Миллионы, миллионы японцев... - Шаброль Жан-Пьер - Страница 14

Мне кажется, что мадам Мото не прочь выдать свою племянницу за француза... Она опекает ее и подталкивает. Мадемуазель Ринго выполняет при ней обязанности секретаря, и, на мой взгляд, вполне успешно. Ее расторопности можно позавидовать. Стоит нам умолкнуть хоть на минуту, как она бросается к одному из красных телефончиков. Очень бойкая и самоуверенная девица. Надо было видеть, как она атаковала „важных особ“ у входа на шекспировский спектакль, как отыскивала венок с моим именем, как собирала вокруг себя знакомых и, объясняя им мой галантный жест, устраивала мне очную ставку с посланными якобы мной цветами.

Домашние хозяйки носят белые блузки навыпуск, зашнурованные сзади, очень часто — брюки и гэта — деревянные туфли-скамеечки на двух ремешках, пропущенных между большим и указательным пальцами. Вчера я убедился, что в этой примитивной обуви очень удобно шлепать по грязи.

Легкость (малый вес) — вот слово, которое постоянно приходит мне на ум при виде окон, строительных материалов, циновок, подносов, багетов, всего этого царства ивовых прутьев и бамбука. Изящная, тонкая легкость — вторая отличительная черта японцев (первая — та, что они живут на коленях и всегда разуты)».

* * *

Со второй недели пребывания в Японии характер моих записей изменяется: они становятся все менее описательными и уже не дают материала для документального фильма. Потеряв надежду что-нибудь в них понять, я отрекся от самонадеянного намерения объяснить Японию. В дальнейшем я записывал подробности как напоминания об определенных проблемах, скорее даже тайнах, не раскрывающие их сути, а скорее воскрешающие их в памяти.

Эти записи порой ассоциируются у меня с черновиком речи защитника: алиби, смягчающие вину обстоятельства, свидетельские показания... Вот что я видел, слышал, пережил... Как мог бы я думать иначе?

Я вел записи из-за того, что мне нечего было делать, иногда, чтобы отвлечься, или из-за инстинкта самосохранения. Я делал их во время «окон» в фойе, в приемных, пока мадам Мото, ее племянница или мои случайные гиды бесконечно разглагольствовали по-японски. Следовательно, в них конгломерат того, что меня окружало и что происходило, пока я писал. Кроме того, если окончание антракта или чей-то приход заставляли меня закрыть блокнот и спрятать ручку, я потом записывал все, что казалось мне значительным.

Теперь мне уже не нужно обращаться к своей памяти, а достаточно лишь следовать своим записям, дополняя их, чтобы придать им определенный аромат или окраску.

Я даже сохраняю порядок записей в блокноте: это помогает мне в них разобраться.

Крупно слева — дата и время.

Курсивом — место действия.

В скобках — что происходит, пока я делаю записи, что меня от них отрывает.

В кавычках — что я узнал, как говорится, из вторых уст; что мне сказали, что я прочел, что я цитирую, но без ручательства за достоверность.

Наконец, значок § я ставлю перед абзацем, добавленным уже сейчас, в особенности если эти добавления подсказаны моей нынешней точкой зрения, спустя много времени, когда я нахожусь в тысячах километров от Японии и бесстрастно пишу эти строки.

II. СЛУХИ О ЯПОНИИ

1. Раннее утро Асакусы

Воскресенье, 1 апреля, 13 часов

В одном из затемненных кафе квартала, где живет «мой» портной. После второй примерки

Вчера поздно вечером я пошел пройтись по Асакусе. «Свыше тысячи восьмисот ресторанов и баров функционируют в этом оживленном районе», — сказано в «Карманном путеводителе».

(Мадам Мото, уходившая звонить по телефону, вернулась с сувениром — она прихватила из ящика коробок спичек, рекламирующий кафе. Она достала все тот же фирменный блокнот «Цементные заводы Лафаржа» и занесла в него результаты разговора.)

Шел двенадцатый час. Музыкальные представления закончились. Люди расхаживали вокруг магазинов, многие из которых были еще открыты. Хостессы — некоторые в кимоно — стояли на пороге баров, заменяя собой вывеску, но ничего не предпринимали для завлечения клиентов. На улицах по-прежнему играла детвора. Радостные мамы с уснувшими малышами за спиной возвращались из театров и магазинов.

Еще полчаса назад такси носились здесь как бешеные в последнем взрыве страстей Асакусы. А сейчас на улицах не было никого, кроме стаек молодежи, которые, вереща о пустяках, спешили в ресторанчики, расположенные в переулках. Они вели себя смелее, чем днем, держались развязнее, даже беззлобно окликали меня: «Борода! Борода!» Причудливыетележки зеленщиков с жаровнями обосновались на перекрестках и торговали закусками и незнакомыми мне блюдами: брюквой или бататом, жаренными на вертеле огурцами, печеной репой... О приближении тележек извещали колокольчики, подвешенные к оглоблям.

Сразу стало очень красиво. Кино, театры и стриптизные шоу закрывались, на улицах появились рабочие с калильными лампами. Велись не только дорожные работы — гроздья молодых рабочих сваривали перила на первом этаже одного из одеонов стриптиза; они весело перекликались, выбрасывая на улицу разноцветные снопы искр. Пламя паяльной трубки и поворот прожектора с быстротой молнии вырывали из темноты монументальную ляжку с рекламного щита.

С обратной стороны погасших фасадов кафе и ресторанов, на улицах со служебными выходами жизнь только началась: торговцы, официанты и повара раздвинули во всю ширь задние перегородки, чтобы перекусить среди своих и подышать воздухом, наполнившимся знакомыми семейными запахами. В таком Токио я был, пожалуй, впервые. В этой манере распахнуться, чтобы после трудового дня, отданного обслуживанию других, обслужить самих себя и поесть в своей компании, переговариваясь через дорогу, было что-то общее с Югом Франции, с тем, как принято сумерничать на улицах Букери д'Алес и Пуа де ля Фарин в Марселе, с визгами и выкриками улицы Бомб в Алжирской Касбе, с жаркой суетой Галата Кемеральти в Стамбуле с ее запахами и мальчишками, разносящими чай.

(Мимо то и дело проносятся пустые такси, не желающие останавливаться. В конце концов с помощью мадам Мото мне удалось остановить одно. Усевшись, я спрашиваю мадам Мото, в чем дело. «Сейчас узнаю...» Шофер объясняет, что, как правило, таксисты не знают английского и боятся не понять адреса...

Теперь я стараюсь держаться на втором плане и предоставляю своим японским гидам самим находить такси. Им это удается ненамного лучше, чем мне.

Этот же шофер уверял нас, что такси само никогда не попадет в аварию — это другие машины налетают на него.)

Понедельник, 2 апреля, 11 часов 40 минут

В стриптизном заведении Асакусы

Я возвратился из банка, где обменял пятьдесят тысяч франков тайком от мадам Мото, которая с гордостью обеспечивает меня всем необходимым, вплоть до карманных денег.

Не зная, что делать утром, я вернулся в квартал, который мне так приглянулся прошлой ночью. Увы! Днем здесь все выглядит иначе. От скуки я стал за молодыми людьми в очередь у кассы музыкального театра со стриптизом, только что открывшего свои двери. Входная плата — сто сорок иен.

Наконец-то мадам Мото, вняв моим просьбам, познакомила меня с господином Мацуо Ямагути. По ее словам, он многим ей обязан — чем именно, я так и не понял — и ни в чем не может отказать.

Мацуо Ямагути — секретарь одной из «больших фирм», о которых японцы так много говорят. Не знаю, сколько именно лет он провел в Париже, но он сумел извлечь из них пользу: он понимает меня так хорошо, отвечает мне на таком правильном языке, что мне потребовалось несколько минут, чтобы восстановить беглость речи и нормальный лексикон и водворить неопределенную форму глагола на отведенное ей место. О небо! Я уже позабыл, что на французском языке можно прекрасно объясняться. Не прошло и часа, а мы с ним были запанибрата. В Париже Мацуо Ямагути знал моего друга Монпарно и тепло говорит о нем.