В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 12

– Ешь!

– Как я буду есть, когда у меня связаны руки?

Он развязал веревку.

– Но не вздумай делать попыток к побегу!

Об этом не приходилось и мечтать. Оба моих мучителя уже отдохнули, валяясь в повозке, а мои ноги были изранены острыми камнями на дороге, и я устал смертельно. Утоляя голод смоквами, я обдумывал свое горестное положение. Меня везли на рудник!

Надсмотрщики ели сыр и пили вино в тени дерева, под которым стояли волы. Мне не терпелось узнать, как намерена поступить со мною судьба.

– На какой рудник вы меня везете?

– А не все ли тебе равно? – ответил птицелов.

– Свободнорожденных не позволено…

Он окончательно рассердился:

– Опять! Тебе не надоело еще твердить одно и то же. Может быть, ты и считался свободным, но тебя приобрели за триста драхм, и теперь ты до конца своих дней будешь долбить камень.

Мне вспомнилось, что раба Эзопа продали, по словам Аполлодора, всего за шестьдесят оболов. Увы, я не предполагал, слушая нравоучительные рассказы учителя, что и мне самому придется очутиться на невольничьем рынке. Однако все превратно в человеческой жизни.

Утолив голод, я снова стал предаваться горьким мыслям, вспомнил предательство Диомеда, жестокие побои, сыпавшиеся на меня теперь со всех сторон, но решил, что пока ничего не остается, как покориться обстоятельствам.

Птицелова звали Каст, а надсмотрщика Лупа – Хас. Они снова возложили на волов ярмо, привязали меня к повозке и двинулись в путь, с удобством разлегшись на соломе. Дорога все время поднималась в гору, и идти было тяжело.

Уже солнце стало склоняться к вечеру, а мы все передвигались с грохотом колес по каменистой дороге, на которой не встретили ни одного путника, ни одной повозки. Все больше и больше голубели дальние горы, а ближе к нам виднелись рощи дубов и еще каких-то незнакомых мне деревьев. Смоковниц уже не было.

Потом, когда неожиданно быстро наступила темнота, мы свернули в сторону и подъехали к селению у подножия невысокой горы. Волы остановились у деревянных, обитых гвоздями ворот. Каменная ограда, сложенная из грубых камней, оберегала какое-то зловещее пространство. Каст стал стучать в ворота, они вскоре отворились, и мы очутились на обширном дворе, где стояли низенькие строения, сложенные из таких же камней, как и ограда. Привратник, тоже чернобородый, почесывая спину, заговорил с Кастом на незнакомом мне языке. Тот ткнул пальцем в мою грудь, и человек взял меня за плечо и повел в глубь двора, к одному из строений. Кроме привратника, у ворот стояли вооруженные копьями люди; их было трое или четверо.

Дверь строения оказалась запертой на внушительный железный засов. Привратник отодвинул его и втолкнул меня в помещение, так что я едва не упал. Дверь за мной заперли, и потом снова послышался лязг и скрежет запора.

Я огляделся. Единственный жалкий светильник едва мерцал на выступе стены и освещал длинное помещение, где на полу лежали в самых невероятных позах полунагие люди – мужчины и женщины. Они спали и тяжко дышали во сне. Кто-то стонал. В дальнем углу плакал ребенок, и женский страдающий голос утешал его. В воздухе стояла невыразимая вонь. Догадавшись, что здесь проводят ночь осужденные на работы в каменоломнях, где добывают руду, я тоже лег у самой двери и, несмотря на весь стыд и горечь своего положения, уснул.

Но мой сон продолжался недолго, потому что еще до того, как стало светать, дверь открылась и в ней показались люди с копьями, которые что-то кричали, – видимо, требовали, чтобы несчастные отправлялись поскорей на работу. Вероятно, медлить здесь не разрешалось, потому что мужчины и женщины, некоторые с младенцами на руках или ведя за руку более взрослых детей, бросились, толкая друг друга, к выходу, все как один худые и в невероятных лохмотьях, через которые просвечивали их грязные и дурно пахнувшие тела. Эта человеческая волна вынесла меня на двор. Я увидел, что Каст что-то говорит толстяку в коричневой хламиде и показывает на меня. Потом он крикнул:

– Подойди сюда, осел!

Мне ничего не оставалось, как подойти поближе. Толстяк проговорил, с явным неудовольствием теребя русую бороду:

– Ты, говорят, каллиграф?

– Я скриба.

– Именно потому тебя и купил хозяин. Но мне сказали, что у тебя строптивый характер. Так вот, для того чтобы ты понял, что шутить здесь не положено даже искусным каллиграфам, ты сначала поработаешь в копях, и если окажешь во всем повиновение, то будешь потом вести запись по добыче золота и писать на папирусе все, что потребуется для куратора.

Я попытался еще раз заявить, что со мной поступили в нарушение всех божеских и человеческих законов, но понял, что это совершенно бесполезно и что лучше подождать более благоприятных обстоятельств, чтобы добиваться возвращения свободы.

Уже почти все рабы поспешно отправились в положенные им места на работу. На дворе остались только женщины. Одни из них стали вертеть ручные жернова, другие затопили очаг, устроенный под открытым небом для приготовления пищи; над огнем висели на высокой перекладине большие медные закопченные котлы. Слышно было, как где-то поблизости дробили молотами руду…

В дальнем углу двора пара волов, может быть, те самые, что доставили нас из Диоскуриады, вращали огромное скрипучее колесо под наблюдением сгорбленного и высохшего, как пергамент, старика. Оно приводило в действие сложное винтообразное приспособление, изливавшее воду в желоб, по которому струя стремительно летела в решето, где несколько рабов промывали раздробленную руду. Я читал у какого-то автора, что извилистые ходы в рудниках порой упираются в подземные реки и тогда приходится откачивать влагу, используя ее для промывки золота. Для такой цели и соорудили здесь водоотливный винт, изобретение хитроумного Архимеда Сиракузского. Но сейчас мне было не до поразительных чудес человеческого гения, да и не нашлось времени долго рассматривать окружающие предметы. Каст и один из молчаливых стражей с копьем в руках повели меня, подталкивая пинками, в грозившую черным провалом пещеру. Вскоре я убедился, что здесь находится вход в самый глубокий из рудников.

Мы быстро спустились по выбитым в камне ступенькам и очутились в темноте.

– Следуй за мной, – приказал Каст, и я, подавленный всем, что случилось, покорно поплелся по подземному проходу.

Чувствовалось, что земля постепенно опускается под ногами.

Мало-помалу мои глаза привыкли к мраку, и я мог рассмотреть, что справа и слева чернели глубокие пещеры, в которых копошились люди. Они занимались тем, что долбили горную породу, ударяя деревянным молотом по железному клину, и кусок за куском отбивали камень. Эти несчастные скорее напоминали скелеты, чем живых людей, и почти все трудились полуголыми, обливаясь потом и тяжко дыша.

Нас встретил какой-то человек, очевидно наблюдающий за работами, и что-то сказал Касту. Тот повлек меня в одну из длинных галерей, в конце которой при свете масляного светильника в глиняной плошке работали двое – человек с курчавой головой и редкой бороденкой и бледный мальчик лет десяти. Каст поговорил с курчавым, и тот даже изобразил на лице что-то вроде улыбки, а затем поманил меня рукой. Неожиданно он произнес по-гречески:

– Будешь со мной долбить руду.

Каст стоял и ждал, чтобы посмотреть, как я примусь за работу. Курчавый раб, несмотря на весь ужас положения, оказался словоохотливым человеком.

– Меня зовут Циррат. Так меня и зови. А теперь возьми кирку и ударяй ею изо всех сил в скалу, чтобы пробить ход к руде. Когда проход будет достаточно широким, мальчик пролезет в него и скажет, есть ли там золотоносная жила. Он обучен этому делу. А потом куски руды дробят и промывают. Таким образом в песке находят драгоценные крупинки золота. Не так ли поступает с нами и жизнь?

Мне не хотелось браться за кирку, но Каст с ненавистью ударил меня ногой в колено. От боли я упал.

– Понял, что тебе сказано? Или берегись бича! А если будешь сопротивляться, наденем на тебя цепи.