Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт - Страница 10

– Этого не может быть. Смерть Новака резко дестабилизирует обстановку в десятках регионов по всему земному шару, а Вашингтон чего-чего, но стабильность очень ценит.

– Но еще больше он ценит жизни американских подданных. Государственный департамент считает, что любое вмешательство Соединенных Штатов поставит под угрозу жизни сотен американских граждан, находящихся в настоящее время на территориях, занятых повстанцами.

Джэнсон промолчал. Ему было прекрасно известно, как осуществляются подобные расчеты; в свое время он сам не раз принимал в этом участие.

– Как нам объяснили, есть и другие… осложнения. – Марта произнесла последнее слово с неприкрытым отвращением. – Так, например, Саудовская Аравия, партнер Соединенных Штатов, уже много лет тайно поддерживает ФОК. Ей не очень-то по душе безжалостная жестокость Фронта, но если она не будет поддерживать угнетенных мусульман во всех районах огромной мусульманской лужи, именуемой Индийским океаном, то потеряет свое лицо в глазах остального исламского мира. И еще не надо забывать про Донну Хеддерман.

Джэнсон кивнул.

– Аспирантка Колумбийского университета, специалист по антропологии. Проводила раскопки в северо-восточной части Ануры. Что было очень глупо и очень мужественно. Хеддерман захватили в плен повстанцы Кагамы, обвинившие ее в связях с ЦРУ. Что было очень глупо и очень жестоко.

Они продержали ее два месяца без общения с внешним миром. Кроме пустых слов, Соединенные Штаты ни черта не предприняли для освобождения Хеддерман. Не хотели «еще больше усложнять и без того сложную ситуацию».

– Кажется, начинаю понимать. Поскольку Соединенные Штаты отказались вмешаться ради американского подданного…

– …как бы они выглядели в глазах своих граждан, если бы отправили отряд коммандос, чтобы освободить венгерского миллиардера? Да, вы правы. Нам это высказали не так откровенно, но суть была той же. Особенно часто употреблялось выражение «политически несостоятельно».

– Конечно, вы привели все очевидные возражения…

– И кое-какие не совсем очевидные. Мы нажимали на все рычаги. Не побоюсь показаться излишне самоуверенной, но, как правило, нам удается добиться желаемых результатов. Однако на этот раз все окончилось ничем. И тут вдруг впереди замаячил огонек.

– Позвольте догадаться самому, – остановил ее Джэнсон. – У вас состоялась «жутко конфиденциальная беседа», в ходе которой всплыло мое имя.

– И неоднократно. О вас очень высоко отзывались высокопоставленные сотрудники госдепа и ЦРУ. Вы больше не состоите на государственной службе. Теперь вы вольный стрелок, при этом у вас по всему миру остались связи с вашими коллегами – точнее, с вашими бывшими коллегами. В Отделе консульских операций люди, хорошо знавшие вас по совместной работе, в один голос утверждали, что «Полу Джэнсону нет равных в том, чем он занимается». По-моему, я передаю их отзывы дословно.

– Настоящее время может ввести в заблуждение. Вам сказали, что я уволился. Не знаю, объяснили ли почему.

– Главное, теперь вы сам себе хозяин, – сказала Марта. – Ваши пути с отделом консульских операций разошлись пять лет назад.

Джэнсон склонил голову набок.

– Вам никогда не приходилось, попрощавшись с кем-то на улице, потом с раздражением обнаруживать, что вы идете в одну сторону?

Для того чтобы расстаться с Отделом консульских операций, требовалось пройти с десяток собеседований – как формальных, так и откровенно неуютных, в том числе и просто бурных. Лучше всего Джэнсону запомнился разговор с заместителем государственного секретаря Дереком Коллинзом. На бумаге Коллинз был директором управления анализа и исследований государственного департамента; в действительности он возглавлял строго засекреченную структуру департамента, Отдел консульских операций. Джэнсон явственно представил себе, как Коллинз устало снимает очки в черной оправе и потирает переносицу.

– Думаю, мне вас жаль, Джэнсон, – сказал он. – Никогда бы не подумал, что смогу произнести такие слова. Вы машина, Джэнсон. На том месте, где должно быть сердце, у вас кусок гранита. И вдруг вы заявляете, что испытываете отвращение к тому, что получается у вас лучше всего. Какой в этом смысл, черт побери? Это все равно как если бы кондитер заявил, что перестал любить сладкое. Как если бы пианист вдруг решил, что терпеть не может звуки музыки. Джэнсон, насилие – это то, что получается у вас очень, очень, очень хорошо. И вот вы мне говорите, что вам все это опротивело.

– Я и не надеялся, что вы поймете, Коллинз, – ответил Джэнсон. – Давайте скажем просто, что у меня сердце больше не лежит к этому.

– У вас нет сердца, Джэнсон. – Глаза заместителя секретаря превратились в лед. – Именно поэтому вы занимаетесь тем, чем вы занимаетесь. Проклятие, именно поэтому вы – это вы.

– Возможно. Но, быть может, я не тот, за кого вы меня принимаете.

Короткий смешок, похожий на лай.

– Я не могу лазить по канатам, Джэнсон. Я не умею управлять вертолетом, черт побери, а когда я смотрю в инфракрасный прицел, меня выворачивает наизнанку. Но я разбираюсь в людях, Джэнсон. Вот в чем я силен. Вы говорите, что устали убивать. А я вам отвечу, что настанет день, когда вы поймете: только так вы способны ощущать себя живым.

Джэнсон покачал головой. Его передернуло от этих слов. Они напомнили ему, почему он вынужден уволиться, причем ему следовало сделать это давным-давно.

– Что это за человек… – начал было Джэнсон и тут же осекся, переполненный чувством омерзения. Он глубоко вздохнул. – Что это за человек, которому необходимо убивать, чтобы ощущать себя живым?

Взгляд Коллинза, казалось, прожигал его насквозь.

– Думаю, то же самое я должен спросить у вас, Джэнсон.

Джэнсон, сидевший в уютном кресле личного самолета Новака, повернулся к Марте Ланг.

– Что именно вам известно обо мне?

– Да, мистер Джэнсон, как вы и предполагали, ваши бывшие руководители объяснили нам, что у вас есть неоконченное дело в Кагаме.

– Они употребили именно это выражение? «Неоконченное дело»?

Она кивнула.

Клочья ткани, фрагменты костей, оторванные конечности, отброшенные от места взрыва. Это все, что осталось от его любимой женщины. А все остальное было «коллективизировано», говоря мрачными словами американского эксперта-криминалиста. Объединенные смертью и разрушением, кровь и части тел жертв стали неотделимы друг от друга, исключив возможность опознания. И все это ради чего?

Ради чего?

– Пусть будет так, – после некоторого молчания сказал Джэнсон. – У этих людей нет поэзии в сердце.

– Да, и еще они также понимали, что нам уже знакомо ваше имя.

– По Бааклине.

– Пойдемте. – Марта Ланг встала. – Я познакомлю вас со своей командой. Четырьмя мужчинами и женщинами, которые здесь для того, чтобы помочь вам, насколько это в их силах. Какая бы информация вам ни потребовалась, они ею располагают – или знают, где ее получить. У нас есть дешифровки радиоперехватов, а также все имеющие отношение к делу данные, которые нам удалось достать за то короткое время, что у нас было. Карты, таблицы, чертежи. Все это в вашем полном распоряжении.

– Только один вопрос, – приостановил ее Джэнсон. – Я понимаю, какие причины побудили вас обратиться за помощью ко мне, и я не могу вам отказать. Но не задумывались ли вы, что как раз вследствие этих самых причин я совершенно не подхожу для вашего дела?

Марта Ланг бросила на него стальной взгляд, но промолчала.

Облаченный в ослепительно белые одеяния, Халиф прошел по Большому залу, просторному атриуму на втором этаже восточного крыльца Каменного дворца. Все следы кровавого побоища были смыты – почти все. Затейливый геометрический рисунок вымощенного обожженными плитками пола был испорчен лишь едва заметным ржавым налетом на цементе в тех местах, где крови позволили оставаться слишком долго.