Чужой - Бенцони Жюльетта - Страница 4

– Забыть предателя, которому англичане пожаловали титул сэра Ричарда Тримэйна? Никогда. Его смерть ничего не меняет. Я до конца своих дней не перестану проклинать его и всех тех, кому он служил.

– Да, нельзя сказать, что он оставил у нас добрые воспоминания, – согласился Франсуа. – А вот твоего отца все помнят с хорошей стороны. До сих пор вспоминают его щедрость и добрые дела. Он стал героем последних боев, как и Воклен из Дьеппа, который весной 1760 года, увидев приближающиеся английские корабли и не надеясь больше получить какую-либо помощь из Франции, вызвал на бой целый флот и с одним своим суденышком вступил в такую отчаянную битву, какой еще не видывал американский континент. И еще твой старый приятель Бугенвиль…

– Мы и сейчас друзья.

– Мне кажется, у тебя есть много чего рассказать! Значит, Бугенвиль сражался на берегу реки Ришелье, чтобы помешать соединиться силам Хэлдимана и Марре. А рыцарь де Леви, имея две тысячи солдат, сражался против тридцати тысяч противника. Пожалуй, нет более храброго и благородного рыцаря на свете! Я видел его в тот день, когда он вынужден был сдаться Амхерсту и сжечь знамена. Он появился с горсткой оставшихся с ним людей перед англичанином, который хотел отказать им в почестях военнопленных. Он вынул из ножен свою шпагу, сломал ее о колено и бросил обломки в лицо Амхерсту. Это было так великолепно, что даже английские солдаты не выдержали и приветствовали его криками «ура». Ты бы слышал эти крики! Впрочем, они оказались не такими уж и плохими, эти бриташки!..

– Почему? Потому что они не уничтожили вас всех до одного или не депортировали, как они поступили с акадийцами в 55-м?

– Может быть, им этого и хотелось, но они больше не могли себе позволить такое. Губернатор Водрей провел переговоры и добился для нас некоторых гарантий. Нам повезло – прости меня за это слово, – что английские губернаторы оказались не такими уж подонками. Джеймс Марре, а затем и Карлтон, получивший в дальнейшем титул лорда Дорчестера, поняли, что наше порабощение было отнюдь не в их интересах. И в 74-м нам удалось получить Акт Квебека, который мы теперь называем Хартией...

– И что вам это дало?

– Наша территория была расширена от Лабрадора до Великих озер. Нам сохранили нашу религию, и мы остались католиками в папском подчинении. Мы сохранили наше французское гражданское право, а также земельное право и старую помещичью систему. А вот уголовное право у нас английское, и члены Совета, который нами управляет, назначаются Лондоном...

– И вы удовлетворены этим?

– Нет, но пока мы можем жить и трудиться. Ах, Гийом, Гийом, я вижу, что разочаровал тебя, но скажи мне, кого стоит больше бранить в нашей историй: Англию, которая всегда добивается того, чего хочет, или Францию, которая нас бросила, ничего не сделала, чтобы помочь нам и сохранить эти «несколько арпанов снегов», как выразился какой-то глупец?

– Вольтер! Гениальный человек...

– Правда? Во всяком случае, я его не знаю. А ты знаешь, что после нашего поражения индейцы, оставшиеся верными Франции, сражались вплоть до июля 1766 года, чтобы изгнать завоевателей? Ужасная индейская война, стоившая моря крови, прежде чем индейский император Понтиак согласился подписать мир в Освего с сэром Уильямом Джонсоном. Что ты знаешь о тех трагических событиях, мой друг Гийом?

– Признаюсь, ничего. Я был в другом конце света. А что случилось с Понтиаком?

– Три года спустя его убил наемник из Иллинойса. Его наняли американские купцы, которые были и остаются нашими врагами! До такой степени, что однажды решили осадить Квебек. И вот этим людям король Франции помог завоевать независимость. Смешно, не правда ли? Разве не Франклин, заискивавший перед Парижем, предложил план захвата Новой Франции? А знаменитый Джордж Вашингтон разве не сражался против французских войск во внутренних долинах, в то время как англичане со своим флотом осаждали Квебек?

– Это я знаю. Я помню, как их наемники грабили, убивали, жгли наши дома, и никогда не мог понять, почему мы помогали им. Если хочешь знать мое мнение, то Франция должна сделать попытку вернуть свои владения...

– К несчастью, у нее нет такого желания. Если бы она этого хотела, то, подписав Парижский договор, который в 1763 году положил конец Семилетней войне, она могла бы поменять нас на Гваделупу и Мартинику! Просто мы оказались менее интересными для метрополии! Так что отбрось свои надежды. Впрочем...

– Впрочем?

– Мы больше не пойдем на это. Я тебе уже сказал, что мы почувствовали вкус независимости. И не говори мне, что у Англии нечему поучиться! Мы вот только что говорили о Соединенных Штатах... А тебе не кажется, что мы слишком много говорим о политике? Мне бы хотелось послушать твою историю.

– Это очень долго и сложно, – ответил с улыбкой Тремэн, пожав плечами.

– А ты все-таки начни! Во всяком случае, у нас есть время, – проговорил Ньель, посмотрев в сторону двери, куда вошли всего трое. – Если не успеешь закончить свой рассказ, мы продолжим его за столом. Сегодня вечером ты мой гость, потому что, я думаю, ты не знаешь Лондона.

– Нисколько, но я не хотел бы здесь задерживаться. Как только я отсюда выйду, я постараюсь взять экипаж и отправиться в Кембридж, где меня ждут.

– Насколько я слышал, ты говорил только что, что у тебя здесь есть друзья. Ты противоречишь сам себе...

– Выслушай мою историю и ты поймешь...

Его рассказ занял около часа, хоть Тремэн и старался быть кратким. Но вскоре он обнаружил, что Франсуа, считавшийся самым большим болтуном в колледже, остался верен себе... Он прерывал рассказчика восклицаниями, вопросами, отступлениями, анекдотами и рассказами о семье Ньелей, поэтому Гийом частенько терял нить рассказа. Ньель замолчал, лишь когда пошла речь о трагической истории и гибели на революционном эшафоте Агнес, супруги Тремэна. Канадец ужаснулся. Он перекрестился и позволил Гийому закончить свой рассказ, больше его не прерывая. После этого он еще молчал некоторое время. Потом, вздохнув, произнес:

– Трудно представить, что все это можно пережить... Мне казалось, что у меня была сложная жизнь, я путешествовал и боролся против своего отца, стремясь возродить наше дело, но я перед тобой просто мальчик из церковного хора...

– Все это уже далеко. Прошедшие восемь лет позволили ранам затянуться. Мои дети растут в моем доме и среди людей, которых я люблю. Мое дело процветает, и я надеялся вскоре начать спокойную жизнь, но письмо, которое я тебе только что показал, снова расшевелило воспоминания. Впрочем, защитные силы, которые, мне казалось, возникли вокруг меня, оказались слишком хрупкими. Я все еще надеялся, что однажды я смогу привезти Мари в мое владение На Тринадцати Ветрах. А теперь я увижу ее умирающей. Теперь ты понимаешь, почему я так спешу? Каждая минута на счету, а я уже который час торчу здесь...

– И еще не вышел отсюда. Да ведь и до Кембриджа не менее сорока миль...

– Скажи, сколько это будет во французских мерах длины, пожалуйста. Я не знаю английскую систему...

– Шестнадцать-семнадцать лье, я думаю. И к тому же в письме говорится, что Астуэл-Парк, где тебя ждут, находится за университетским городом, на дороге в Эли. Это еще дальше и, значит, еще часы в дилижансе.

– Я хотел бы нанять экипаж...

– Я тоже об этом подумал, – оборвал его Франсуа. – Поэтому я тебе буду необходим. Я знаю, где найти экипаж и где с тебя не сдерут три шкуры. Этот город полон воров...

– Ты хотел меня этим удивить? Я уже давно узнал, что это такое.

На пороге комнаты появился человек и провозгласил: «Тримааайн». Пришла очередь Гийому пойти разбираться со своим багажом.

– Подожди меня на выходе! – сказал ему на прощание Франсуа Ньель. – Мы что-нибудь поедим и подумаем, что можно сделать еще сегодня...

– Договорились!.. Думаю, это не займет много времени!

Опасный оптимизм! Войдя в склад, где царил страшный беспорядок и в кучу были свалены чемоданы, сумки, коробки, картонки и даже корзины, Гийом подумал, что было бы лучше бросить свой багаж и убежать отсюда. Как найти их в этой свалке и указать на них таможеннику, который настойчиво предлагал это сделать? Ему напрасно говорили, что вещи сгруппированы по названиям кораблей, на которых прибыли. Он совершенно растерялся. Но вдруг вспомнил, что эти чиновники были отнюдь не равнодушны к появлению вовремя одного или нескольких шиллингов. Поэтому он положил несколько монет на ладонь и осторожно показал их.