В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 87

– Не величие, а качка, – поправил его Скрибоний. – Я дольше тебя живу, многое испытал и скажу тебе, Вергилиан…

– Почему ты замолчал?

– Мы можем извлечь из жизненного урока только уверенность, что надо урвать у бытия приятные мгновения.

– Какие?

– Каждый решает этот вопрос для себя.

– Как же ты решил?

– Не хуже других. Счастье – в спокойствии душевном. И чтобы укромно сидеть дома с кувшином хорошего вина… Но об этом поговорим при более благоприятных обстоятельствах.

– Ты прав, Скрибоний.

– Ах, зачем я не остался в Риме! – вздыхал старый поэт, уже не слушая друга.

Среди разорванных и бешено несущихся облаков появилась луна. Волнение усиливалось, и Трифон не знал, плыть ли тем путем, каким он обычно водил корабль, или вернуться к берегам Италии. Но как возможно было найти нужное направление среди такой тьмы?

Вергилиан спустился к Делии. Ей было тепло под плащом и овчиной, пахнущей чем-то древним. Делия спросила его:

– Еще далеко нам плыть?

– Да, далеко. Однако скоро прекратится ветер, и мы приблизимся к берегам Африки, а там сможем пересесть на повозку, если тебя утомляет корабль. Все будет сделано, чтобы облегчить для тебя путешествие.

Но он сам понимал, что произносит ничего не значащие слова.

Что переживала Делия? Я видел, что она по капле теряла жизнь и ею все больше и больше овладевало равнодушие. Это было предчувствие расставания.

– Тебе хорошо, Делия? – спрашивал подругу Вергилиан.

Делия отвечала с улыбкой:

– Хорошо.

И горестно отворачивала лицо. Я чувствовал, что едва заметная трещина разрушала прекрасное здание их любви, и подумал, что в том мире, в каком мы существуем, человек живет в одиночестве, предоставленный самому себе, и ни у кого нет надежды изменить такую жизнь. Но бедная Делия смотрела на поэта любящими глазами. А ведь ей уже было не до любовных ласк. Значит, не только в них выражается наша любовь?

Появился из мрака Трифон и показал Вергилиану рукой на луну:

– Смотри! Свет ночного светила то красный, то голубоватый. Это ничего хорошего не предвещает.

Вергилиан, Делия, Скрибоний, Трифон и все корабельщики со страхом смотрели на клубящиеся облака и плывущую среди них страшную луну. Что было делать людям в этой черной яме? Повернуть назад? Трифон находился в нерешительности. Будет ли доволен патрон, узнав, что «Фортуна» не использовала все возможности, чтобы продать свои товары по выгодной цене?

Не успел Трифон принять какое-либо решение, как налетел сильный порыв ветра и завыл в снастях. Стараясь перекричать шум бури, старый мореход бросился к мачте, требуя, чтобы корабельщики спустили парус. Но так как снасть заело, то один из них полез на мачту, которая раскачивалась над бездонной пропастью моря. Трифон стоял внизу с поднятыми руками, как бы заклиная стихию.

– Аквилон! – крикнул он Вергилиану.

– Нет, эвроклидон! – ответил тоже криком один из старых корабельщиков. – Теперь нам нет спасения!

Я не знал, в чем страшное действие этих ветров, но ужасающее движение воздуха едва не перевернуло корабль. В мгновение ока парус превратился в жалкие клочья. Однако мачта устояла. Луна уже скрылась за облаками. Небо прорезала зеленая молния. Сквозь грохот валов, бросавших «Фортуну Кальпурнию», как жалкий челн, донесся голос Трифона:

– Да сохранят нас морские боги!

Уцепившись окоченевшими пальцами за снасти, мы ждали, что вот-вот придет конец, перевернется корабль и все мы пойдем ко дну вместе с драгоценным грузом. В подобном смятении мне припомнились стихи о корабле, на который равнодушно взирал Гораций, великий римский поэт. Рядом со мной взывал к древним богам своей родины дрожащий от страха Теофраст, и я слышал, как он обещал жертвы и фимиам и давал клятвенные обещания вести добродетельную жизнь. Молилась ли Делия своему Богу? Мне показалось, что в темноте она закрыла лицо руками и что-то шептала, судя по шевелящимся губам. А кому могли молиться Вергилиан и Скрибоний?

Снова налетел ветер, и при вспышке молнии мы увидели, как один из корабельщиков оторвался от мачты и упал в черную воду. На одно мгновение молния осветила искаженное от ужаса лицо, широко раскинутые в воздухе руки, раскрытый в предсмертном крике рот. Но за ревом бури никто ничего не слышал, и каждый в этот час помышлял только о собственном спасении.

О чем думала среди подобного ужаса Делия? Мне захотелось быть поближе к ней, а не хватало силы воли, чтобы выпустить из пальцев снасть и сделать несколько шагов по помосту, который то поднимался, то опускался среди обезумевшей стихии.

На другом конце корабля страдал Скрибоний. Я был молод и легче других переносил это бедствие. Но обоим поэтам пришлось плохо. Вергилиан закрыл глаза и рухнул у подножия мачты. Я умолял Трифона, чтобы он помог мне перенести друга в кормовое помещение. Делия заплакала, когда мы положили бедного Вергилиана рядом с нею на мокрой от морских брызг овчине, и стала приводить его в чувство. Это удалось сделать не без труда.

Когда тусклый рассвет осветил наконец море, нам показалось, что буря уже стихает, и надежда снова затеплилась в наших окоченевших сердцах. По распоряжению Трифона корабельщики стали бросать в море мешки с гвоздями, так как в чреве корабля где-то образовалась течь, вода начала заливать его и мы могли пойти ко дну. Когда старик сказал Вергилиану о своем намерении освободиться от груза, угрожая, что иначе всех нас ждет смерть, тот равнодушно махнул рукой. Поэт вновь впал в забытье, и одни боги знали, что будет с ним. Весь остаток ночи корабль носился по волнам без ветрил и без кормила. Вскоре Вергилиан очнулся и увидел, что лежит рядом с Делией. Она смотрела на него безумными глазами. Молнии уже не сверкали, но он разглядел в полумраке, что лицо ее было подобно лику Медузы. Поэт погладил рукою лоб и оглядел всех нас.

– Я еще жив? Или все это снится мне?

– Ты жив, – ответила Делия. – Слышишь? Буря стихает. Тебя принес Трифон. Радуюсь, что ты пришел в себя. Тебе еще рано умирать…

Разгорался мутный рассвет. Теперь уже можно было явственно видеть громады валов. От этого зрелища кровь леденела в жилах – настолько они казались огромными, – но шум бури постепенно утихал. Корабельщики бросали в воду свинцовый груз на длинной веревке и, быстро перебирая руками, вытаскивали его обратно, чтобы узнать глубину моря. Полуголый Трифон приполз к нам на корму и крикнул Вергилиану:

– Надейся на спасение! Я видел в волнах ветку оливкового дерева с листьями. Мы недалеко от земли.

Действительно, судя по измерениям, глубина под кораблем уменьшалась. Корабельщик с весельем в голосе кричал:

– Сорок локтей! Тридцать локтей! Двадцать локтей!

Даже я, неискушенный в морских делах, понимал, что ветер гонит нас к берегу. Вновь воспрянувший духом Трифон жалел о выброшенных гвоздях, опасаясь гнева сенатора, и Вергилиан утешал его, говоря, что иначе погибли бы не только люди, а и кожи и самый корабль, представляющий собою большую ценность.

Трифон всмотрелся вперед и закричал:

– Земля! Земля с левой стороны!

Вергилиан, собрав остаток сил, тоже вылез на помост. В мутной мгле начинающегося дня мы отчетливо увидели берег. Возможно, что мы приплыли к какому-то острову…

– Бросайте якорь! – взывал Трифон.

Увы, наварх опоздал. Волна подняла корабль и легко швырнула его на скалистое побережье. Корабль оказался на камнях, дрожал и ужасно скрипел, разбиваемый волнами. Теперь возможно было рассмотреть зеленые холмы на берегу и даже деревья, гнувшиеся к земле от ветра. Там бегали и суетились люди и что-то кричали погибающим, но за шумом ветра их голосов мы не слышали.

Тогда Трифон велел двум самым сильным пловцам из корабельщиков плыть на берег и укрепить там конец веревки, чтобы при помощи ее и остальные могли перебраться на сушу, оставив корабль на волю волн. Посланные без особого труда выполнили поручение, и тогда мы по пояс в воде, держась за веревку, перешли на берег. Трифон нес в руках снятую с мачты позолоченную статуэтку богини, а один из мореходов – полумертвую Делию.