Патрульные Апокалипсиса - Ладлэм Роберт - Страница 48

– Чудесно, – простонал советник министерства иностранных дел, смакуя бренди и потягиваясь. – Ты это так хорошо делаешь, но ты ведь все делаешь хорошо!

– Стараюсь, дорогой Олли. Моя мать – умная старая курица, право. Она говорит, что мы, христиане, должны гордиться, что служим тем, кто лучше нас, потому что в Библии сказано: лучше давать, чем брать, или что-то такое.

– Тебе необязательно разговаривать, дорогое дитя, – прервал ее Мосдейл, хмурясь от раздражения. – Сейчас время новостей Би-би-си, не так ли? – Он взглянул на часы. – И в самом деле! Думаю, хватит массажа, милочка. Почему бы тебе не включить телевизор, а потом пойти наверх и принять ванну. Я приду к тебе позже, так что жди меня, ангел мой.

– Обязательно, Олли. И я надену ночную рубашечку, которая тебе так нравится. Видит бог, ее совсем просто надевать – она такая малюсенькая.

Экономка-наложница включила телевизор, послала Мосдейлу воздушный поцелуй и, покачивая бедрами, направилась к лестнице, ведущей наверх.

Диктор Би-би-си с бесстрастным лицом и голосом начал с последних событий на Балканах, перешел к новостям из Южной Африки, коротко коснулся достижений Королевской академии науки, сделав паузу, произнес фразу, заставившую Оливера Мосдейла выпрямиться и впериться в экран.

«Из Уайтхолла поступили сообщения о том, что ряд членов парламента и другие правительственные чиновники глубоко возмущены явным вмешательством британской разведки в их личную жизнь. Джеффри Биллоуз, член парламента от Манчестера, выступил с осуждением методов „полицейского государства“, заявив, что о нем расспрашивали соседей и даже приходского священника. Другой член парламента Энгус Фергюсон заявил, что не только допрашивали его соседей, но рылись в его мусорных баках, а в книжном магазине, куда он часто ходит, узнавали, какие он покупает книги. Очевидно, даже министерство иностранных дел беззащитно, поскольку несколько высокопоставленных чиновников сообщили, что предпочтут уйти в отставку, чем стать жертвами такой „исключительной глупости“, как сказал один из них. Их имена по просьбе министра остаются в тайне.

Эти события, как в зеркале, повторяют новости из Соединенных Штатов, где известные фигуры в правительстве – и вне его – повергаются подобным вторжениям в личную жизнь. В «Чикаго трибюн» опубликована статья под заголовком: «Это охота на Неперестроившихся коммунистов или на Перестроившихся фашистов?» Мы здесь, на Би-би-си, будем держать вас в курсе событий.

Теперь о болезненном вопросе, касающемся хорошо всем знакомых причуд королевской семьи…»

Мосдейл вскочил с кресла, выключил телевизор и бросился к телефону, стоявшему у стены на столике времен королевы Анны, и торопливо набрал номер.

– Что, черт возьми, происходит? – крикнул советник, обращаясь к министру иностранных дел.

– У вас есть время, Рут, – сказал женский голос. – Мы собирались позвонить вам утром и порекомендовать не ходить в Уайтхолл. До вашего отдела еще не добрались, но они уже близко. На ваше имя забронирован билет на «Бритиш эр», вылетающий в Мюнхен завтра, в двенадцать часов дня. Все подготовлено.

– Это не годится. Я хочу улететь сегодня!

– Подождите, пожалуйста, я проверю по компьютеру. – Наступившая пауза была мучительна для Мосдейла. Наконец голос произнес: – Есть рейс «Люфтганзы» на Берлин в одиннадцать двадцать. Успеете?

– Конечно, черт побери, успею. – Оливер Мосдейл повесил трубку и, выйдя в холл к лестнице, закричал наверх: – Ангел мой, собери мои вещи! Всего лишь смену белья, как и раньше. Быстро!

Наверху у перил появился голый «ангел».

– Куда ты собрался, любимый? Я сейчас надену рубашечку, которую ты так любишь снимать. Это блаженство, не правда ли, Олли?

– Замолчи и делай, что тебе говорят! Я должен кое-куда позвонить. Надеюсь, когда я закончу разговор, мой чемодан будет здесь!

Мосдейл подбежал к столику и, схватив трубку, набрал номер.

– Я уезжаю, – сказал он.

– Определитель показывает, что это номер Рута. Это вы, Перевертыш?

– Вы прекрасно знаете, что я. Позаботьтесь о моих делах здесь, в Лондоне.

– Уже позаботился, Перевертыш. Дом выставлен на продажу, вырученная сумма будет переведена в Берн.

– Вероятно, вы заберете половину…

– По меньшей мере, герр Рут, – перебил его голос в трубке. – Полагаю, это вполне справедливо. Сколько тысяч я на свой риск перевел в Цюрих?

– Но вы же из наших!

– Нет, нет, вы ошибаетесь. Я всего лишь посредник, оказывающий услуги не слишком порядочным людям, которые при случае предают государство. Но откуда же мне об этом знать?

– Вы – продажный меняла!

– Ошибаетесь, Перевертыш. Я экспедитор, хотя порой мне это совсем не по вкусу. Честно говоря, вам повезет, если вы получите за свой дом десять фунтов. Видите ли, вы мне не нравитесь.

– Вы же работали на меня… на нас… несколько лет! Да как вы смеете говорить такое?

– Так же просто я могу и не объяснять это вам. Прощайте, Перевертыш, но помните: одно остается неизменным в наших отношениях – конфиденциальность отношений клиента и адвоката. В этом моя сила.

Адвокат повесил трубку, а Мосдейл окинул взглядом огромную гостиную, с огорчением думая, что никогда больше не увидит дорогих его сердцу вещей. Он распрямил плечи и стал по стойке «смирно», вспомнив, что кричал ему сверху лестницы отец в день объявления войны: «Мы будем сражаться за Англию, но не тронем Гитлера! Он куда больше прав, чем не прав! Низшие расы разлагают наши нации. Мы победим в этом временном конфликте, создадим объединенную Европу и сделаем его de facto[68] канцлером континента!»

Молодая экономка, облачившись в коротенькую ночную рубашку, стащила с лестницы чемодан.

– А ну, любовь моя, расскажи, что происходит!

– Возможно, я смогу прислать за тобой позже, но сейчас мне необходимо уехать.

– Позже? Что это значит, Олли?

– Некогда объяснять, не то я опоздаю на самолет.

– А как же я? Когда ты вернешься?

– Не скоро.

– Вот уж, здравствуйте и прощайте! А мне чего делать?

– Живи здесь, пока кто-нибудь не вышвырнет тебя.

– Вышвырнет?

– Я все сказал.

Мосдейл, схватив чемодан, бросился к двери, распахнул ее и застыл в изумлении. Лондонский туман превратился в ливень, а на кирпичных ступенях его дома стояли два человека в плащах. За ними, на улице, виднелся черный фургон с антенной на крыше.

– Согласно указанию ваш телефон прослушивался, сэр, – сказал один из них. – Думаю, вам лучше пойти с нами.

– Олли! – крикнула полуодетая девица из холла. – Ты что, не собираешься знакомить меня с твоими друзьями?

Крики детей, которые гуляли с родителями или воспитателями, смешивались с пронзительными криками тысяч птиц, находившихся за сеткой вольера в зоологическом саду Рок-Крик. Летом толпы посетителей очень шумели; лишь вашингтонцы приходили в парк тихо погулять вдали от лихорадочного ритма столичной жизни. Встречаясь с толпами туристов, горожане обычно сворачивали в сторону, предпочитая общество молчаливых памятников. Один из особо страшных кондоров, размах крыльев которого достигал, по крайней мере, восьми футов, вдруг слетел с высокого насеста, и его когти, заскрежетав, вцепились в сетку огромной клетки. И дети, и взрослые тотчас отпрянули – в горящих глазах птицы отразилось злобное удовлетворение.

– Какой матерый хищник, верно? – сказал Нокс Тэлбот стоявшему позади Уэсли Соренсону.

– Я никогда не понимал употребления корня «мать» в этом слове, – не сводя взгляда с птицы, ответил директор отдела консульских операций.

– Огромен и агрессивен в защите своих детенышей – черта, кстати, чисто женская: ведь мы с вами существуем благодаря тому, что матери в ледниковый период защищали своих детей.

– А что делали мужчины?

– Почти то же, что и теперь. Где-то охотились, пока женщины охраняли свои пещеры от зверей пострашнее тех, за кем охотимся мы.