В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 99

Лицо поэта стало при этих словах таким печальным, что сердце у меня горестно сжалось…

Оставив поэта, я отправился еще раз побродить по городу. Приблизилось наконец время, когда я должен был не только расстаться с Вергилианом, но навеки покинуть тот мир, в котором жили его друзья – Дион Кассий, Маммея и другие.

На днях я разговаривал с ней.

Это случилось так. Однажды поздно ночью я вернулся в свою каморку и, встав на ложе, долго смотрел в окно на тускло поблескивавшие золотом колонны храмов. В портиках висели на бронзовых цепочках зажженные светильники. Оттуда доносился глухой гул голосов, шорох сандалий. Там бродили беззаботные люди, смеялись женщины. Но мне ничего не оставалось, как лечь спать, что я и сделал и по молодости лет тотчас уснул. Однако вскоре меня разбудили. Кто-то без всякой пощады тряс меня за плечо:

– Проснись, соня!

Я открыл глаза и, к своему удивлению, увидел, что у ложа стоит черноволосая рабыня Лолла с бронзовым светильником в руке. Я не знал, что подумать.

– Ты пришла ко мне?

Мои руки потянулись к ней, но девица нахмурила брови.

– У бездельников только одно в голове. Оставь меня в покое!

– Зачем же ты явилась?

– Меня прислала госпожа.

Мой сон рассеялся как дым, я сел на ложе.

– Госпожа?

– Да, госпожа. Когда у нас бессонница, и нам не спится, и мы не знаем, как убить время, то мы, видишь ли, читаем, пока не сомкнутся вежды. Но вот в чем беда… Я поставлю светильник на пол…

Я слушал Лоллу с открытым ртом.

– В чем беда?

– В том, что запропастилась где-то книга, которая нужна госпоже.

Трудно было понять что-либо в этой болтовне.

– Какая книга?

– Гекзаметры, что сочинил Вергилиан.

– Он никогда не сочинял гекзаметров. Ты хочешь сказать – хореямбы?

– Это все равно, разница невелика. Но госпожа моя во что бы то ни стало хочет получить книгу.

– Где Вергилиан?

– Разве найдешь твоего Вергилиана.

– Тогда обратись к библиотекарю Олимпиодору.

– Я уже была у него.

– И что же?

– Старик перерыл все книгохранилище, но так и не нашел книгу. Будь добр, сходи туда и отыщи свиток. Госпожа готова выцарапать мне глаза. А что я могу поделать?

– Кажется, я помню, где лежат «Элегии» Вергилиана.

Лолла захлопала в ладоши.

– Так и говорила госпожа. «Элегии»…

Я погладил рабыню по смуглой щеке.

– Только ты должна пойти со мною. У меня ведь нет масла в светильнике.

– Хорошо. Однако без глупостей. Мне не до твоих нежностей сейчас. Никому не хочется молоть пшеницу в дальней деревне на ручных жерновах.

Я спустил ноги на каменный пол, завязал сандалии, и мы пошли с Лоллой в тот конец дома, где находилась библиотека. Дорогой я пытался приласкать Лоллу, но она ударила меня по руке.

В книгохранилище наши мечущиеся тени двигались по высоким белым стенам. Светильник озарил бюсты эллинских философов и полки со стоящими на них бронзовыми сосудами, в которых хранились свитки. Вдохновенное лицо Демокрита улыбалось мне в полумраке. Я копался в своей памяти, спрашивая себя, куда же мог засунуть книгу Вергилиана. Потом вспомнил, ударив себя по лбу рукой… Переписывал ее и забыл в столе с наклонной доской. Там я обычно занимался письменными работами. Я выдвинул ящик. «Элегии» в сохранности лежали на прежнем месте. Мне оставалось только передать книгу неприступной Лолле.

– Вот твой свиток! Можешь отнести его своей образованной госпоже!

– Нет, ты сам отнесешь его.

– Каким образом я могу сделать это?

– Когда Олимпиодор не мог найти книгу и я вернулась с пустыми руками, госпожа сказала…

– Что же она сказала, позволь спросить?

– «Найди этого юношу, друга Вергилиана, и попроси его отыскать свиток. Он лучше Олимпиодора знает, где что лежит. И пусть он принесет мне книгу. Ты же сама немедленно отправляйся в ближайшую лавку и купи на драхму сладостей. Но поскорее возвращайся и не смей заводить разговоры с ночными гуляками».

Не без трепета я отправился туда, где были расположены покои Маммеи и ее опочивальня. У дверей, створки которых украшали позолоченные амуры, лежал на подстилке евнух Захарий, как пес охранявший сон своей повелительницы. Он был удивлен до крайности. Но я объяснил ему, зачем явился, и просил передать книгу по назначению. Однако из спальни уже донесся усталый и вместе с тем раздраженный голос Маммеи:

– Кто там?

Евнух приоткрыл дверь и почтительно доложил:

– Писец из библиотеки. Он принес тебе какой-то свиток, госпожа.

И вдруг мы услышали:

– Пусть он даст мне книгу…

В опочивальне стоял полумрак. Но у ложа на круглом малахитовом столе горел светильник со многими огоньками и давал достаточно света, чтобы можно было увидеть, что здесь происходит. Маммея в короткой полупрозрачной тунике, босая, с распущенными белокурыми волосами, лежала и смотрела на меня. В ее взгляде чувствовалось нетерпение.

– Где же книга? – спросила она.

Я подошел к ложу и протянул свиток. Ноги едва слушались меня, и я боялся, что зацеплю за что-нибудь – за ковер, за столик.

Маммея стала разворачивать свиток, приблизив его к светильнику.

– Это именно то, что мне нужно…

Я ждал, когда мне скажут, что могу уйти, и с волнением рассматривал Маммею. Никогда мне не приходилось видеть ее в такой близости, почти нагую, лежавшую без всякого стеснения. По ту сторону ложа стояла юная африканская рабыня, почти девочка. В руках она держала длинную черную рукоятку огромного опахала из розовых страусовых перьев и мерно овевала им голову госпожи. Глаза негритянки были полны печали и устремлялись куда-то вдаль. Может быть, она мысленно видела свою Африку, вспоминала пальмы и те странные плоды, какие мне пришлось однажды есть в доме у сенатора Кальпурния. Маммея посмотрела на меня и, очевидно заметив восторг в моих глазах и мою растерянность, улыбнулась.

– Ты умеешь, юноша, читать греческие стихи?

Язык мой прилип к гортани.

– Что же ты молчишь?

– Мне приходилось читать Вергилиану, – наконец ответил я.

– Тогда присядь и прочти вот это…

Она показала мне пурпуровым ногтем место в свитке, и, как умел, я стал читать вергилиановские элегии. Госпожа лежала, заложив нагие руки за голову, слушала, глядя в потолок, и над нею все так же мерно двигалось опахало. Я сидел рядом в кресле, в котором сидели знаменитые философы.

В дверях показалась голова лукавой Лоллы. Маммея оживилась:

– Принесла сладости?

Рабыня расторопно подбежала к ложу, очевидно по опыту зная, что здесь не любят медлительных слуг.

– Вот, госпожа! – и протянула серебряное блюдо, полное орехов в меду.

Маммея, как девочка, стала есть их, слушая стихи о любви и смерти. Потом вдруг предложила мне любезно:

– Попробуй, это вкусно!

Я взял один орех одеревеневшими пальцами. Сласти оказались действительно приятными на вкус, но мне было не до орехов. Я опасался, что допущу какую-нибудь ошибку в произношении, читая трудные стихотворные размеры.

Когда я однажды запнулся, Маммея с шутливой строгостью потрепала мне голову. Я покраснел. Мне всегда было стыдно, что у меня детский румянец на щеках.

– Какие волосы у тебя! – сказала она.

Я удивился.

– Твои волосы, госпожа, как золото, – прошептал я.

– Золото? Оно вот в этой склянке. А твои – как спелая сарматская пшеница, – рассмеялась она, видимо польщенная. – Но продолжай!

Когда дело дошло до знаменитых вергилиановских строк:

Маммея, зевнув, поправила меня, прикрывая рот рукою:

– Горькое лобзанье…

Я поднял на нее глаза, не осмеливаясь спорить, но все-таки не удержался, чтобы не сказать:

– Здесь написано: «сладкое»…