Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт - Страница 20

Брэд Риди был старшеклассником и хоккеистом и поэтому принадлежал к школьной аристократии. Она была младше и в первый момент не поверила в реальность происходившего, когда Брэд Риди – Брэд Риди! – остановился возле нее, стоявшей перед своим шкафчиком для вещей, и спросил, не хочет ли она когда-нибудь отправиться прогуляться. Она подумала, что это шутка, что он хочет как-то разыграть ее, и насмешливо отказалась. Уже тогда она начала применять сарказм в качестве защитной оболочки.

Но он не ушел, а продолжал уговаривать ее. Анна зарделась, на несколько мгновений лишилась дара речи, а потом сказала что-то вроде: я подумаю, возможно, когда-нибудь.

Брэд предложил заехать за ней домой, но Анна не могла допустить даже мысли о том, что он увидит их нищету, и поэтому выдумала себе какое-то дело в центре города и настояла на том, что они встретятся в кинотеатре. Несколько дней она внимательнейшим образом изучала журналы «Мадемуазель», «Очарование» и тому подобные. В разделе «Как привлечь к себе внимание» журнала «Семнадцать» ей удалось найти совершенно изумительное описание одежды, которую могла бы носить богатая классная девчонка из тех, кого одобрили бы родители Брэда.

Она надела купленное в универмаге «Гудвилл» коротенькое платьице в цветочек с высоким воротником от Лауры Эшли; только после покупки она поняла, что платье не слишком шло ей. В своих желтовато-зеленых эспадрильях[13], с подобранной им в тон сумкой «папагалло бермуда» и лентой на голове, она внезапно почувствовала себя смешной, маленькой девочкой, нарядившейся для Хэллоуина. Когда она увидела Брэда, облаченного в продранные джинсы и полосатую футболку, то поняла, что слишком уж разоделась. Вероятно, можно было понять, что она чересчур старалась хорошо выглядеть.

Ей казалось, что все, собравшиеся в кинотеатре, следили за тем, как туда вошла она – расфуфыренная школьница-притворяшка на пару с этим золотым мальчиком.

После кинофильма он захотел отправиться в паб «Корабельный», чтобы выпить там пива и поесть пиццы. Анна изо всех сил пыталась играть загадочную и неприступную даму, но она уже полностью попала под всепобеждающее обаяние этого юного Адониса и никак не могла до конца поверить, что именно он пригласил ее на свидание.

Но, выпив три-четыре кружки пива, он стал грубым. Он притиснул ее к стенке кабинки, в которой они сидели, и принялся лапать. Она сказала, что у нее болит голова – ничего иного она не в состоянии была выдумать в этот момент, – и попросила, чтобы он отвез ее домой. Они уселись в его «Порш», он погнал как безумный по дороге, а потом «по ошибке» свернул в парк.

Он был уже почти взрослым мужчиной весом в двести фунтов, невероятно сильным, выпившим как раз в меру, чтобы утратить контроль над собой, но не ослабнуть физически. Он насильно раздел ее, зажал ей ладонью рот так, что она не могла даже вскрикнуть, и лишь непрерывно приговаривал: «Ну вот тебе то, чего ты хотела, мексиканская б. дь».

Таким был у нее первый опыт встречи с мужчиной.

Целый год после этого она почти каждый день ходила в церковь. Ее терзало чувство греха. Она была уверена, что если бы мать когда-нибудь узнала, что с ней случилось, то умерла бы от горя.

Еще долгие годы воспоминание об этом вечере продолжало терзать ее.

А ее мать продолжала убирать в доме Риди…

Анна вспомнила о банковских документах, разложенных на кресле. Нельзя было даже пожелать более захватывающего чтения во время обеда, который ей подали в номер.

Через несколько минут она увидела несколько цифр, не поверила своим глазам, отвела взгляд и снова посмотрела на бумагу. Неужели это могло быть правдой? Четыре месяца назад на сберегательный счет Роберта Мэйлхота поступил ровно миллион долларов.

Анна выпрямилась в кресле и пристально вгляделась в листок. Опять в ее крови взыграл адреналин. Она долго изучала столбец чисел, и ее волнение все больше и больше росло. Из головы не выходил обшитый вагонкой скромный дом Мэйлхота.

Миллион долларов.

Дело становилось интересным.

Цюрих

По сторонам улицы горели фонари; их свет падал на заднее сиденье такси, словно нервные вспышки стробоскопа. Бен, ничего не видя, смотрел прямо перед собой и размышлял.

Детектив по расследованию убийств был заметно разочарован, когда результаты лабораторного анализа показали, что Бен не стрелял из огнестрельного оружия, и с видимой неохотой подписывал бумаги об освобождении. Очевидно, Хови сумел потянуть за какие-то ниточки, чтобы Бену вернули паспорт.

– Я отпускаю вас, мистер Хартман, с одним условием, – сказал ему Шмид, – что вы уберетесь из моего кантона. Немедленно уезжайте из Цюриха. Если я когда-нибудь узнаю, что вы сюда вернулись, то вы не обрадуетесь. Дело о перестрелке на Банхофплатц остается открытым, а у меня имеется оставшихся без ответа вопросов больше чем достаточно, чтобы я в любой момент смог получить ордер на ваш арест. И помните, что если в этот процесс вмешается наше иммиграционное управление, Einwanderungsbeherde, то вы можете подвергнуться административному задержанию сроком на один год, прежде чем ваше дело сумеет добраться до магистрата. У вас есть очень влиятельные друзья и сильные связи, но в следующий раз они не смогут вам помочь.

Впрочем, куда сильнее, чем угрозы Шмида, Бена занимал вопрос, который так небрежно, между делом задал детектив. Не мог ли случившийся на Банхофплатц кошмар иметь какое-нибудь отношение к смерти Питера?

Что, если сформулировать его по-другому: каковы шансы на то, что этот ужас не был каким-то образом связан со смертью Питера? Бен никогда не забывал любимую фразу своего наставника из принстонского колледжа, историка Джона Барнса Годвина. Старик частенько говорил: «Подсчитайте шансы, потом повторите, а потом сделайте это в третий раз. И только потом обращайтесь к своим глубинным инстинктам».

А глубинные инстинкты говорили ему, что это вовсе не было совпадением.

Помимо этого, имелась еще тайна, окружавшая Джимми Кавано. Дело тут было не только в исчезнувшем трупе. Это касалось его личности, его существования на этом свете. Как такое могло произойти? И откуда стрелок мог знать, где остановился Бен?

Исчезновение трупа и обнаружение того самого пистолета в его багаже… Все это говорило только об одном: человек, которого он знал под фамилией Кавано, работал не один. Но с кем? На кого работал? Какой интерес, какую потенциальную угрозу он, Бен Хартман, мог представлять для кого бы то ни было?

Конечно же, это имело отношение к Питеру. Не могло не иметь.

Ты же видел множество кинофильмов и знаешь, что иногда, когда нужно что-то скрыть, подбрасывают какие-нибудь трупы и сжигают их вместе с автомобилем или домом, так что в результате они становятся совершенно неузнаваемыми. Одна из первых отчаянных мыслей, пришедших в голову Бена после того, как он узнал ужасную, невыносимую новость, была о том, что, возможно, произошла ошибка и в самолете погиб вовсе не Питер Хартман. Власти что-то напутали. Питер жив и невредим и скоро позвонит, и они вместе посмеются над халтурой в ее столь мрачном проявлении. Бен не решился сказать об этой мысли отцу, опасаясь пробудить в нем беспочвенные надежды. А потом прибыло медицинское свидетельство, и случившееся стало неопровержимым фактом.

Теперь Бен начал раздумывать над другим вопросом. Не о том, находился ли в самолете Питер, а о том, как он умер на самом деле. Авиационная катастрофа могла быть эффективным способом скрыть признаки убийства.

И снова он возвращался к одной и той же мысли: а может быть, это все-таки было настоящим несчастным случаем?

В конце концов, кто мог желать смерти Питера? И потом – убить кого-то, а после этого разбить самолет… Не слишком ли сложная маскировка?

Но в этот день ему пришлось пересмотреть границы царства правдоподобия. Поскольку если Кавано, кем бы он ни был, пытался по какой бы то ни было непостижимой причине убить его, то разве не могло быть так, что он – или другие люди, связанные с Кавано, – убил Питера четыре года назад?