Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 8

– «Бойся лишь двух вещей: Бога и того, кто не боится Бога». Это из Корана[18], Фрэнни.

Что уж он там имел в виду, не знаю, но он подошел ко мне, держа в обеих руках раскрытый альбом. Положив его мне на колени, он отступил в сторону. Я поднял на него глаза в ожидании объяснений, но он лишь кивком указал на книгу. С лица его по-прежнему не сходила эта странная улыбка.

Я послушно перевел взгляд на раскрытую страницу. И глаза мои тотчас выскочили из орбит.

– Ни хера себе! – головы я не поднял. Мой взгляд вцепился в картинку. Я не мог поднять голову. – Ни хера себе!

– Название видишь?

– Да, Джордж, вижу я название! И что мне теперь делать, а? Что мне со всем этим прикажешь делать? Видел ли я название? По-твоему, я полный идиот, да? Я ведь читать умею…

– Да не кипятись ты так, Фрэнни, – и это тоже было сказано с улыбкой. Сукин сын продолжал улыбаться.

На странице альбома, лежавшего у меня на коленях, была репродукция картины неизвестного художника года этак 1750-го. Запомните – тысяча семьсот пятидесятый! То был портрет собаки. Трехногий, одноглазый питбуль, расцветкой напоминающий «мраморный» торт, сидит мордой к вам, чуть скосив взгляд направо. Над головой пса, раскинув крылья, парит белая птица – голубка? Позади них в долине – замок. Еще дальше – буколический пейзаж: пересеченная местность, извилистая речушка, фигурки крестьян на виноградниках. Собаку легко можно было заменить владетельным лордом или богатым землевладельцем – стоял бы себе на горушке над своими владениями, над всем, чего он достиг в жизни: вот, мол, смотрите, завидуйте. Но на картине был никакой не лорд, и вообще не человек, а питбуль. И очень мне знакомый. Называлось полотно «Олд-вертью».

– Как ты о ней узнал, Джордж?

– Я вспомнил эту картину.

Я закрыл альбом и прочитал на обложке название: «Знаменитые портреты животных».

– В предисловии что-нибудь есть об этой картине?

– Ничего.

– Почему же ты мне сразу не сказал, когда увидел собаку и я назвал тебе ее имя?

– Потому что сперва хотел узнать, что ты обо всем этом думаешь.

Я так разозлился, что еще немного – и треснул бы его альбомом по башке. Я был так ошарашен, что мне захотелось самому спрятаться от всех во второй яме, которую я собирался выкопать для мертвого пса. Я уронил книгу на пол. Джордж потянулся было за ней, но, заметив, что мое тело напряглось, счел за лучшее не приближаться.

– И что мне теперь со всем этим прикажешь делать?

Он резко опустился на корточки, как кетчер в бейсболе, и схватился за поручень моего кресла, чтобы не упасть на задницу. Мы помолчали. Чак перевернулся на спину и стал изгибать туловище из стороны в сторону, как делают собаки, чтобы выразить свою радость или просто подурачиться.

– Джордж, что бы ты стал делать на моем месте?

– Похоронил бы пса снова. И посмотрел бы, что из этого получится.

– Ничего другого мне не остается, верно?

– Почему же, можно его кремировать в приюте для животных «Амерлинг», но не думаю, что это решит проблему.

– Он снова вернется, да?

– Думаю, да. Вернется.

– Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Вот как приходится расплачиваться за то, что проявил сочувствие к собаке: этот сукин сын теперь, после смерти, меня преследует. Абсурд какой-то. Почему мне кажется, что все это происходит не со мной?

– Потому что чудо ухватило тебя за руку, Фрэнни. Потому что ты никак не можешь воздействовать на все это. Правила устанавливаются кем-то другим.

У меня мелькнула странная на первый взгляд мысль. Я не мог его не спросить:

– А это не твоя ли случайно работа, Джордж? Не ты ли это сделал? Может, поэтому-то я и пришел к тебе сегодня – ты все это подстроил. Уж больно ты чудной. Может, настолько, что я и вообразить не мог.

– Благодарю, ты мне льстишь, но ты все еще пытаешься найти логическое объяснение сверхъестественным событиям. Если даже допустить, что я это подстроил, как же ты объяснишь этого пса в альбоме?

– Ты отыскал собаку, похожую на эту – с картинки. Подбросил ее на стоянку, зная, что кто-нибудь ее там найдет… Нет, не годится. Слишком много случайных совпадений – такого не подстроишь.

– Вот именно. Тебе нужны ясные ответы, а их нет. Ты должен придумать правильный вопрос и честно задать его самому себе. И начать искать правильный ответ. Я ко всему этому не имею никакого отношения, но меня радует, что ты пришел с этим ко мне. Первый раз в жизни я своими глазами увидел чудо. И я верю, что это именно оно.

На заднем дворе у Джорджа росла замечательная яблоня. Он ее посадил много лет назад, когда поселился в этом доме, и ужасно ею гордился. Он круглый год заботился о ней, поливал, уничтожал вредителей. Призывал на помощь садовника, чуть только ему казалось, что дерево недомогает. И хотя сам он не ел яблок, но каждую осень собирал урожай и тщательно раскладывал яблоки в большие плетеные корзины, специально для этого приобретенные. Он дарил весь урожай городской больнице. Я попробовал его драгоценные яблоки – они были ужасны, только ему об этом не говорите.

Сидя под яблоней, он наблюдал, как я выбрасываю землю из ямы. Он предлагал мне свою помощь, но я отказался. Раз уж Олд-вертью был послан мне судьбой, мне следовало самому копать для него могилу.

– Сколько тебе лет, Фрэнни?

– Сорок семь.

– Заметил, как меняется значение слов, когда мы делаемся старше? В молодости мне казалось, что старость – это пятьдесят. Теперь мне почти пятьдесят, а старость – это восемьдесят. В двадцать я думал, что под словом «любовь» подразумевается сексуальная женщина и удачная женитьба. А теперь я люблю только свою работу, Чака и это вот дерево. И с меня этого довольно.

Я вонзил лопату в землю и тяжело вздохнул.

– Ты хочешь сказать, что все относительно, так?

– Нет, ничего подобного. В течение жизни определения, которые мы даем вещам, радикально меняются, но мы этого не замечаем – процесс идет медленно. В конце концов наши наименования перестают подходить для вещей и понятий, которые мы имеем в виду, но мы продолжаем их употреблять,

– Потому что это удобно, и к тому же мы ленивы.

Еще одно движение лопатой.

– Знаешь, в языке фарси больше пятидесяти слов, обозначающих «любовь».

– К чему этот разговор, Джордж? Ого! Вот и опять!

– Что?

– И в этой яме тоже что-то есть. Как и в той – с костью.

– Что это?

Я наклонился и подобрал какой-то яркий предмет, оказавшийся на поверхности.

– Боже мой!

– Что, Фрэнни? Что это?

– Это… это…

– Да что там такое? – Джордж с ума сходил от нетерпения.

– Микки Маус! – я бросил ему резиновую фигурку, которую только что вырыл из земли. – Он пролежал там не меньше десяти тысяч лет.

Даже он рассмеялся, держа в руках эту детскую пищалочку.

– Уж никак не меньше. Лет двадцать назад какой-нибудь малыш страдал целый день, потеряв эту штуковину.

Когда я кончил копать, не найдя больше никаких археологических сокровищ, я уложил Олд-вертью на его новое ложе и забросал землей. Чак освятил новую могилку, пописав на нее, как только я закончил свои труды, и я счел это вполне уместным. Прах к праху, пес к псу. Джордж и я постояли несколько минут, глядя на это место.

– И что мне теперь делать?

– Ничего. Жди.

– Может, он уже у меня в багажнике.

– Сомневаюсь, Фрэнни.

– Но ты все же думаешь, что он вернется. И это не была шутка какого-нибудь придурка.

– Ага. Я думаю, все это очень занятно.

– Знавал я одного парня, у которого жена забеременела, когда обоим было за сорок. Я его спросил, как ему все это, и он сказал: «Вообще-то ничего, но, по правде говоря, староват я, чтобы нянчиться с младенцем». Вот и я сейчас чувствую что-то вроде этого: староват я для чудес…

– Паулина сделала себе татуировку, – обжег меня в тот вечер, словно пламя из огнемета, голос Магды, не успел я порог перешагнуть.