Свадьба палочек - Кэрролл Джонатан - Страница 56

Она растолстела. Недавно она даже стала называть себя толстой, хотя знала об этом довольно давно. Жирная старушенция, вот она кто. Ей нравилось сидеть. После смерти Зоуи она забросила аэробику. Любила печенье. Хью как-то сказал: «Еда – это секс для стариков». Теперь это относилось и к ней.

У нее были слабые колени. И бедра, и бог знает что еще. Стало трудно садиться и вставать. В ее возрасте все трудно, а если ты еще и весишь фунтов на двадцать пять больше, чем следовало бы, то и кряхтишь куда чаще, чем когда бы то ни было прежде. В год своей смерти Зоуи подарила ей на Рождество трость. Очень красивую трость – из настоящего дуба и слегка искривленную, что придавало ей несколько игривый вид. Именно такую трость выбрал бы ирландец. Хью не раз обещал свозить ее в Ирландию…

И снова звонок. Черт бы его драл! Она была уверена, что почти закончила свою историю, а теперь вот придется прерваться, и это наверняка нарушит течение ее мысли. Она не знала, сможет ли потом вернуться в нужное русло. Это занятие требовало от нее максимальной сосредоточенности. Память все чаще играла с ней в прятки. Она чувствовала, что должна поверить свою жизнь бумаге как можно скорее, прежде чем что-нибудь неизбежное и жуткое вроде болезни Альцгеймера не ворвется в ее мозг и не высосет оттуда все содержимое, как пылесос.

Тяжело опираясь на трость одной рукой, а другой – отталкиваясь от столешницы, она поднялась со стула. Сделав несколько мелких, неуверенных, опасных шажков, она медленно побрела через сумрачную комнату.

Солнце никогда не освещало эту комнату полностью. И ее это устраивало. Здесь почти постоянно были включены две электрические лампы. По вечерам, утомившись от своих трудов и отправляясь спать, она оставляла их гореть. Ей было приятно от мысли, что в ее кабинете всегда горит свет. Как будто там обитает некий светлый дух, охраняющий такие важные вещи, как ее дневник и ее мысли. Да, она чувствовала, что оставляет в этой комнате все свои важные мысли, потому что именно здесь она и писала свой дневник. Как глупо. Глупые мысли глупой старухи.

Об этом она размышляла, неторопливо направляясь через весь дом к входной двери. Кто бы это мог быть? Зачем им понадобилось приходить именно в этот момент? И который теперь час? Она остановилась и посмотрела на часы. Они были огромные, с самым большим циферблатом, какой только отыскался в магазине, чтобы она могла без очков определять время.

Ого! Уже пять. Она проработала несколько часов без перерыва. Это было хорошо, потому что означало, что она трудится вдохновенно и спешит узнать, как закончит свое повествование. Этот конец был уже совсем близок. Она чувствовала, что могла бы протянуть руку и прикоснуться к нему. А уж когда она поставит точку, ей будут не страшны ни Альцгеймер, ни инфаркт и никакой другой кошмар. Правда, ей уже ничто будет не страшно.

Посмотрев в окошко входной двери, она никого не увидела. Если это озорство соседского мальчишки – позвонить и удрать, – она будет раздосадована. Но лучше уж так, потому что тогда она сможет сразу же вернуться к работе. Разве что заглянет на кухню посмотреть… Снова звонок. Как это может быть? Только что она смотрела – там никого не было. Короткое замыкание? Но разве бывает короткое замыкание дверных звонков?

А может, кто-то пытается таким образом ее выманить? Времена нынче опасные. С одинокими старухами случаются жуткие вещи. Они такая легкая добыча! Даже если раз посмотреть вечерние новости, как тут не испугаться. У нее на двери множество замков, да что толку? Уж ее-то жизнь научила, что беда легко войдет в любую дверь, ей и ключа не надо. Да, она не на шутку встревожилась, но только потому, что дневник ее еще не завершен. Будь она религиозна, ее молитва звучала бы так: «Дай мне закончить. Дай мне время и силы, чтобы закончить. Остальное – твое».

Она с тревогой снова подошла к двери, глянула в окошко и увидела нечто странное. Если в первый раз она смотрела только перед собой, то теперь бросила быстрый взгляд по сторонам и обнаружила, что ступени, которые вели к входной двери, были усыпаны печеньем.

– Ма-а-а… – Она ошеломленная прижалась к стеклу, чтобы лучше видеть. Печенье. Точно. От подъездной дорожки через маленький, но идеально ухоженный дворик к двери вела тропинка, вымощенная шестнадцатью восьмиугольными камнями. Эти камни ей сразу понравились. Они напоминали ей об английском коттедже или волшебную тропинку из сказки. Зоуи тоже нравились эти камни, и когда несколько лет назад пришлось чинить канализацию и для этого перекопать весь двор, женщины настояли, чтобы рабочие вернули все до единого камни на прежнее место.

Сейчас каждый из них был усеян печеньем. Ну, не то чтобы усеян. Зрение у нее было слабое, и она ясно видела только пять из камней, ведущих к дому. На каждом по четыре штуки? Да, по четыре больших печенины, как из магазинов «Миссис Филдз и Дейва». Миранда их любила. Шоколадная стружка. Покрытые темной или светлой шоколадной крошкой, с дроблеными орехами… неважно, с чем именно. Она любила крупное печенье с шоколадной крошкой, и вот они лежали на тропинке перед ее домом!

Внезапно во дворе появился незнакомый далматинец, он куда-то очень спешил. Но учуял запах печенья – и, остановившись на полном ходу, стал уплетать лакомство. Собаки, когда они возбуждены, не едят, а глотают, не жуя, и этот пес не был исключением. Он так поспешно уминал печенье, перебегая от камня к камню, что Миранда расхохоталась. Она не знала, кто положил здесь печенье, но оно явно не предназначалось для этого симпатяги.

– Идите по дороге из желтого печенья. Ведь это ваше любимое, да?

Она окаменела. Голос доносился сзади. Незнакомый мужской голос звучал совсем рядом – за спиной, в двух шагах.

– Не узнаете его? Это далматинец Боб. Собака Хью и Шарлотты. Поздоровайтесь с Бобом.

Голос звучал спокойно, чуть иронично. Ей пришлось обернуться, больше просто ничего не оставалось.

В пяти футах от нее стоял Шумда, одетый в серую спортивную фуфайку с надписью «Скидмор», джинсы и аккуратные синие кроссовки. Он нисколько* не постарел со времени их последней встречи, несколько десятилетий назад.

– Я-то думал устроить целое действо вокруг да около дороги из желтого печенья, но, признаться, на участие старины Боба не рассчитывал. Вы ведь от этого печенья сама не своя.

Что она могла ответить? Все было кончено. Пришло время умирать. Иначе зачем бы здесь появился Шумда? Сколько же лет миновало? Сколько тысяч дней прошло с тех пор, как она в последний раз видела этого красавца-злодея на веранде дома в Крейнс-Вью, штат Нью-Йорк?

– Чего вы хотите?

Он прижал обе руки к груди, его лицо приняло обиженное выражение.

– Я? Ничего. Выполняю поручение. Я лицо подчиненное.

– Вы пришли за мной?

– Вуаля. Esmussseinnote 10.

– И куда… Куда же вы собираетесь?

– Хочу пригласить вас на прогулку в моей новой машине. Это «додж»! Просил «мерседес», но мне дали «додж».

Она ненавидела его голос – приятный, низкий и грудной, но с оттенком высокомерной насмешки. Шумда говорил с ней так, будто она глупый, ничего не знающий ребенок.

– Незачем ломать передо мной комедию. Я сделаю все, что скажете. – Ее слова прозвучали жестко, холодно.

Ему это не понравилось. Глаза у него расширились, губы сжались. Что-то между ними изменилось, и он не был к этому готов. Возможно, он ожидал, что она будет плакать, молить его о пощаде, но это было бы не в ее привычках. Выражение неуверенности на его лице сменилось издевательской усмешкой – он снова играл первую скрипку.

– Я же вам обещал прийти, Миранда. Давным-давно. Вспомните этого вашего закадычного песика, которого кто-то поджег.

– Так это вы?!

– Да. Я не сомневался – вы поймете, что та собачка моих рук дело. Намек прозрачнее некуда. Вы не помните, что Франсес сожгла пса, спасая меня?

– Вы убили собаку, чтобы сообщить мне о своем приходе?