Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 57

Когда ответа не последовало, старик разошелся еще больше. Он ухватил малыша Фрэна за запястье и рывком притянул к себе. Мальчишка крякнул и попытался вырваться, но это было невозможно. Флоон сунул пистолет себе за пояс, чтобы освободить вторую руку. Когда он снова заговорил, его голос совершенно изменился – в нем слышался сильный гортанный акцент, речь стала медленной, слова приобрели весомость, сочность. Мне он напомнил Генри Киссинджера[131].

– Герой ест львов на завтрак. – И тут он с такой силой ткнул указательным пальцем в ухо Фрэна-младшего, что у бедняги лицо словно съежилось. Фрэнни пронзительно вскрикнул.– Ты хочешь стать героем или почту разносить? Или гладить чужие рубашки? Работенка как раз для моего сына – гладить чужие рубашки. – Снова тычок пальцем в ухо, снова испуганный вопль.

Джордж, Флоон-младший и я наблюдали, как этот псих вымещает на мальчишке свою пестовавшуюся пятьдесят лет злобу. Зрелище было таким невероятным и чудовищным, что мы застыли, словно загипнотизированные грубостью и уродством происходящего. Что может быть интереснее автокатастрофы, если видишь ее впервые? Как думаете, почему в подобных случаях на обе стороны образуются многомильные пробки? Всем хочется посмотреть – что там осталось. Автокатастрофа или какое другое несчастье, человек, при всех потерявший контроль над собой… Ведь это, ребята, не что иное, как смерть наяву. Подойди поближе и смотри, как больно кусает жизнь… кого-то другого.

– Отпусти меня!

Парнишка сопротивлялся отчаянно, что было сил пытаясь вырваться, но куда там! У него не было ни малейшего шанса.

К стене дома в нескольких футах от того места, где мы все стояли, был прислонен металлический шест, длинный и довольно увесистый. На веранде лежала черная пластиковая тарелка, от которой тянулись разноцветные провода. Ее-то и предстояло укрепить на шесте. Если все правильно подключить, то должна была получиться наружная телевизионная антенна. Несколько дней назад Джордж восседал на крыше, воображая себя этой самой антенной, чтобы написать толковую инструкцию – как эту самую антенну правильно собрать.

Я заметил этот шест еще раньше, но как-то оно не отложилось у меня в голове – слишком много всего происходило вокруг. Старый Флоон с интересом наблюдал, как мальчишка вертится и подпрыгивает, пытаясь вырваться из его цепкой хватки. Его внимание было целиком поглощено этим, и молодой Флоон шагнул к стене, схватил шест и, ни секунды не колеблясь, со всей силы обрушил его на голову старика.

Звук удара металла по черепу получился какой-то сдвоенный – «бум» и «чмок». Низкий тупой звук, не громкий, но впечатляющий. Такой будешь помнить долго, даже если не знаешь, откуда он взялся. После удара шест завибрировал в руке у Флоона-младшего, как живой. Мой взгляд скользнул по раскачивающемуся шесту, потом нашел глаза молодого Флоона. Они по-прежнему были пусты и ничего не выражали, но жили. Это единственное, что в них было видно. А ведь он только что проломил пятифутовой металлической штангой череп человеку, которого считал своим отцом, и при этом на его лице ничего даже не дрогнуло.

Старый Флоон свалился налево, Фрэн-младший – направо. Мальчишка так отчаянно рвался из рук старика, что, когда тот разжал пальцы, не смог удержаться на ногах. Они распались, как половинки куриной грудины. Оказавшись на земле, мальчишка сломя голову отскочил на четвереньках подальше в сторону, даже не осознав случившегося; он только понимал, что внезапно обрел свободу и больше не собирается попадать в те же лапы. На ходу он кричал «гад! гад!» – голос высокий, обиженный, со слезой. Странное было зрелище – мальчишка, по-крабьи отбегающий в сторону и без конца повторяющий это слово, обращаясь к старику, который неподвижно распростерся на спине без признаков жизни, кроме разве что тепла, медленно покидавшего его тело.

Я обвел глазами остальных и наклонился над Флооном пощупать пульс. Ничего. Хотя голова Флоона и без того все сказала, еще до того, как я дотронулся до шеи,– одного взгляда было достаточно. Там, где прежде был висок, теперь виднелись свежее тесто и красная овсянка.

Я покосился на его убийцу:

– Очко, приятель. Ты вчистую вынес его с поля.

Молодой Флоон чуть-чуть приподнял брови и уронил металлический шест на землю. Звякнув, тот откатился в сторону. Мне кажется, мы все не могли оторвать от него глаз, пока он не замер. Теперь он предстал перед нами в новой своей ипостаси – за каких-то полторы минуты из телевизионной антенны превратился в орудие убийства.

ИДЕАЛЬНЫЙ ШТУРМАН

Почти все, что произошло потом, было странным, самым же странным было то, что случилось сразу же после того, как Флоон убил Флоона. Без единого слова мы, трое взрослых, принялись действовать, а ребенок за нами наблюдал.

Я подошел к машине и жестом велел младшему Флоону открыть заднюю дверцу. Он повернул ключ в замке, и когда дверь распахнулась, мы вернулись к телу. Я бросил взгляд на Джорджа и коротко сказал:

– Тащи-ка свои мешки.

Он вошел в дом и сразу же вернулся (в сопровождении таксы Чака), неся в руках упаковку гигантских пластиковых мешков для мусора. Он в них складывает ветки с яблони, когда их подрезает. Джордж подошел к машине и, вытащив из пакета несколько мешков, постелил их на полик. Я ни разу не оглянулся, чтобы убедиться, что никто в последние десяток минут не наблюдал за нашими действиями. Не сделал этого и теперь.

Мы подняли тело с земли, запихали его в блестящий черный мешок и сунули в багажник. Глухой звук, потом шуршание пластика о пластик; мы затолкали мешок в угол. Затем я сунул в машину орудие убийства – рядом с мешком. Ему, несомненно, тоже нужно исчезнуть.

Когда с этим было покончено, я протянул руку за ключами от машины. Никто спорить не стал – за руль сел я. Флоон отдал мне ключи без всяких возражений. Мы вчетвером (и собака) сели в новенький «исудзу» и тронулись.

По городу ехали в молчании. Время от времени я поглядывал вокруг, вспоминая, каким другим был город сегодняшним утром – Крейнс-Вью тридцатилетней давности. Судя по тому немногому, что я мог увидеть, команда с Крысиного Картофеля все вернула на свои места. Но времени остановиться и проверить детали у меня не было – слишком серьезный груз лежал у нас в багажнике.

Джордж и Флоон заняли заднее сиденье, мальчишка устроился на переднем рядом со мной. Молчание наше длилось до тех пор, пока я не понял: мать моя, у меня же ни малейшего представления о том, куда ехать. Я посмотрел на своих пассажиров в зеркало заднего вида – у них что, такой же растерянный вид? Оба смотрели в окна, держа руки на коленях.

– Эй!

Моргнув, я покосился на мальчишку:

– Чего тебе?

Он играл тем самым знаменитым перышком, машинально вертя его в маленьких пальцах,– именно так и крутят в руках перо.

– Где ты это взял?

Он молча мотнул головой вбок и назад.

– Что ты хочешь этим сказать?

– У него. У дядьки этого. У дядьки, что в мешке.

– Но как?

– Просто взял, и все. – Он внезапно из болтушки превратился в молчуна.

– Дай его мне.

Он и бровью не повел. Я посмотрел на него в упор, щелкнул пальцами у него перед носом.

– Отдай его мне.

Он протянул мне перо, испустив картинно тяжкий вздох.

– Этот паразит так больно ткнул мне в ухо. До сих пор болит.

– Тут уж заболит. – Я взглянул в зеркало заднего вида – Флоон наблюдал за мной. Я протянул перо ему.– Держи. Тебе оно понадобится.

Он взял у меня перо, посмотрел на него, не сказал ни слова.

– У тебя щека в крови – вытер бы, а? Теперь, Флоон, послушай меня. С этим пером связано что-то невероятно важное, только не спрашивай меня, что именно,– я и сам не знаю. Эта штука совсем не то, чем кажется на первый взгляд, это даже не птичье перо. Это что-то совсем другое. Ты разберешься, когда проверишь его в своей лаборатории или еще где. Это перо сыграет очень важную роль в твоей оставшейся жизни, так что береги его хорошенько.