Слёзы Марии-Антуанетты - Бенцони Жюльетта - Страница 16

Только потому, что Адальбер упомянул ее вероятного жениха? Но это предположение совершенно невинно — ведь девушка так красива. Конечно, одета она бедновато — ее серый костюм напомнил Альдо немыслимые одеяния Лизы, когда та под именем Мины Ван Зельден исполняла при нем функции безупречной секретарши. Да, эта девушка явно не была богатой. Но дешевенькая ткань и дурной покрой не могли скрыть длинных ног и изящной фигуры: к стыду своему, Альдо тогда неожиданно ощутил острое желание познать тайны ее тела. Сейчас он корил себя за это, понимая всю опасность подобных порывов. Видимо, воздержание, которому подвергла его жена, уже начинало сказываться.

Осознав, что его мысли постоянно возвращаются к этой жгучей теме, он попытался разбудить в себе гнев. Эта девушка не только донесла на них вопреки всякой логике — если бы они разгромили дом, то не стали бы тупо дожидаться возвращения хозяйки, — она еще и жалобу на них подала! Хорошо еще, что не обвинила их в изнасиловании! Об этом Альдо даже сожалел: по крайней мере, он знал бы, за что сидит, и сохранил бы сладостное воспоминание, которое помогло ему коротать время в тюрьме. Но девушка не испытывала никакого страха перед незваными гостями! Почему же тогда она отказалась от предложенной помощи? Он готов был поклясться, что Каролин чем-то напугана. Испуг этот был давний и, видимо, не покидал ее.

Адальбер в это время захрапел дуэтом с бродягой, и Альдо встал, чтобы слегка размять ноги в тесной камере. На ходу он пнул своего друга пониже спины, и тот, не просыпаясь, сменил модуляцию, перейдя на минорные тона. Альдо чувствовал себя грязным, у него болела поясница, и он в раздражении стал свистеть. Адальбер никак не отреагировал, а бродяга открыл один глаз и, прищелкнув языком, объявил:

— Пить хочу!

Повернувшись к стене, он снова заснул. На сей раз беззвучно, что все-таки означало некоторое улучшение. Тем не менее Морозини ощущал нарастающую тоску: он вновь сел спиной к стене и закурил последнюю сигарету.

Около восьми утра бродягу, еще толком не проснувшегося, выпустили на свободу — его обвиняли только в нарушении ночной тишины, — и он отправился досыпать на первой же скамье, явившейся его неверному взору. Двум другим обитателям камеры великодушный тюремщик принес по чашке «кофе» неопределенного цвета и по ломтю заплесневелого хлеба. Почти сразу после этого явился комиссар Лемерсье с вопросом, не желают ли они признать свою вину, а на их дружный возмущенный протест ответил, что в таком случае им придется иметь дело со следователем.

— Это позор! — завопил Видаль-Пеликорн. — Вы превысили ваши полномочия, и я требую адвоката! Немедленно!

— Отказать я вам не имею права. Как его имя?

— Мэтр Моро-Жафери. Для нас обоих! Он живет…

— Соловей суда присяжных? Похоже, вы очень предусмотрительны! Я думал только об исправительном суде, но если вы хотите подняться рангом выше, попробую вам помочь!

— Вместо того чтобы преследовать нас, комиссар, вы бы лучше занимались ультиматумом, который предъявил убийца! — вскричал Альдо. — Остается всего два дня!

«Дикобраз» саркастически улыбнулся:

— Я этим и занимаюсь, дорогой мой! Только этим и занимаюсь! И внутренний голос говорит мне, что послезавтра ничего не произойдет!

— Послушайте! — прорычал Альдо, позеленев от злости. — Думайте что хотите, но извольте хотя бы известить мою семью в «Трианон-Палас». Речь идет о моей тетушке, маркизе де Соммьер, пожилой даме, которая сейчас сходит с ума от тревоги…

— О! Это продлится недолго. Уже завтра она все узнает из газет!

С этими словами полицейский вышел из камеры.

— Господи! — простонал Адальбер. — Чем мы провинились перед тобой, что ты отдал нас во власть тщеславного идиота… и этой потаскушки?

— Что-то здесь не складывается, — произнес Альдо после секундного раздумья. — Вспомни, что сказал Ланглуа: Лемерсье — не дурак. И даже вроде бы хороший полицейский.

— Почему же он ведет себя как последний олух?

— Возможно, это его устраивает… И я подозреваю, что он невзлюбил меня с первой встречи…— Ты хочешь сказать, что он не поддался твоему знаменитому обаянию?

— Хуже того: он меня не выносит! Что до девушки, не думаю, что она потаскушка. Вчера вечером она почти доверилась нам, но что-то ее испугало. Остается узнать что. У тебя случайно сигареты не найдется?

— Ты слишком много куришь! — ответил Адальбер, протянув ему портсигар и никак не отозвавшись на слова друга, хотя ему не слишком понравилась снисходительная оценка, которую Альдо дал молодой Каролин.

Он говорил о ней так, словно других женщин на свете не существует! Впрочем, египтолог хорошо знал Морозини: не хватало только, чтобы он, разочарованный Лизой, которая на время предпочла ему своего младенца, влюбился в эту девицу! Конечно, девица очень хороша — Адальбер это признавал! — но доверия совершенно не вызывает, как любой человек, отвергший бескорыстно предложенную помощь.

Остаток утра и начало дня прошли без изменений. Ни одна важная персона не удостоила узников своим вниманием. Не пришел к ним ни затребованный адвокат, ни комиссар Лемерсье. Только охранник принес кувшин воды и сэндвичи, но, естественно, пожал плечами и отмахнулся в ответ на все их вопросы.

Для обоих это заключение было вовсе не первым опытом. Альдо, попав в плен во время войны, оказался в застенках одного старого австрийского городка, а во время других своих приключений познакомился с довольно грязными турецкими тюрьмами[37], и это не считая пресловутой шахты в Сен-Клу. Что до Адальбера, то он побывал в неволе в Египте, а потом испытал на своей шкуре гостеприимство мускулистого американского шерифа в Ньюпорте[38]. Но вот делить одну камеру на двоих им пришлось впервые. Хотя тюрьма была французской и даже версальской, это ничего не меняло, напротив. Более того, им казалось, что они брошены всем миром — причем в своей собственной стране. Альдо и в самом деле ощущал себя таким же французом, как Адальбер, поскольку его покойная мать Изабелла, дочь герцога де Рокмора, родилась в одном из лангедокских замков. Время шло, никаких изменений по-прежнему не происходило. Морозини становился все спокойнее, если не сказать флегматичнее, Адальбер же все более походил на кипящий котел, готовый вот-вот взорваться.

Вот почему, когда около пяти часов вечера их мучитель величественно приблизился к камере, он бросился к решетке с воплем:

— Почему до сих пор нет моего адвоката? Это произвол и беззаконие, черт возьми! И если вы будете по-прежнему держать нас здесь, не занимаясь толком своей работой, я подниму такой шум, что меня услышит весь квартал, и…

Он осекся. Комиссар жестом приказал своему подчиненному открыть дверь и направился к выходу, бросив через плечо:

— Вы свободны! Можете выметаться!

Не удостоив их больше вниманием, он вышел. Альдо и Адальбер, устремившись за ним, настигли его в кабинете, где комиссар уже сидел за столом и просматривал бумаги. Морозини, положив руки на стол, наклонился к нему и спросил:

— Быть может, вы все-таки объяснитесь? К мадемуазель Отье вернулся разум?

— Объяснять здесь нечего, — ответил полицейский с почти осязаемой неприязнью. — Жалоба была отозвана.

— Божьим соизволением?

— Вас это не касается. А теперь убирайтесь! Я уже устал от вас. Сейчас вам вернут ваши вещи!

— Надеюсь, вы не забыли о моей машине, — проворчал Адальбер.

— Не вижу причин держать ее у нас. Вот ваши ключи.

Адальбер схватил ключи и ринулся во двор. Через минуту он вернулся в полном бешенстве:

— Две шины проколоты, а у меня только одно запасное колесо! Я хочу знать, чьих рук это дело! — рявкнул он. — Ладно бы одна шина, но две? Это злой умысел…

— Просто невезение!

— И что я должен делать? Взвалить машину на спину и тащить ее до ближайшего гаража?

Альдо, отлучившись во двор, вновь появился в кабинете.