В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 83

Но, очевидно, я родился в такое время, когда нигде на земле не было покоя. Несколько дней спустя нас разбудили среди ночи ужасные крики и лай псов. Я подошел к окну. По двору бегал домоуправитель с факелом в руках и взывал громким голосом:

– Несчастье, господин! Несчастье!

Затем послышался голос Веспилона:

– Что случилось, Поликар?

– Эти злодеи сломали засов в эргастуле и убежали.

– Рабы?

– Все до единого, господин! Остался только старый Антип.

Тотчас весь дом наполнился суетой и волнением.

Лаял страшный пес. Все спрашивали один другого, в чем дело, и никто ничего не мог толком объяснить. Но выломанная в эргастуле дверь весьма красноречиво доказывала, что птицы улетели на свободу. Старый Антип плакал, вытирая корявой рукой слезы:

– Грозились убить господина!

Несчастный совсем выжил из ума.

– Куда они убежали? В каком направлении? – допытывался перепуганный насмерть Веспилон.

Старик неопределенно махал рукой:

– В горы…

Прокула бегала по дому и требовала от рабынь, чтобы они поскорее собирали драгоценности и лучшие одежды. Сам Веспилон дрожащими руками укладывал в корзину наиболее дорогие свитки.

– Куда вы собираетесь, друзья? – спросил его Вергилиан.

– В Неаполь. И ты поедешь с нами. Там городская стража. А здесь нас могут перерезать, как баранов. Собирайся проворнее с приятелем. Делия поедет с Прокулой.

Его беспокойство передалось и нам. Веспилон пугал нас страшными рассказами о разбойниках:

– Вы ничего не знаете, а я уже пережил ужасные дни, когда в горах хозяйничал Феликс Булла.

Вергилиан сочувственно кивал головой.

– Весь Рим говорил о нем в свое время.

Укладывая книги, Веспилон не переставал рассказывать о страшном латроне:

– Это произошло в конце царствования Септимия Севера. У Феликса образовалась шайка в количестве шестисот беглых рабов. Они нападали на путников и на виллы, грабили и убивали.

Вергилиан вспомнил, что это был очень смелый человек, и Веспилон охотно подтвердил его слова соответствующим рассказом:

– Как-то схватили некоторых из товарищей Феликса, и уже решено было отдать их на растерзание диким зверям. А он самолично явился в темницу, выдал себя за префекта, и глупые тюремщики отпустили разбойников на свободу. Тогда против Феликса послали отряд воинов с центурионом. Но этот злодей сам предложил себя в качестве проводника, заманил центуриона в засаду, остриг ему голову, как рабу, и отпустил с наказом, чтобы господа хорошо обращались со своими невольниками. Как будто мы должны нежничать с этими ленивцами!

– В конце концов его поймали.

– Поймали. Север поручил поимку разбойника опытному трибуну, забыл его имя… Но и он ничего не преуспел бы, даже и со множеством воинов, если бы злодея не выдала любовница. Он ей изменял с другой, и ревнивая женщина привела трибуна в пещеру, где спал разбойник. Они схватили Феликса, и потом звери растерзали мятежника на арене в пример другим.

Вдруг Веспилон прервал рассказ и завопил:

– Поликар! Когда же ты запряжешь мулов?

Среди темной ночи, бросив имение на попечение растерянного домоуправителя, мы поспешили в Неаполь, под защиту его стражей.

Пребывание в этом городе и вся поездка останутся навеки в памяти как некий блаженный сон. Подобная красота создана для утешения человеческой души, которую посещают сомнения и печали. В этом краю виллы тянутся по берегу моря белыми видениями до самой Мизены, украшенные колоннами, балюстрадами и статуями. Везде виднеются кущи лавровых деревьев. Здесь вечно господствует тихая нега, зима мягкая, а лето овеяно зефирами, и приятно вспомнить, что в здешних местах некогда жили Цицерон, Вергилий, Марциал.

Сверкают на солнце прекрасные храмы Неаполя, зеленеют каприйские виноградники, дремлют Байи и Кумы, а ленивые волны лазурного моря соединяются с греческим весельем и римским умом. Все здесь устроено для радости смертных – прохладные рощи, садки устриц, мраморные скамьи. Но особенно прекрасен Неаполитанский залив, над которым лиловеет двугорбый Везувий. Тревожный дым над горою как бы угрожает новыми бедствиями, по ту сторону залива, где некогда давили в точилах виноград и стада телиц щипали благовонные травы, теперь запустение, но люди здесь не думают о печальном и предаются радостям любви.

Я скрывал свои поруганные чувства даже от Вергилиана, хотя жестоко страдал от измены легкомысленной Проперции. Иногда мне казалось, что не стоит жить в мире, где возлюбленная готова отдаться по прихоти первому встречному и забыть страстные обещания. Но и меня утешала окружающая красота. Я бродил в миртовых рощах, где в темноте слышались любовный шепот и нежные вздохи. В этих кущах таится опасность для женского целомудрия, и еще Марциал писал, что многие матроны являлись сюда Пенелопами, а уезжали Еленами. Я тоже искал какую-то неведомую встречу, и порой женский смех, от которого трепетали нежные перси горожанки, заставлял сжиматься мое сердце сладостными предчувствиями.

Здоровье Делии ухудшалось с каждым днем. Решено было позвать к ней врача. Обратились к неаполитанскому медику Ксенофонту. Этот огромный человек с волосатыми руками и черной бородой, приложив ухо к спине больной, долго слушал одному ему ощутимые шумы болезни. Потом прикладывал к нежной коже два пальца и стучал по ним двумя пальцами другой руки. Он мял Делии живот и спрашивал:

– Здесь не болит?

Делия покачала головой.

– А здесь?

Тот же жест.

– И в этом месте не больно?

– Не больно.

– Теперь все ясно, – удовлетворился осмотром врач и стал объяснять, какие отвары нужно пить Делии.

В заключение глубокомысленно пощупал еще раз пульс, определяя волнение, какое больная испытывает при произнесении того или иного слова, и заявил, что не помешает в данном случае и молочное лечение.

Так или иначе Вергилиану необходимо было посетить свое поместье. Хозяйство находилось там в большом запустении, оставленное на вороватого управителя. Его Звали Нумерий. Когда он приезжал в Рим с докладом господину, то рассказывал, что дом и все строения пришли в ветхость, оливковые деревья разрослись в тенистую рощу. Кроме управителя, в имении трудился еще один старый раб и благодарил богов, что хозяин забыл о нем и что Нумерий не слишком требовательный надсмотрщик. Как я потом убедился, это соответствовало истине. Нумерий считал, что нет никакого смысла утруждать себя излишним рвением, и любил полежать где-нибудь в прохладе и выпить в одиночестве кувшин вина, философствуя о земной суете. Снисходительному господину он слал много отчетов и очень мало оливкового масла, ссылаясь на червей, пожирателей оливок.

Вергилиану не стоило большого труда убедить и меня, что поездка в Оливий, расположенный не так далеко от Путеол, вполне в моих интересах. В этот порт скоро должна была прийти «Фортуна», и Трифон мог доставить меня на остров Родос, откуда постоянно ходили корабли в Понт, и я еще раз поверил поэту.

Делия улыбнулась, когда Вергилиан предложил ей поехать в те места, где прошло его детство.

– Неужели и ты был маленьким и цеплялся за подол матери?

Поэт всячески расхваливал свое имение:

– Оливий – чудесный уголок. Владение называется так по оливковым деревьям, посвященным Минерве. Дом, построенный предками, стоит среди виноградника. Лозы посажены на покатом холме. Море не настолько близко, чтобы чувствовался запах рыбы, но из окон можно любоваться кораблями, что везут пшеницу в Рим. Правда, там все запущено, и надо, чтобы Теофраст привел дом в надлежащий вид. Скоро наступит сбор винограда. Он исцелит твое нездоровье, Делия. И, конечно, мы возьмем с собою нашего друга.

Как я мог отказаться от этой милой дружбы!

Присутствовавший при разговоре Наталис, которого тоже занесло счастливым ветром в Неаполь, зашедший навестить нас, советовал:

– А еще лучше Делии отправиться в Александрию. Там врачует Филоктет, ученик Аретея. Того самого, что лечил Марка Аврелия. Он с большим успехом излечивает грудные болезни свежей ослиной печенкой. Посмотрите на меня! Филоктет спас мне жизнь…