Дорога в Гандольфо - Ладлэм Роберт - Страница 34

– Раз уж ты затронул этот вопрос, то есть один приятель в Западном Берлине, с которым тебе надо побеседовать…

– Подожди! Ничего не говори мне больше, – устало перебил генерала Сэм. – Авиабилеты и гостиничный ордер будут у портье, прежде чем я смогу моргнуть глазом?

– В любом случае – к утру.

– Хорошо, Мак. Теперь я знаю, когда меня повесят. – Сэм снова задумался. Нет, как бы там ни было, но он должен выкарабкаться.

Маккензи вывел на бумаге: $ 20 000 000. Затем написал эту цифру прописью: двадцать миллионов долларов.

Как ни странно, но эта огромная сумма не произвела на него никакого впечатления. Наверное, потому, что деньги являлись для него средством, но никак не конечной целью. Хотя иногда ему и приходила мысль о том, что он мог бы спокойно назвать все это экономической победой, забрать всю сумму и уехать куда-нибудь на юг Франции. Тем более что он был уверен: ни Деллакроче, ни Дэнфорт не будут преследовать его и кровь, таким образом, не прольется. Но все это было не то. Деньги одновременно являлись и целью, и побочным продуктом. И еще легитимной формой наказания. И это было главным.

Время шло быстро, и он не мог позволить никаких отступлений от плана. Несколько месяцев назад кончилось лето, а ему предстояло еще очень многое сделать. Подбор и тренировка занятых в операции людей – процесс тоже длительный. Определенные трудности возникали с арендой и обустройством того места, где будет расположена база, и особенно с закупкой экипировки, требовавшей строжайшего соблюдения тайны. Да и сама подготовка к операции должна была занять несколько недель. Все говорило за то, что надо спешить. И поэтому, естественно, возникал соблазн отойти от главной стратегической линии и приступить к достижению намеченной цели еще до того, как будут собраны все деньги. Но это, вне всякого сомнения, было бы ошибкой. Он установил сумму в сорок миллионов отнюдь не из-за ее схожести с четырьмястами миллионами, хотя эти сорок миллионов и выглядели весьма солидно в договоре о создании компании с ограниченной ответственностью, который он уже заполнил, но и потому, что сорок миллионов покрывали все расходы, включая и непредвиденные.

Связанные, например, с такими обстоятельствами, как быстрый уход с поля боя.

У него должно быть ровно сорок миллионов. И он был готов уже заняться своим третьим инвестором.

Генрихом Кёнигом из Берлина.

Иметь дело с герром Кёнигом оказалось куда как сложно, в то время как Сидней Дэнфорт занимался своими операциями в Чили, а Анджело Деллакроче крайне небрежно обращался со своими средиземноморскими платежами и вел слишком широкий образ жизни. Генрих Кёниг не совершал очевидных ошибок, живя спокойной, размеренной жизнью сельского помещика в мирном сельском городишке в двадцати с лишним милях от Берлина.

Но двадцать два года тому назад этот же самый Кёниг блестяще играл в весьма опасную игру. В игру, на которой он не только сколотил состояние, но и обеспечил первоначальное накопление капитала и процветание своим разнообразным предприятиям.

Во времена расцвета «холодной войны» Кёниг был лисиным агентом, специализируясь в основном на шантаже. Он начал с того, что стал поставлять секретную информацию на одиночных агентов, затем занялся вымогательством, вытягивая крупные суммы с тех, кто, опасаясь разоблачения, готов был на все. Причем деньги он получал от противоборствующих разведок. И очень скоро добился от многих стран, зависевших экономически от воли противостоявших друг другу двух гигантских миров, исключительных прав на бестарифную торговлю для своих новых компаний. А потом ему с ловкостью Мефистофеля удалось вынудить Вашингтон, Лондон, Берлин, Бонн и Москву вывести его фирмы из-под действия тех законов, которые распространялись на подобные предприятия. И добился этого Кёниг благодаря тому, что объяснил каждому, что расскажет другим о кое-каких нелицеприятных фактах из его прошлой деятельности.

Впоследствии, к весьма большой радости многих правительств, Кёниг ушел со сцены. Он создал свою империю буквально на трупах и покалеченных телах почти половины чиновников и предпринимателей Европы и Америки. Сам же остался в неприкосновенности благодари целой системе ответных репрессивных мер, готовой быть запущенной в любой момент. А какой чиновник, министр или государственный деятель, включая и главу правительства, мог позволить себе приблизиться к ящику Пандоры с его ужасами? Таким образом, Кёниг оставался в такой же безопасности и после своего ухода со сцены, в какой находился и во времена своей бурной деятельности.

Во главу своей политики Кёниг ставил страх. Хотя этот страх и мог исчезнуть, если человеку становилось наплевать и на реакцию, и на репрессии – и на правительственном, и на промышленном, и на международном уровнях.

И вполне естественно, этим же оружием воспользовался и Хаукинз.

Все дело в том, что существовала целая армия жертв Кёнига, которые не задумываясь пошли бы на его убийство, если бы были уверены, что таким образом они обеспечат свою безопасность и об их грехах никто больше не узнает. И Хаукинз решил прибегнуть к угрозе полного разоблачения великого мошенника.

Конечно, Кёниг поймет всю логичность такого подхода Хаукинза к делу, от которого зависят его судьба и состояние. Вне всякого сомнения, он сможет предвидеть и ту реакцию, которую бы вызвали посланные нескольким сотням чиновников разного ранга, бродящим по коридорам власти во многих странах мира, пространные телеграммы. Да, конечно, Кёнигу, оглушенному огромным перечнем имен, дат и событий, придется капитулировать.

Собрав разбросанные на кровати копии документов, Хаукинз сложил их по порядку в стопки и отнес к стоявшему перед кушеткой чайному столику. Усевшись на кушетку с красным карандашом в руке, он принялся обводить по два или по три параграфа на каждой странице.

Все шло прекрасно. Оставалось только произвести реальную оценку своих возможностей и тех фактов, которые позволили бы еще более увеличить эти возможности. То есть заново все проверить.

Хаукинз взял копии и, подойдя к письменному столу, разложил их перед телефоном. Потом взял трубку. Все. Теперь он был готов начать спокойное и бесстрастное перечисление фактов о двойной международной деятельности, которое и должно было смутить Генриха Кёнига до глубины души.

И ему поневоле придется расстаться с десятью миллионами долларов.

С черными от усталости кругами под глазами Сэм Дивероу стоял перед таможенником в берлинском аэропорту Темпельхоф, ожидая того момента, когда лающий неонацист, проверявший бумаги и багаж, отпустит его. Боже, думал он, дай немцу печать, и он лишится рассудка.

Неожиданно он с удивлением уставился на содержимое своего чемодана. В нем все было аккуратно сложено, словно это сделали у Бергдорфа Гузмана. Он же никогда не укладывал так своих вещей. Напрягая расстроенную память, Дивероу вспомнил, что всем этим занималась Энни. Она не только собрала его, но и, проводив до кассы, помогла ему расплатиться. И Сэм подумал, что все это она сделала потому, что сам он был в тот момент ни на что не способен. В том нелепом, затруднительном положении, в котором он оказался, сил у него хватало только на то, чтобы сражаться с бутылкой шотландского виски. Затем он отключился. Единственное, что ему удалось вспомнить потом, так это то, что он должен был отослать Хаукинзу этот проклятый договор.

Берлинский отель «Кемпински» был своеобразной тевтонской версией нью-йоркского старого «Шерри-Незерленд», только с несколько более строгим интерьером. Все находившиеся в холле кресла из-за их обивочного материала казались скорее вылитыми из бетона, нежели обтянутыми кожей. Конечно, и здесь все требовало денег: и темное полированное дерево, и ужасные, чересчур правильные служащие, которые, знал Сэм, ненавидели его как более слабого, демократичного и стоявшего ниже по качеству человека.

Эти клерки расправились с ним весьма быстро и умело. Затем неприятный по внешности служащий, который, судя по возрасту, вполне мог быть в прошлом обер-фюрером СС, понес его чемодан с таким видом, словно в нем были драгоценности. Как только они оказались в просторном номере, – Хаукинз снимал для него апартаменты первого класса, – обер-фюрер сразу же опустил во всех комнатах шторы. Причем сделал он это с уверенностью человека, привыкшего командовать расстрелами. Дивероу, испугавшись за свою жизнь и дав чрезмерные чаевые, проводил обер-фюрера до двери, словно нанесшего ему визит дипломата, и нежно прощебетал ему «ауф видерзейн».