Миллионы, миллионы японцев... - Шаброль Жан-Пьер - Страница 25

Похоже, что дождь прошел, но погода все такая же мрачная.

12 часов 50 минут

В пивном баре «Кирин» в Асакусе

(Он декорирован в «бочоночном стиле»: стенка за баром как бы сложена из бочек, пепельницы в форме бочонка...)

В квартале Асакуса никаких достопримечательностей нет. Я все время возвращаюсь туда, потому что мне хочется не делать открытия и удивляться, а находить уже знакомое и успокаиваться. Если в Токио у меня появляются привычки, значит, город стал мне знакомым, родным. Каждый раз я прохожу мимо одних и тех же витрин, мимо двух бакалейных, фруктового и рыбного магазинов, магазина цветов, по пассажу, где торгуют подержанными фотоаппаратами и радиоприемниками, мимо фотоателье, магазина грампластинок, трех книжных лавок...

Из-за моего роста и бороды меня узнают уже со второго раза. Может, я потому и хожу сюда, чтобы увидеть наконец искренние улыбки, чтобы со мной здоровались, сердечно меня окликали...

Я так осмелел, что листаю газеты и журналы, выставленные в книжных магазинах. Меня поражает обилие и разнообразие журналов, которые пишут о садизме. Судя по невероятной схожести рисунков и фотографий, сюжеты неизменно одни и те же: голая женщина, связанная, избитая, обожженная сигаретой, подвешенная, подвергшаяся истязаниям... Эти издания предлагаются всем, включая школьников, которые приходят сюда за комиксами в картинках.

Я с легким головокружением выхожу из книжных лавок и другими глазами смотрю на толпу зевак, собирающихся вокруг гадалок, которые нараспев предсказывают клиенту судьбу, указывая палочкой на лежащий прямо на тротуаре картон с кабалистическими знаками. Я хочу угадать по лицам, что побуждает их читать подобную патологическую литературу. Ведь ее поток наверняка отвечает спросу. Это подтверждают и киноафиши — они представляют собой самые жестокие кадры из японских фильмов: самурай с рукой, пригвожденной к земле мечом; вереница пленных, которых обезглавливают пилой; головы, катящиеся в струях крови; сабли, отсекающие носы, выкалывающие глаза, — и все это в огромном увеличении.

Подобные афиши притягивают прохожих к кинотеатрам. Мотоциклисты зигзагами пробираются сквозь скопление народа, издавая скрежет — я так и не выяснил, какого он происхождения: то ли это мотоциклист свистит сквозь зубы, то ли скрипит тормозной башмак на ободе.

На лотке бельевого магазина выставлен плюшевый тигр — электрический автомат непрерывно качает головой и идеально имитирует рев.

Просторные залы игральных автоматов (патинко) всегда переполнены людьми...

Под узкими и без того маленькими столами пивных залов и ресторанов имеется полка для пакетов и сумочек — она лишает меня последней надежды вытянуть ноги. Официантка, подающая пиво, топчется за моей спиной — ее интересуют рисунки, которые я делаю в блокноте. По-видимому, она рассказывает о них на кухне. Расхрабрившись, повар на правильном английском языке просит у меня разрешения полистать мои зарисовки. Он очень удивился, узнав, что я француз.

(Повар пошел на кухню за поваренной книгой на трех языках — японском, английском, французском. Он долго расспрашивает меня, как произносятся по-французски названия овощей, и даже принес кусочек кресса, чтобы проверить, нет ли ошибки...)

17 часов 30 минут

По возвращении в гостиницу, в номере

Покидая Асакусу, я больше часа шел в сторону Токийской башни по четко специализированным улицам: магазинов кукол, мебельных магазинов, бумажных марионеток, исторических сувениров и даже кресел особого назначения — зубоврачебных, парикмахерских, кресел по случаю или реставрированных. Последней была улица Абукир, сплошь занятая магазинами тканей.

Дверца маленького лифта позади бара в гостинице открылась, и я хотел было войти в кабину, но оттуда вышел маленький японец. Столкнувшись с моей бородой, он вскрикнул и потерял сознание. Я удержал его в своих объятиях от падения. Левкой, который я давал ему нюхать, приводя в чувство, был мне так же полезен, как и ему. Это был элегантно одетый мужчина. Придя в себя, он смутился и, держась за сердце и тыкая пальцем в мою заросшую физиономию, старался объяснить, как его поразил мой вид. Он обнял меня, дотронулся до бороды и во что бы то ни стало хотел ее поцеловать. У меня сразу улучшилось настроение. Хорошо бы для поднятия тонуса встречать хотя бы одного такого японца в день.

Телефон! Мадам Мото несет мне пресловутый костюм...

18 часов 45 минут

У меня не хватает слов передать, какое значение она придает костюму. Прежде чем его надеть, я должен был принять душ. А тем временем она, разложив на постели сорочки и галстуки, выбирала...

Портной переоценил мой рост и дородность, так что пиджак немного висит. Когда я расправляю плечи, у меня вид колосса. Мадам Мото извиняется, поносит японских портных и говорит о них столько же нелестного, сколько раньше говорила хорошего. Я ей напоминаю, что она сама выбирала мастера и ткань, наслаждалась, сравнивала, критиковала и... платила. Наряжаясь для обеда в посольстве, я говорю мадам Мото, что обед явится прекрасной репетицией долгожданной встречи с таинственным продюсером, и в этот момент наконец идея сценария проясняется в моей голове (бывали сценарии и хуже).

Мадам Мото спрашивает, на какой день ей договориться о свидании. На какой она пожелает! Лишь бы она предупредила меня накануне — достаточно нескольких часов, и я выпеку приличное либретто. Конечно, потребуется сделать точный перевод. Мне кажется, что важнее всего найти хорошего переводчика для этой решающей встречи. И я пускаю в ход всю свою дипломатию, всю светскость, лишь бы она поняла, что ее французского недостаточно для успешного исхода переговоров. Я злоупотребляю терминами — возвраты в прошлое, панорама, эпизод, синхронизация, наплывы, затемнения, наезды, монтажные переходы, сведение изображения и звука на одну пленку, — ей даже неведомы такие слова...

Вот тут-то разговор и застопорился.

Она снова переходит на мои галстуки, заставляет меня примерять для сравнения то один, то другой, раздражается из-за моего второго подбородка и воротничка рубашки. По-видимому, я показался ей таким же громилой, как и портному.

Среда, 10 апреля, 9 часов

В номере

Надо записать разговоры, услышанные на неофициальном обеде, на котором присутствовали французские кинематографисты, приехавшие в связи с Неделей, и несколько дипломатических представителей стран французского языка (Канады, Швейцарии, Бельгии).

— Я пошел в театр посмотреть переводную пьесу, одну из самых модных. Она похлеще гран-гиньоля. По ходу действия один старик кончает жизнь самоубийством, отпиливая себе голову — для разнообразия. Ему помогает шестилетний внук. Под конец, когда дедушка уже не в силах допилить голову, внук отсекает ее мечом. Когда голова наконец покатилась, ребенок испустил крик радости: «Готово, я самурай!» В конце пьесы герои, которые не были убиты, кончают жизнь самоубийством.

— Вкус к прошлому очень силен у молодежи, у студенчества, возможно, немного меньше. Но кимоно стоят очень дорого — от ста сорока до двухсот тысяч франков, да оби еще восемьдесят тысяч.

Дамы делились домашними неприятностями:

— Когда я прошу служанку позвонить моей подруге и что-нибудь узнать, она сначала звонит горничной, расспрашивает обо всем семействе — прорезался ли зуб у малыша и так далее — и вешает трубку. Минуту спустя она звонит опять. По ее словам, неудобно наводить справку с первого раза, а то подумают, что только для этого она и позвонила...

— Собираясь в гости к японцам, я, чтобы не оплошать, расспрашиваю своего слугу, как следует себя вести. Один раз он мне ответил: «Теперь все это уже несущественно — японцы всякого насмотрелись у американцев».

— Последний отпуск мы провели в деревне. Крестьяне сдали нам единственный дом с европейским туалетом. Он был оборудован в конце веранды. Мы осматривали его в сопровождении целого кортежа, потом нам торжественно демонстрировали, как спускается вода... В последующие дни стоило туда пойти, как раздавались хлопки в ладоши — это аплодировали крестьяне, ожидавшие в саду, когда в туалете появится свет. Они радовались тому, что «почтенные иностранцы» могут облегчаться по обычаю своих предков... Детей приходилось загонять туда силком, а мы сами не зажигали свет.