Когда пал Херсонес - Ладинский Антонин Петрович - Страница 36

Он подошел к магистру, сел рядом с ним на скамью и зашептал:

– Продайте нам тайну греческого огня! Тысячи номисм за один медный снаряд для огнеметания! Горы мехов за один горшок состава! Научите нас, как приготовляется сей огонь! Что вы хотите за него?

Мы содрогнулись. Я с радостью вспомнил, что на ромейских кораблях, что стояли в херсонесском порту, не было ни одной огнеметательной машины, ни одного сосуда с огненным составом Каллиника. По приказанию василевса их оставили предусмотрительно в Константинополе. Пусть попробуют узнать тайну ромеев!

Леонтий замахал на него руками:

– Что ты говоришь! Нам и самим неизвестна тайна приготовления огня. Даже сам василевс или патриарх, если бы они выдали эту тайну чужестранцам, врагам или кому бы то ни было, подлежат анафеме и смерти…

Анастас встал, явно разочарованный.

– Жаль, – сказал он. – Нам это пригодилось бы в борьбе с кочевниками.

– Ничего мы не можем сделать, – ответил Леонтий, – рады бы услужить вам.

– Смотрите, – погрозил пальцем пресвитер,– не прогадайте! Сомнут нас кочевники – будет плохо и вам. Мы можем защитить вас от врагов, а без нашей помощи вы не охраните ромейское государство. Какие вы воины!

– Победы не покидали нас! – сверкнул глазами Никифор Ксифий.

– Знаю, кто стяжал вам победы! – не уступал Анастас. – Разве дело в победах? У нас тоже были победы. Тысяча русских воинов разгромит все ваши гетерии, только пыль поднимется облаком! На Дунае руссы сражались с ничем не прикрытой грудью, нагие, бросив щиты и сорвав с себя рубахи, и побеждали ваших закованных в железо катафрактов. Дайте нам железо и греческий огонь. Вот этого нам и не хватает. Не хотите дать – сами возьмем! Построим корабли, мечущие пламя!

Он прибавил:

– Только бы нам не помешали обстоятельства…

Подумать только! Давно ли он упоминал в молитвах за литургией благочестивых ромейских государей и христолюбивое воинство, а теперь «мы» и «нам»!

– Не будьте близорукими, ромеи! – взывал он. – Ведь теперь мы ваши союзники. Будем помогать друг другу! Или – смотрите! Не так уж трудно переплыть Понт!

В дверях, обернувшись к нам, он сказал:

– Прощайте, отцы…

Только один раз имел я случай взглянуть на Анну. Наши корабли должны были вернуться в Константинополь. На них возвращались домой ромеи, провожавшие Порфирогениту в ее путешествии. Сопровождать ее до Киева остались только прислужницы, мы с Леонтием Хрисокефалом, Димитрий Ангел, священнослужители и наши писцы. На кораблях отплывали также в Константинополь варяги, поступившие на службу к василевсам. Меня посылали в Киев как знающего язык варваров. По поводу варягов Леонтий говорил мне на ухо:

– Кажется, Владимир весьма не прочь отделаться от этих разбойников.

Возможно, что и в самом деле Владимир не питал особой нежности к скандинавским наемникам, с которыми у него всегда было много хлопот. Но он явился вместе с Порфирогенитой в порт в день отплытия, чтобы пожелать ромеям и варягам благополучного плавания. Ведь как-никак они отплывали к братьям нежно любимой супруги.

Князь шел с Анной под пурпуровым навесом, который держали на тростях четыре мальчика в серебряных стихарях. Впереди шествовали епископы и многочисленные пресвитеры. Множество народу направлялось по узким и холмистым, но мощеным улицам в порт, где корабли были уже готовы поднять якорь. Я видел, как Анна сходила по крутому спуску, осторожно ставила маленькую ногу в обшитой жемчужинами обуви на грубые камни дороги. Ковры постлать на пути шествия не догадались или не имели времени. Сзастывшей улыбкой на лице Анна спускалась с камня на камень, и над ее головой покачивались розовые страусовые перья пурпурного навеса.

Корабли один за другим подняли паруса, медленно вышли из гавани в море. Внизу сиял уже почерневший от непогод Понт. Волны разбивались о берег. Варяги на кораблях, хлебнув вина, размахивали мечами и секирами, что-то кричали оставшимся на берегу – должно быть, обещали сокрушать врагов и побеждать. Владимир с довольной улыбкой смотрел им вслед. Пусть уплывают! Зачем ему эти беспокойные люди, когда у него сколько угодно смелых и послушных воинов! Анна стояла рядом, бледная, как всегда, и взволнованная. Она с грустью смотрела на корабли, уплывающие к братьям. Глаза ее никогда не мигали, такие же огромные и глубокие, как глаза на церковных изображениях. Но было что-то новое в ее лице. Как будто бы оно было опалено каким-то внутренним огнем. Губы ее запеклись, припухли, под глазами легли голубоватые тени. Все было понятно – впервые страсть прошумела над нею и опалила эти уста.

– Тяжкое бремя мы несем… – не выдержав, сказал я сквозь зубы.

– Что с тобой, друг? Чем ты опечален? – спросил Никифор Ксифий. – Не хочешь ли иты вернуться вместе с ними?

– Будем и мы там.

– Уж не оставил ли ты в городе какой-нибудь вдовицы? – намекнул он на вдову логофета.

– Патрикию Ираклию надо обзавестись очагом, – вздохнул Леонтий, – нехорошо быть человеку одному…

Я вспомнил лицо его последней, еще не выданной замуж дочери, унылой и преждевременно увядшей.

Корабли удалялись. Голоса воинов затихали. Чайки с криками кружились над портовыми башнями.

Что я мог сказать друзьям? У меня не было ни жены, ни любовницы. Фелицитата, вдова покойного логофета, принимавшая тайно меня в своей увешанной иконами опочивальне, ничего не вызывала в памяти, кроме отвращения. Грузная женская плоть, вскормленная жирными пирогами. Тамар? Я старался не думать о ее смуглом теле, с которым в моей жизни были связаны такие греховные воспоминания. Не один раз я пробирался тайком в квартал Зевгмы, в тот грязный лупанар, где обитала Тамар. Я приходил, закрыв лицо куколем плаща. Старуха шамкала:

– Девочка уже вспоминала сегодня про тебя. Говорит: «Что-то не приходит мой патрикий?»

– Откуда тебе известно, что я патрикий?

– Хм… Корабельщики сказали.

После этого я не ходил туда. Еще много дней я содрогался, вспоминая смугловатые маленькие перси Тамар. Но я бежал из этого непотребного места, оставив ее на произвол судьбы.

Почему она плакала, целуя меня? Страшно жить в нашем мире! Может быть, я оставил там сестру свою? Не такие ли у нее глаза и ресницы, как и у другой? Почему же одна в пурпуре, а эта продает свои ласки за медную монету? Обеим Господь дал бессмертные души, а судьба у них не одна….

Мы возвращались из порта усталые и хмурые. Над толпою все так же покачивался пурпурный навес. На завтра было назначено оставление Херсонеса. Анна уезжала в холодную страну гипербореев.

На другой день, на рассвете, Анна поднялась на малый корабль, украшенный сарацинскими коврами, который должен был доставить ее в Киев. На других ладьях Владимир увозил военную добычу, статуи, мощи св. Фивы, ковчежец с нетленной главой св.Климента. Останки его покоились в Риме, глава досталась руссам. Они поделили с Римом драгоценное сокровище.

Солнце сияло трагическое и ослепительное. Паруса всползали на мачты, наполнялись дыханием понтийского ветра. Среди радостных кликов, мычания волов, ржания коней и криков верблюдов руссы покидали город. Анна стояла на помосте корабля тоже готовая оставить навеки ромейские пределы. Я опасался за нее. Разве не мог суровый скифский климат погубить ее взлелеянную в пурпуре красоту? Но странно – мне показалось, что ее глаза блистали счастьем…

Путешествие наше напоминало переселение народа – такое множество людей, коней, ладей, волов двигалось в гавань Символов, чтобы плыть к устью Борисфена. Русская конница, бряцая оружием, ушла вдоль берега. Много воинов осталось в Таматархе. Когда из Херсонеса удалился последний варвар, стратиг Никифор Ксифий велел запереть городские ворота. С продолжительным скрипом затворились огромные створки, тяжко обитые железом. В течение многих месяцев ворота не запирались, и всякий мог в любое время входить в город или уходить из него, и ворота с большим трудом удалось повернуть на заржавевших упорах.

Я был одним из последних покинувших Херсонес и наблюдал все это, когда мы попрощались с Никифором, и я пожелал ему счастья на новом поприще. Потом нас разделила стена. После пронесшейся бури в городе наступила странная тишина. Херсонес снова стал жить куплей и продажей…