Поцеловать осиное гнездо - Кэрролл Джонатан - Страница 19

– Почему ты звонишь Дэвиду Кадмусу?

– Потому что отец этого подонка убил Паулину Острову.

– Отец этого подонка умер, Фрэнни.

– Но преступление остается. Поверни руку, я посмотрю вон там.

– Не понимаю, что это значит.

– Это означает, что я хочу, чтобы кто-то еще, кроме Дюрана, признался в убийстве Паулины.

– Зачем? Для тебя это важно?

Он ответил, держа мою забинтованную кисть обеими руками. Услышав следующие его слова, я хотел вырвать руку, но он не отпускал.

– Во что ты веришь, Сэм?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что и сказал. Во что в жизни ты веришь? Чему ты молишься? Кому бы ты отлал свою почку? За что бы ты полез на стену?

– За многое. Перечислить? – На последнем слове я осекся.

– Да! Назови мне пять вещей, в которые ты веришь. Без вранья. Не остри, не умничай. Назови откровенно пять вещей, не думая.

Вот тут, обиженный, я и попытался вырвать руку. Но он держал крепко, и мне стало не по себе.

– Хорошо. Я верю в мою дочку. В мою работу, когда получается. Верю в... Не знаю, Фрэнни, нужно подумать.

– Из этого ничего хорошего не выйдет. Судя по твоим словам, весь этот цинизм заведет тебя в дерьмовый тупик. Знаешь выражение: «Лиса знает много хитростей, а еж знает одну большую хитрость»? Разница между мной и тобой в том, что у меня в жизни есть что-то одно важное, без чего я не могу, я хоть знаю, куда идти. И я уверен, Эдвард Дюран не убивал Паулину. И когда-нибудь я узнаю, кто в действительности это сделал... При всех твоих успехах, Сэм, у тебя лисьи глаза – нервные и нетерпеливые; они ни на чем не задерживаются надолго... Мне кажется, ты сюда приехал, пытаясь убежать от собственной жизни. Пытаясь вернуться к чему-то старому – мертвому, но безопасному. Где, возможно, найдется что-то, что спасет тебя. Вот это место и привлекает тебя, потому что там – единственное воскресенье в твоей жизни, а остальные дни недели пасмурные, хуже не придумаешь.

Фрэнни выпустил мою руку и вышел. Я слышал, как он спускается по лестнице, а потом снова завопил телевизор. Самое интересное, что внутренне я был совершенно спокоен. Обычно в таких случаях где-то в глубине меня включаются звонки и сигналы тревоги У меня вспыльчивый характер, я быстро закипаю, а еще быстрее срабатывает аварийная система и возводит стены в моей душе, когда бы она ни подверглась нападению, однако на этот раз ничто во мне не шелохнулось, потому что все сказанное Фрэнни было правдой, и я сам знал это.

В тот вечер мы больше не виделись. Около двух часов ночи, повертев так и сяк слова «одна большая хитрость», я отказался от мысли уснуть и спустился по лестнице, чтобы заняться чем-нибудь, что можно найти в чужом доме, да еще с порезанной рукой.

На кухонном шкафу у Маккейба громоздились остатки готовой еды ядовито-ярких цветов – из дешевых закусочных – и высился строй бутылок с острыми соусами. Холодильник был набит объедками блюд, которые отпускают готовыми на дом. Когда речь заходила о еде, Фрэнни называл себя «гурматтом» и, казалось, гордился этим.

Оставалось только включить фильм с Ван-Даммом и провести время с этой брюссельской капустой. Я подошел к магнитофону, чтобы вставить кассету. Сверху лежал порнофильм под названием «Обхват-3». В фильме была занята некая Мона Лаудли, и, поглядев на ее изображение на коробке, я решил, что для ночных часов такая компания подходит получше, чем Жан-Клод. Иногда порно облегчает душу, а моей сейчас не помешало бы развлечься чем-нибудь щекочущим нервы, и потому я, фигурально говоря, вставил Мону.

Перед началом фильма кинокомпания дала рекламу: «СКОРО НА ЭКРАНЕ!» Несколько минут непристойностей, чтобы возбудить аппетит к следующему заходу в темный угол видеомагазина. Я посмеялся над клипом первой рекламы, и настроение повысилось.

Потом начался анонс следующего – «Проглоти его целиком». Сексуальному монтеру открыла дверь Вероника Лейк. Моя Вероника Лейк. Полторы минуты моя любимая занималась ясно чем с типом, смахивавшим на Джеффа Страйкера.

Готов поспорить, вы такого не испытывали: женщина, которая всегда очаровательно скромно раздевается, всегда закрывает дверь, когда идет в туалет, и любит простые белые ночные рубашки или мужские пижамы, вдруг перед вами на телеэкране вытворяет вещи, о которых мечтают лишь заключенные или женоненавистники.

Моя Вероника Лейк.

Как в приличном обществе принято спрашивать любимую, почему она не сказала, что снималась в порнофильмах? Где эта Мисс Хорошие Манеры, когда она действительно нужна?

На следующее утро я позвонил одному приятелю, большому любителю кино, который также был подключен ко всем интернет-узлам в галактике. Я спросил, сколько фильмов выпустила студия «Марци-Пан». Два. «Проглоти его целиком» и «Клуб любителей потрахаться».

Пока я так сидел в состоянии, близком к коматозному, стараясь придумать, что делать дальше, позвонила Вероника. Я попытался сделать вид, будто ничего не случилось, но, должно быть, мой голос звучал, как с дальнего конца Аляски. Она моментально это заметила.

– Что случилось?

– Я узнал про «Марци-Пан».

Я ожидал чего угодно, но не того, как она отреагировала:

– Эх, выплыло!

Она произнесла это легко и весело.

– Как понимать это твое «Эх, выплыло!»? Вероника, ради бога, почему ты мне об этом не сказала?

– Потому что это глупо. Да это ничего и не значит, Сэм. Ты меня слышишь? Это ничего не значит! Я поступила по-идиотски, но с этим покончено. Это дело прошлое. О господи, до чего я боялась, что ты это вот так воспримешь... Ну, что ты хочешь от меня, Сэм? Что мне сказать? «Извини»? За то, что была не такой, как сейчас? За то, что ты обнаружил это до того, как узнал меня достаточно, чтобы понять? За что мне извиняться?

– У меня кружится голова, Вероника. Как будто я в стиральной центрифуге.

В ее голосе послышалось раздражение.

– Хочешь услышать сейчас? Всю историю? Зейн это и имела в виду, когда сказала тебе в Лос-Анджелесе, чтобы ты спросил про Дональда Голда. Это он затеял, но я согласилась, так как хотела, чтобы он полюбил меня. Я бы для него все сделала, а ему только того и надо было. Он даже придумал мне это имя... Но с этим покончено, Сэм. Столько лет прошло. Разве тебе нечего стыдиться? Разве у тебя в прошлом не было ничего такого, чего уже не изменить, и остается только сожалеть и жить с этим? Что я говорю? Я теперь даже не стыжусь. Это прошлая история... Теперь я горжусь собой, дружок. Горжусь тем, кто я и что сделала. Горжусь, что ты хочешь... – Ее голос впервые сорвался, и она перевела дух. – Что ты хочешь быть со мной.

Она заплакала. Голос у нее срывался. Она попыталась сказать что-то еще, но не смогла.

Я проявил себя дерьмом и не попытался ее утешить или поддержать. Я лишь прошептал, что перезвоню, и повесил трубку.

Кладбище в Крейнс-Вью вклинилось между лютеранской церковью и городским парком. Кладбище неконфессиональное, и на нем хоронили еще в самом начале восемнадцатого века. По иронии судьбы и Гордон Кадмус, и Паулина похоронены там неподалеку друг от друга. Кладбище небольшое, и его можно все осмотреть меньше чем за час. В детстве мы собирались там вечером, чтобы повалять дурака, подкрасться к кому-нибудь из своих и жутко завыть, но никто на такие шутки не покупался.

Я вышел из машины и перелез через невысокую каменную стену, окружавшую кладбище. Стояло чудесное утро, теплое и безветренное, вовсю пели птицы, и пахло цветами.

Первой я нашел могилу Паулины. На маленьком черном квадратном надгробии были высечены лишь ее имя и даты рождения и смерти. Могила была ухожена – явно кто-то навещал ее, приносил свежие цветы, выпалывал траву, вставлял свечки в маленькую застекленную лампу. Я стоял там, погруженный в не очень оригинальные мысли, – какое несчастье; что бы Паулина делала сейчас, будь она жива; кто ее убил. Мне вспомнилось, как она однажды склонилась над фонтанчиком для питья. На ней тогда была белая блузка и длинная красная юбка. Волосы были стянуты сзади в хвост, который она придерживала на плече, пока пила. Проходя мимо, я специально свернул, чтобы пройти в нескольких дюймах от нее. На какое-то мгновение я оказался ближе к Паулине Островой, чем кто-либо. Ее волосы блестели, а пальцы на кранике фонтана казались такими тонкими и длинными!