Дитя в небе - Кэрролл Джонатан - Страница 56

— Доминик, что слышно о Никапли?

— Погоди секундочку. Сейчас, только возьму еще немного вон тех бобов. Интересно, кто их готовил? Микки, нам обязательно нужно узнать рецепт.

— Макс.

— Макс? Черт, неужели ты так здорово и бобы готовишь, и в «бомбу» играешь?

— Доминик!

— Что?

— Никапли.

— Ах, да. Ничего! Самым ужасным качеством Ника было полное отсутствие каких-либо пороков. Ни подружек, ни азартных игр, разве что раз в месяц мог выпить пивка. Обычно, когда кто-то исчезает, первым делом пытаешься выяснить, не заказывал ли он билет в Вегас или в Акапулько. Но этот парень ничего такого не делал.

— Он просто пугал людей.

— Именно! И это единственное, за что можно зацепиться. Пороков у него не было, зато была чертова уйма врагов. Вообще-то, у нас в управлении многие считают, что Нику, скорее всего, уже не придется посмотреть очередную игру «Доджеров»[129].

— И это тебя нисколько не беспокоит? Он вытер губы салфеткой.

— Вообще-то, должно бы, но Чарли Пит… Господи, да если бы ты даже просто случайно назвал его «Чарли», он бы так на тебя посмотрел, что у тебя пальцы ног поджались бы от страха.

За столом воцарилось молчание, явно гласящее «вопрос закрыт» — пока наконец Джеймс громко не рассмеялся.

— Да, но какого Кровавика он мог бы сыграть!

На десерт был подан приготовленный Микки Скэнлан торт «Пудель», представлявший собой настоящее произведение кулинарного искусства. Она попросила нас не спрашивать, из чего он сделан, а то мы не станем его есть. Но с этим ни у кого затруднений не возникло.

После двух кусков торта и чашки Сашиного слабого кофе, я взялся за камеру и снова начал снимать. Переходя от одного гостя к другому, я просил каждого попытаться угадать, из чего все-таки был сделан этот торт.

Уайетт просто улыбнулся в объектив, уминая остатки своей порции. Я быстро двинулся дальше.

Шон предположила, что там были шоколад и чернослив, и пожала плечами. Джеймс назвал шоколад и изюм. Доминик пошутил: шоколад и больше ни-капли.

Микки швырнула в него ложкой, но рассмеялась так же громко, как и все мы. Я переводил камеру с лица на лицо, приближаясь к каждому насколько возможно близко, затем отходя назад и переходя к следующему, стараясь, однако, запечатлеть лица присутствующих до того, как первые самые искренние волны смеха дойдут до высшей точки и пойдут на спад.

Наведя камеру на Макса, я решил, что он от смеха потерял всякий контроль над собой — даже уронил на колени тарелку и вилку.

И тут мне вдруг стало понятно, что дело обстоит гораздо хуже. Именно в этот момент осознания один из тех страшных зверей, о которых я упоминал ранее, внезапно проявился во мне и прыгнул.

Несколько секунд — долгих, все решающих секунд — я, зная, что с моим другом Максом Хэмпсоном что-то ужасно не в порядке, абсолютно ничего не предпринимал, а лишь продолжал его снимать. Мне просто необходимо было еще несколько секунд поснимать, прежде чем я смогу броситься ему на помощь. Прежде чем я захочу броситься ему на помощь. Да, именно так — прежде, чем я захочу ему помочь.

Уайетт воскликнул:

— Эй, что с Максом? Взгляните на него! Ему плохо!

Я выронил камеру, но слишком поздно. В воцарившемся хаосе никто не понял, что я сделал. Но какое это имело значение. Ведь я-то понял.

На следующее утро, подъезжая к студии, я увидел ее на автобусной остановке.

— И почему это при виде тебя я нисколько не удивлен?

— С Максом все будет в порядке, Уэбер. Обещаю. Ты не сделал ничего плохого.

— Я не помог.

— Ты делал свой фильм. Неужели ты до сих пор не понял: именно это самое важное, что ты можешь сделать? Если он в конце концов получится хорошим, то и все остальное наладится. Теперь я могу тебе помогать. Мне, наконец, позволено. С тех пор, как ты сюда вернулся, мне кое-что удалось сделать. С Максом все будет в порядке.

— Докажи.

— Позвони в больницу. Попроси позвать доктора Уильяма Кейзи и спроси его о состоянии Макса. Я "не лгу, Уэбер.

— А что с Никапли?

— Он мертв. Убит в восточном Лос-Анджелесе бандой, называющей себя «Рыбочистка». Его тело будет обнаружено сегодня.

— Его гибель как-то связана с этим? С «Полночь убивает»?

— Нет.

— Спросоня, что именно им нужно? Пожалуйста.

— Не могу тебе сказать, поскольку и сама не знаю. Сначала мне было велено явиться и поговорить с Филом. Я так и сделала. Безуспешно. Потом мне было велено переговорить с тобой.

— Кто тебя послал?

— Добрые звери.

Я заехал на пустынный лесосклад и заглушил мотор.

— Так ты знаешь и об этом?

— Чем дальше продвигается работа над фильмом, тем больше я знаю о тебе. Образы зверей не так уж далеки от истины — просто, в действительности, все обстоит гораздо сложнее. Помнишь, что однажды сказал Блоудрай? Насчет зла? Это не просто что-то, это все, только ставшее плохим? И он был прав.

— Не понимаю.

— «Полночь убивает». Ты же сам видел — фильм так себе. На девять десятых это обычный фильм ужасов для обычного субботнего вечера. Но потом Фил сделал что-то, нашел какой-то прием или гениальный ход и создал сцену, которая все обратила во зло…

— У него получилось произведение искусства.

— У него получилось всего три минуты искусства, но этого оказалось достаточно.

— Не верю. Я не верю, что искусство может перейти в жизнь.

— А оно и не переходит. Ты, наверное, слышал о бинарном оружии? В бинарном оружии обычно содержится нервный газ. Там есть один компонент и другой. По отдельности они безвредны, но, соединившись, становятся нервным газом.

— Но ведь убийства во Флориде…

— По сравнению с этим, они — сущая ерунда.

Она попросила меня высадить ее у цветочного магазина на Сансет. Когда я отъезжал от поребрика, меня осенила первая идея. Я быстро и настойчиво принялся говорить в маленький карманный диктофон, который я всегда ношу с собой во время работы.

По дороге я только раз остановился у телефонной будки и позвонил в больницу справиться о Максе. Доктор Кейзи сообщил мне, что это один из самых невероятных случаев выздоровления за всю его медицинскую карьеру. Он собирался сказать еще что-то, но я поблагодарил его и повесил трубку.

3

Я протянул руку и хотел было включить свет, но Уайетт остановил меня.

— Нет, подожди. Я хочу посмотреть еще раз.

— Ну, и как тебе?

— По-моему это блестяще и жутко. Именно такими должны были быть все эти фильмы. Но ты все-таки покажи мне его еще раз. — Он положил руку мне на плечо. — Ты настоящий режиссер, Уэбер. У тебя такой особенный стиль! Боже, интересно, что сказал бы Фил, увидь он это.

— Посмотри еще раз и скажи мне, что еще ты думаешь. — Потянувшись, я снова нажал кнопку воспроизведения.

Много дней подряд я работал и на студии, и дома, резал, клеил, постепенно превращая «Полночь» в одну черновую грегстоновскую версию.

Почему? Просто я был уверен, что Спросоня, повторяя слова Никапли «зло это все, что стало плохим», намекала на что-то важное. Может, Фил и привнес какое-то волшебство в утраченную впоследствии сцену, но кто сказал, что не существует другого волшебства в том, что он сделал до того?

В колледже мы со Стрейхорном вместе слушали курс, называвшийся «Древний Рим». Одна из немногих вещей, которые запали мне из него в память, была гаруспикция, разновидность гадания, основывавшегося на изучении внутренностей жертвенных животных. Внимательно приглядись к порядку устройства мира — и постигнешь его тайны.

А что если я изучу порядок творчества Фила? Поверчу его, как дизайнер или архитектор, так и эдак, рассматривая под разными углами и в новых ракурсах. Найдутся ли там ответы? Загадки, подлежащие решению, или меня ждут лишь банальная чернуха и обычная халтура ужастиков?

У этого жанра есть две специфические проблемы. Одна — это первое появление монстра на экране. Здесь неизменно теряется добрая половина напряженности фильма. До этого воображение зрителей само рисовало свои собственные кошмарные образы монстров. Поэтому, каким бы ужасным или уникальным вы ни считали своего, он вряд ли окажется столь же страшным, как их собственная страшилка. Люди боятся разных вещей — крови, крыс, смерти, ночи, огня… И нет никакой возможности объединить все это в какое-то единое всеохватывающее создание без того, чтобы не скатиться до смешного, или вовсе не потерпеть фиаско.