Сон в пламени - Кэрролл Джонатан - Страница 28

– Осторожно, он вас укусит! – Старик, пришедший навестить своего Николая, слабо попытался оттащить меня прочь. Я стряхнул его руки.

– Иди сюда.

Оказавшись в метре от меня, пес заговорил по-немецки:

– VielleichtbistduRippenbiest, Hammelswade, oder Schniirbein?[24]

Я снова протянул к нему руку. Когда я двинулся, его глаза прояснились и стали свирепо-золотыми. Он бросился вперед и глубоко, до кости, прокусил мне ладонь.

– Привет, папа.

Венаск вел свой джип, как маленький старичок.

– Я и есть маленький старичок, Уокер. Чего же вы ожидали?

Мы ехали на север по скоростной трассе вдоль Тихоокеанского побережья со скоростью тридцать пять миль в час. Автомобиль был набит таинственного вида коробками, мы везли портативный телевизор и обоих животных. Они или сидели рядышком по стойке смирно, в дюйме от моего уха, или лежали на своих именных подушках и храпели, как поршневые самолеты. В нарушение своего слова Венаск держал на коленях большой мешок конфет «Эм-энд-эмз», которыми подкармливал их через плечо.

– Они устают в пути. А это придает им дополнительную энергию.

Он как мог широко держал руки на руле и никогда не сдвигал ни на дюйм. И постоянно смотрел в зеркала заднего вида, внутреннее и наружные. Каждый час, где бы ни находился, он нажимал на тормоза – «просто убедиться, что они исправны». Мне это действовало на нервы, но собака и свинья мирно спали или в довольном молчании ели свои «Эм-энд-эмз».

– Зачем вы купили такой большой автомобиль?

– Я много езжу по горам. Если попадешь в, аварию на джипе, это не так страшно. Кроме того, непосредственно перед покупкой я видел, как по бульвару Пико на таком же джипе ехал Джон Джеймс. Это меня вдохновило.

– Джон Джеймс? Кто это?

Венаск недоверчиво посмотрел на меня.

– Вы что, не смотрели «Династию»? Джефф Колби. Это же знаменитая телевизионная звезда.

Слева нас обогнал «форд» 1951 года, ехавший со скоростью миль, наверное, двадцать в час.

– Сколько времени в день вы смотрите телевизор?

– Сколько удается. Когда никого не учу, то стараюсь смотреть все.

– Вы целый день смотрите телевизор?

– Не говорите так снисходительно, Уокер. Вот вы можете вспомнить ваши последние три жизни? А я свои помню. Вы умеете летать? А я умею. Можете сделать так? – Он вытащил что-то из бардачка – фотографию своих животных – и поставил ее вертикально на кончик большого пальца. Она осталась стоять, как влитая. Протянув руку, я проделал тот же фокус сам. Как в тот день у Марис с фотографией Люка.

– Прекрасно! Это вы умеете. Что ж, сэкономим время. Кто вас научил?

– Никто. Это получилось само собой. Он посмотрел в оба зеркала заднего вида.

– Не-а. Урок номер один: ничто не получается само собой. Такое выходит, если у вас особый талант или если вы сами учитесь. Примерно так: вы нашли на этой фотографии частицу себя, и она сказала вам: «Привет!»

– Не понимаю. – Я положил фотографию на сиденье.

– Хотите услышать, как это случилось со мной?

– Очень хочу, но, может быть, вы немного прибавите скорость и объедете этого парня? Он постоянно оглядывается, будто боится, что мы собираемся его стукнуть.

Венаск немного прибавил газу и обогнал человека, жмущего на педали велосипеда. Когда мы проезжали мимо, велосипедист показал нам кукиш и покачал головой. Венаск махнул ему рукой.

– Еще во Франции, до войны, я был воспитателем в приготовительном классе. Лучшая работа, какая у меня была. Я сидел в помещении и смотрел, как растут дети. Единственное, чему мне пришлось учить их, – это забавляться, и большую часть времени мы смеялись. Я учил их хорошо, да, потому что неудача в этом означала бы и неудачу в жизни… Прошло немало времени, пока война добралась до нас, поскольку наш городишко был совершенно никому не нужен, но когда добралась, это было как нож в глаз. Милые люди, которых я знал всю жизнь, стали носить форму, размахивать нацистскими флагами и кричать, что евреи – дерьмо. Мы старались не замечать, но это было трудно… Потом люди стали забирать своих детей из нашей школы, потому что там преподавали я и моя сестра, а мы были евреями.

– Нацисты убили ее, не так ли? Венаск провел языком по губам и кивнул.

– Вы и это знаете? Да, они застрелили Илонку и ее мужа Раймона в их собственном саду. Кто-то мне сказал, что, когда поднимали ее тело, у нее во рту была клубника. Смерть даже доесть не даст, а? И в тот же день они пришли за мной и моими детьми. Помните?

Я уставился на него.

– А должен?

– Вы были там, Уокер. Я подумал, вы можете вспомнить. Да.

– Бенедикт!

– Яволь!

Мои ладони упирались в грязь, я чувствовал ими тепло земли. Мы шли весь день, и тепло, ранним утром казавшееся таким приятным, к трем часам дня уже не радовало. Форма на всех насквозь промокла от пота, от нас исходил жар и несло чем-то прогорклым. На марше ранец на спине казался мешком с цементом. Мне хотелось выбросить винтовку и больше никогда не брать ее снова. Никогда не стрелять из нее, никогда не носить ее, никогда не видеть. От увиденного за день мне обрыдло все, в том числе и я сам.

Мне хотелось домой. Хотелось посидеть в кафе «Централь» и почитать венские газеты или, возможно, написать кое-кому письмо. В кафе стоял бы полумрак, прохладный, как камень. Сделав последний Schluck[25] настоящего кофе, я бы прогулялся по Герренгассе и неторопливо направился к Опере. Иногда, проходя мимо здания Испанской школы верховой езды, можно увидеть, как конюхи выводят лошадей через улицу на манеж. Мне нравился стук их копыт по мостовой.

Но я был не дома. Я был немецким солдатом на юге Франции, на войне, которая была мне не нужна. Каждый день мы обходили мелкие деревушки, наводя на тихих фермеров страх без всяких к тому поводов, кроме злобы. Если возникали проблемы – мы открывали огонь.

В то утро кто-то выстрелил в ответ. Мы стояли на проселочной дороге, ожидая, пока наш лейтенант помочится, и тут услышали сухой треск далекого винтовочного выстрела. Пуля с визгом срикошетировала от соседней каменной стены, выбив из нее крупный осколок. Все бросились на землю и открыли беспорядочный огонь куда попало.

Надоедливый болтун по имени Корбай, похожий на золотую рыбку в очках, застрелил женщину и ее мужа. Они сидели в своем саду в нескольких метрах от нас и обедали. Корбаю показалось, что у них на столе лежат американские ручные гранаты. Потом оказалось, что это миска с крупной клубникой. Корбай не очень расстроился. Он зашел в их дом и забрал журналы с фотографиями киноактрис.

– Бенедикт, прихвати двоих и марш в школу. Возьми того еврея-учителя и всех детей, кто окажутся евреями. Отведи их в maifie[26]. И убедись, что собрал всех евреев, чтобы в случае проверки был полный порядок. Встретимся там через час. К тому времени за ними уже подъедут грузовики. И осторожнее! Тот, кто в нас стрелял, где-то рядом, и я уверен, у него есть дружки. Они могут совсем спсиховать, увидев, как увозят их соседей.

– Герр лейтенант, и детей тоже? Разве нельзя просто сказать…

Он холодно посмотрел на меня.

– Нет. Может, хочешь задать этот вопрос в штабе? Я не хочу. Думаешь, этим крысам есть разница, большой еврей или маленький? Особенно после сегодняшнего утра?.. Бенедикт, когда война закончится, я хочу вернуться домой. И чтобы руки-ноги были целы. Мне наплевать, кто победит. Если меня оставят в покое, я соберу им всех евреев, запихаю в грузовики и даже помашу вслед ручкой. Взять эту парочку, что Корбай застрелил сегодня утром. Я, конечно, огорчился, но не так, как если бы снайпер подстрелил меня и я бы не мог больше ни трахаться, ни ходить, ни видеть, ни жить. Вот это меня действительно огорчило бы! Так что пока я командир, мы все будем выполнять приказы… На сегодня новый приказ – забрать всех евреев из той школы и привести в maitie. Хочешь еще поговорить об этом? Очень жаль, потому что я не хочу. Хватит. Иди в школу и будь поласковее с детьми, когда будешь их выводить. Выполняй.