Идентификация Борна - Ладлэм Роберт - Страница 32

Затем что-то словно ударило его. Он двигался по времени назад от примерной полугодовой даты. Ведь ошибка могла быть в обоих направлениях! Поэтому он стал еще раз просматривать газеты, но уже пяти и даже четырехмесячной давности. Авиакатастрофы, военные действия, нищета и богатство – здесь присутствовало все, чтобы удовлетворить самых различных читателей, но не было только одного – не было сообщений об убийстве.

Он взялся за последнюю подшивку, и с каждой перевернутой страницей туман сомнений возрастал. А если толстяк в Цюрихе лгал? Могло это быть ложью? Да, все могло ею быть!

Узкая полоска букв в заголовке резко ударила ему в глаза. Это была боль, пронзившая все его внутренности. Его дыхание остановилось, глаза застыли на имени посла. Он знал это имя, он мог даже нарисовать лицо посла. Широкий лоб, узкие брови, прямой нос, расположенный строго симметрично между двумя высокими скулами, и тщательно ухоженные седые усы над тонкими ироническими губами. Он знал это лицо и знал этого человека. Этот человек был убит единственным винтовочным выстрелом из окна, выходящего на залив. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу около пяти часов дня. Его голова была прострелена.

Борн не стал читать следующий абзац, где рассказывалось, что посол Говард Леланд в свое время был адмиралом Военно-морских сил США. Он знал все, что там могли сообщить. Борн знал также и то, что основной задачей Леланда в Париже было убедить французское правительство отказаться от больших военных поставок, особенно поставок истребителей «Мираж» в Африку и на Средний Восток. Предположение, что Леланда прикончили за его вмешательство в дела торговцев оружием, было весьма оправданным. Продавцы и покупатели не любят, когда им мешают. И продавец смерти, который убил его, получил вполне приличную сумму и ушел со сцены, оборвав за собой все нити.

Цюрих. К связному – безногому человеку, к толстяку в переполненном ресторане на Фолькенштрассе…

Цюрих…

Марсель…

Джейсон закрыл глаза, боль становилась невыносимой. Он был сброшен в море пять месяцев назад, а его портом отплытия был Марсель. И если это так, то залив был маршрутом его бегства. Лодка, нанятая им, должна была унести его в широкие просторы Средиземного моря. Все складывалось слишком хорошо. Каждый кусочек головоломки однозначно складывался с соседним. Как он мог знать то, что знал, если он не был тем самым продавцом смерти из окна, выходящего на марсельский залив? Борн открыл глаза. Боль не давала ему сосредоточиться, но одно решение совершенно четко отложилось в его ограниченном сознании: встреча в Париже с Мари Сен-Жак не должна состояться. Возможно, что в какой-нибудь день он напишет ей, рассказав то, что не в силах рассказать сейчас. Если он будет жив и будет в состоянии написать письмо. Сейчас он не мог его написать. Он не мог найти ни слов любви, ни слов благодарности, ни других слов для объяснения всего случившегося с ним. Она будет ждать его, но он не придет. Он должен поставить барьер между ними, Мари не должна быть вовлечена в дела торговца смертью. Она была неправа – его наихудшие опасения подтвердились. Он мог описать лицо Говарда Леланда, хотя фотография посла на газетной странице отсутствовала! Однако на этой странице было, множество других сообщений. И еще – дата… «Четверг, 26 августа, Марсель». День, который он будет помнить так же, как остатки своей исковерканной жизни. «Четверг, 26 августа…» Что-то тут было не так. Но что именно? Четверг? Четверг ничего для него не означает. 26 августа? Двадцать шестое? Это не могло быть двадцать шестое! Двадцать шестое не могло быть! Он беззвучно повторял это еще и еще. Дневник Восборна – «журнал», где доктор записывал наблюдения за своими пациентами. Восборн часто возвращался к каждому факту, к каждой фразе – почти ежедневно, чтобы установить улучшение его самочувствия.

«Вас принесли к моим дверям ранним утром во вторник 24 августа, приблизительно в 8 часов 20 минут. Ваше состояние было…»

Вторник, 24 августа…

«Август 24».

Он не был в Марселе двадцать шестого! Он не мог стрелять из винтовки через окно, выходящее на залив. Он не торговал смертью в Марселе и не убивал Говарда Леланда!

«Шесть месяцев назад был убит человек…»

Но это не было шесть месяцев назад, это было около шести месяцев! И он никого не убивал, он сам был наполовину мертв и находился в доме врача-алкоголика в Порт-Нойра. Туман рассеялся, боль помаленьку стихла. Его наполнило чувство уверенности. Наконец-то он обнаружил конкретную ложь! Если есть одна, то найдутся и другие!

Борн взглянул на часы: четверть десятого. Мари уже ушла из кафе, теперь она дожидалась его на ступеньках музея. Он уложил подшивки на место и быстро направился к выходу. Он спешил, шагая по бульвару Сен-Мишель, и с каждым движением его шаг убыстрялся. У него сложилось отчетливое представление, что теперь он сможет добиться отмены приговора, и хотел разделить свою радость с ней.

Борн увидел на ступеньках дожидавшуюся его женщину. Мари обхватила себя руками, спасаясь от мартовского пронизывающего ветра. Вначале она не заметила его, и ее глаза напряженно всматривались в широкую улицу. Мари выглядела неспокойной, нетерпеливой женщиной, которая опасается не увидеть того, кого очень хочет увидеть, и боится, что он не придет. Десять минут назад его могло бы не быть.

Наконец Мари увидела Борна. Ее лицо прояснилось, к ней вернулась улыбка, и она вновь наполнилась жизнью. Она опрометью бросилась к нему навстречу. Они долго шагали по пустынной улице, не произнося ни слова.

– Я все ждала, – призналась Мари. – Я была так напугана и так переживала. Что-то случилось? У тебя все в порядке?

– Сейчас я в порядке и чувствую себя лучше, чем раньше.

– Что это означает?

Он ласково взял ее за плечи.

– Шесть месяцев назад был убит человек, вспоминаешь?

Радость в ее глазах угасла.

– Да, я помню это.

– Я не убивал его, я не мог этого сделать.

Они нашли небольшой отель в шумном центре Монпарнаса. Холл и номера выглядели довольно старыми, что, с одной стороны, выдавалось за пренебрежение элегантностью, с другой – создавало атмосферу безвременья. Это был абсолютно тихий уголок, затерявшийся в самой гуще карнавала, не желающий делать никаких уступок течению времени.

Джейсон закрыл дверь, кивнув белобрысому бою, чье равнодушие было сломлено с помощью двадцатифранковой купюры.

– Он теперь думает, что ты провинциальный священник, сгорающий от предвкушения ночных удовольствий, – заметила Мари. – Надеюсь, ты видел, что я направилась прямо к кровати?

– Его зовут Герб, и он с радостью займется нашим бытом. У него нет никаких намерений делить еще с кем-то это богатство, – Борн подошел к Мари и взял ее за руки. – Благодарю тебя за мою жизнь.

– Все в свое время, дорогой, – она поднесла руки к его лицу. – Но только не заставляй меня ждать так же долго, как сегодня. Я была на грани отчаяния и думала только о том, что кто-то мог опознать тебя и случилось что-то ужасное.

– Ты забыла. Никто не знает, как я выгляжу.

– Не надо полагаться на это. Ты сам знаешь, что это неправда. На Степпдекштрассе их было четверо, включая ту свинью на Гуизон Квей. Они ведь живы, Джейсон, и они видели тебя.

– На самом деле это не совсем так. Они видели темноволосого мужчину с перевязанной шеей и головой, который хромал на левую ногу. Рядом со мной были лишь двое: человек на первом этаже и идиот с Гуизон. Первый не сможет покинуть Цюрих еще некоторое время. Он не может ходить, и у него повреждена рука. Второму же типу свет все время падал на глаза.

Мари выслушала его, продолжая хмуриться, и ее живой ум уже порождал очередные вопросы:

– Так ли это? Ты не можешь быть уверен, ведь они все же были там и видели тебя.

«Измените цвет волос… вы измените свое лицо».

– Я еще раз повторяю, что они видели темноволосого мужчину при слабом освещении. Ты умеешь обращаться с перекисью?