Аврора - Бенцони Жюльетта - Страница 5

Страсть, которую он вызвал у возлюбленной Эрнста Августа, льстила Филиппу, и он не без удовольствия позволял бесстыднице его любить. «Эта Шатен» не замедлила проявить свои чувства с такой дерзостью и презрением к приличиям, что если бы не ее общеизвестное всесилие, то скандал был бы неминуем.

Аврора с отвращением вспоминала сцены, которые ей доводилось тогда наблюдать. Например, во время прогулок в карете «эта Платен» нередко усаживалась на своего любовника верхом и придавалась усладам, не имевшим ничего общего с правилами хорошего тона. Запомнился Авроре и другой эпизод: как-то вечером, явившись в Херренхаузен в обществе нескольких дам, она застала пару на диване. При их появлении Филипп поспешил попросить принести графине нюхательной соли, «ибо она лишилась чувств». Это никого не ввело в заблуждение, и дамы, со смехом выбежавшие вон, не преминули все рассказать курфюрстине, вызвав у той взрыв хохота. Аврора не скрывала от брата своего возмущения:

— Ты, верно, сошел с ума, раз не стесняешься этой женщины, почти годящейся тебе в матери! Хочешь попасть в тюрьму, а оттуда на эшафот?

— Мне нечего бояться! Она вертит стариком герцогом как хочет. Отвергнуть ее — вот что опасно.

— А я думала, Филипп, что ты любишь... другую.

— Так и есть, только эта «другая», как ты выразилась, не обращает на меня внимания, словно меня не существует. Она не удостаивает меня даже взглядом...

Это было произнесено с такой горечью, что Аврора успокоилась.

— Тогда зачем тебе эта женщина?

— Затем, что я хочу оставаться здесь, а это было бы невозможно, если бы я ее оттолкнул. Она вьет из старикашки Эрнста Августа веревки. Меня мигом разжалуют и прогонят, и я больше никогда не увижу ту, которую...

— Ты избрал странный способ отвоевать твою любовь. Если это продолжится, ты внушишь ей ужас. Если уже не внушил...

— Ты так считаешь?

— Я ничего не знаю. Да, во дворце она со мной очень мила, но она ничем со мной не делится...

— С кем же она откровенна?

— Возможно, с Элеонорой фон Кнезебек, своей фрейлиной. Та от нее не отходит, но я с ней почти незнакома. Она такая же скрытная и молчаливая, как ее госпожа.

— Почему бы тебе не попытаться с ней поговорить? Вдруг ты узнаешь, что думает обо мне ее госпожа, дошла ли до нее история с диваном...

— Этот двор так отравлен злобой и сплетнями, что она наверняка что-то слышала. Не удивлюсь, если до ее сведения все это довели раньше, чем до сведения герцогини...

Так оно и было. В Ганновере были известны все подробности несостоявшейся целльской свадьбы, и у Софии Доротеи было слишком много врагов, чтобы держать ее в неведении о произошедшем. Первой не выдержала, конечно же, сестрица «этой Платен» Катарина фон Буш, бывшая любовница Георга Людвига: ей доставило удовольствие живописать сценку на диване в записке — естественно, анонимной. А затем сама курфюрстина поспешила с жестоким наслаждением донести пикантную сплетню до сведения ненавистной «грязи под ногами».

Оставалось только удивляться, что об отношениях между «этой Платен» и графом Кенигсмарком Софии Доротее не нашептали раньше. Она страдала молча: оскорблена была не только ее любовь, но и представление о порядочности; если она и могла допустить, что Филипп от нее отвернулся — как-никак, после получения поддельного письма о разрыве минуло уже восемь лет! — для нее было непостижимо, как мог ее нежный возлюбленный польститься на такую фурию. Оставалось заключить, что он явился именно для того, чтобы отомстить, чтобы уязвить ее зрелищем своей страсти к другой, своей развращенностью!

Видя, как чахнет бедняжка, фрейлейн фон Кнезебек, очевидица ее бессонных ночей, потоков слез, приступов лихорадки, забеспокоилась и уже была не прочь поделиться с кем-нибудь своими тревогами. Авроре не составило труда встретиться с ней как будто случайно в дворцовом парке. Она решила не ходить вокруг да около, к тому же ей было жаль тратить время на упражнения в ораторском искусстве. Она сказала только самое необходимое: что ее брат по-прежнему любит свою бывшую невесту, но надо его поощрить, иначе этому недоразумению не будет конца...

Тем же вечером в роще, где тьма была еще гуще, ей в руки сунули короткую записку для брата:

«Я люблю вас даже сильнее, чем прежде. Так, как я вас люблю, никто никогда никого не любил, и страдаю я так, как никто не страдал...»

Эти скупые слова стали для Кенигсмарка ураганом, тут же смахнувшим все, что загромождало его жизнь, начиная с «этой Платен». В одно мгновение на глазах у изумленной и смутно тревожащейся сестры он стал прежним — юным влюбленным из Целле. Записка заканчивалась назначением свидания в лесистом уголке парка, где София Доротея имела привычку уединяться, и Филипп бросился туда, крикнув Авроре на бегу:

— Она меня любит!.. Наконец-то я обрету счастье!

Так началась огромная, великолепная любовь, трепетно охраняемая Элеонорой Кнезебек. Эта уроженка Ганновера была сентиментальна, один за другим поглощала любовные и рыцарские романы и охотно взяла на себя устройство свиданий двух любовников — а они стали таковыми без промедления! — чему способствовала случайно обнаруженная тайная лестница, ведшая, как нарочно, из Рыцарского зала Херренхаузена в покои наследной принцессы...

Живя у брата, Аврора помогала ему всем, чем только могла. Ганноверский двор с его общеизвестной враждебностью вынуждал к осмотрительности. София Доротея и Филипп не могли встречаться так часто, как им хотелось, и возмещали это письмами друг другу, такими нежными, что невозможно было решиться предать их огню. Аврора и Кнезебек запирали их в сундучок, с ключами от которого никогда не расставались. Особенно чувствительной к этой двухголосой страсти, не утихающей ни на день, была Аврора. Когда она оставалась дома одна, то не могла с собой справиться и постоянно перечитывала эти письма, так что некоторые фразы из них уже знала наизусть.

«Вы меня околдовали, — писала принцесса, — я самая влюбленная женщина на свете. День и ночь я зову вас... Меня связывают с вами такие сильные и пленительные узы, что их никогда не удастся разорвать. Каждое мгновение моей жизни будет посвящено вам, вопреки всевозможным препятствиям...»

А вот что писал Филипп — Аврора часто читала его письма, прежде чем передать их Элеоноре: «В два часа я получил роковую весть, что принц Георг возлежит в ваших объятиях... В какое же отчаяние она меня повергла!» Или перед отъездом на войну: «Если судьбе будет угодно меня искалечить, лишить руки или ноги, не забывайте меня, сохраните в душе хотя бы каплю доброты для несчастного, чьей единственной отрадой была любовь к вам...»

Но если Филипп и София Доротея предпочитали забыть об окружавшем их мире, мир этот забывать о них вовсе не намеревался. Лучше всего об этом помнила графиня Платен.

Как мучительно было для нее видеть теперь своего возлюбленного только в официальной обстановке или в дворцовых коридорах! Это наносило жестокий удар по ее гордыне. Кенигсмарку следовало бы проявлять осторожность, придумывать уважительные предлоги, чтобы пореже с ней встречаться, вести тонкую игру, чтобы не возбудить в даме ревность, не превратить ее в грозного врага. Но он был не из тех, кто заботился о таких мелочах, да и вообще назвать его дипломатом было невозможно. Он просто перестал бывать в Монплезире, отмахиваясь от наставлений Авроры, напоминавшей ему о грозящей опасности.

Влиятельная Платен, никогда прежде не сомневавшаяся в силе своих чар, не сразу забила тревогу. Ее любовник пользовался слишком большим успехом у женщин, чтобы не позволять себе порой мимолетную прихоть. Только бы он возвращался к ней — остальное неважно... Но в этот раз он не вернулся. Поиски причины были недолгими. Когда обладаешь могуществом, шпионы сами предлагают тебе свои услуги.

Аврора первой ощутила на себе гнев обманутой женщины, уверенной, что она играет главную роль в любовных увлечениях брата. Избавиться от нее было нетрудно: красота девушки день за днем расцветала все ярче, вокруг нее теснилось все больше воздыхателей и даже претендентов на ее руку, которых она не думала поощрять. К отвергнутым принадлежал и супруг Софии Доротеи, вдруг проявивший к Авроре навязчивый интерес. Графиня Платен умело воспользовалась этой уловкой: она предостерегла герцога Эрнста Августа, что молодая графиня Кенигсмарк представляет опасность для брака его сына, и без труда добилась своей цели. Курфюрст повел себя в соответствии с приличиями: он вызвал командира своей гвардии и отеческим тоном попросил его об услуге — отослать сестру домой, в Агатенбург, дабы «сохранить доброе согласие между наследником престола и его супругой». Это не помешало курфюрсту отправить к самой девушке гонца с известием о монаршей воле.