Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 44

Сегодня моего друга на крыше не оказалось, но, рассматривая ее, я услыхал кое-что обнадеживающее. Джордж прекрасно играет на гитаре. Он человек такой необычный, что это могло бы и не удивить, но удивляет. Зная его странные и консервативные вкусы, можно было ожидать, что он станет исполнять только классику, но нет. Диапазон его пристрастий – от Моцарта до битлов и гениальных подражаний Майклу Хеджесу[104] или Манитасу де Плата[105]. Он не меньше двух часов в день щиплет струны самой прекрасной гитары, какую мне когда-либо доводилось видеть. Я готов восхищаться этим инструментом из-за одного только его имени – это очень редкая модель под названием «Церковная дверь». Когда я спросил Джорджа о ее цене, он сглотнул, на какое-то время потерял дар речи, а потом пробормотал только: «число пятизначное». Она того стоит. Он так обращается с этой деревянной коробкой, будто занимается с ней любовью, а может, так оно и есть.

Стоя одной ногой на ступеньке веранды, я услыхал, как он наигрывает мрачно-прекрасный вальс Скотта Джоплина «Бетена»[106], одну из своих любимых вещей. Я с облегчением вздохнул, тихонько фыркнув. Если звучит гитара, значит, Джордж в порядке. Джордж играл ту или иную вещь в зависимости от настроения. Я знал, что «Бетену» он играет, когда у него что-то не получается и он пытается найти выход. Обычно эта мелодия говорила: держись от меня подальше; общаться с Джорджем, когда он что-то обдумывает, – то еще удовольствие. Но сегодня ему все ж придется отложить «Церковную дверь» в сторону и выслушать меня.

Музыка доносилась из-за дома. Я прошел на задний двор. Посередине прямо на газоне сидел Джордж, держа гитару между колен. Рядом лежал нераспечатайный батончик «Марс». Музыка заполняла все пространство вокруг. Чак сидел рядышком с Джорджем я смотрел на него в точности как тот пес – на старый граммофон на фабричной марке «Американской радиокорпорации».

– Джордж!

Он поднял голову и улыбнулся. Чак подбежал ко мне поздороваться. Наклонившись, я взял его на руки. Он немедленно принялся вылизывать мне лицо своим мягким теплым языком.

– Рад снова видеть тебя, Чаки.

При этих словах улыбка на лице Джорджа стала еще шире.

– Ты видел Каза Флоона? Нашел он тебя?

– Да, Каз меня нашел. – Я подошел к Джорджу с Чаком на руках. Тот не переставая извивался и осыпал меня поцелуями. Джордж ударил два раза по струнам, накрыл их рукой. Когда вернулся Чак?

– Каз его принес. Сказал, это мне подарок. Столько всего случилось, Фрэнни.

– Знаю.

Он довольно долго молчал, потом произнес:

– Ты говорил с Флооном?

– Да уж, поболтали мы вволю.

– Как он тебе?

Я не поверил своим ушам. Джордж никогда-никогда не спрашивал, что ты думаешь о других, потому что ему это безразлично. Ему безразличны как люди, так и то, что ты о них думаешь. Ему до всего человечества столько же дела, сколько среднестатистическому гражданину до какого-нибудь полевого шпата.

Я уселся рядом с ним и опустил Чака на землю. Тот подошел к Джорджу, уверенно свернулся у его ног и закрыл глаза.

– Что я думаю о Флооне? Я и прежде с ним встречался.

Джордж надорвал обертку «Марса».

– Я тоже.

От неожиданности я резко выпрямился и вскинул голову:

– Так ты и раньше был знаком с Флооном?

– Если верить ему, то да. – Он вгрызся в батончик. Начинка липкой струйкой стекла ему на большой палец. Он ее слизнул.– Флоон сказал, мы встречались, когда ему было тридцать с чем-то.

– По какому поводу?

– Вроде бы он меня нанимал для составления инструкций к какому-то своему изобретению.

Теплый порыв ветра поднял в воздух коричневую с красным обертку батончика. Я ее поймал.

– Ты его помнишь?

– Ну и реакция у тебя, Фрэнни. Любой позавидует. Тебе следовало бы играть на каком-нибудь инструменте.

– Так это правда, что он тебя когда-то нанимал, Джордж?

– Нет, по-моему, мы никогда прежде не встречались. И хоть я на память не жалуюсь, все равно для верности порылся в своих записках. Никогда я не работал ни на кого по имени Флоон.

– Выходит, он соврал.

– Ему так не кажется. Вдобавок он прекрасно знал, кто я, был в курсе некоторых обстоятельств моей жизни. Цитировал мои работы – старые и забытые.

– Да он все это где угодно мог узнать.

– Верно, но объем его сведений обо мне впечатляет. Ему явно немало пришлось покорпеть, чтобы все это разузнать. Хочешь кусочек «Марса»?

– Нет. Значит, Флоон заявляется к тебе с Чаком на поводке, чтобы при помощи этого маленького дара завоевать твое доверие. Представляется и говорит, что ты когда-то на него работал. Ты знал, что у него пистолет?

– Сейчас все при оружии, Фрэнни. Ты сам мне говорил. Потому-то ты и подарил мне пистолет.

Он предложил кусок шоколадки Чаку, тот понюхал и отвернулся; Джордж пожал плечами и отправил кусок себе в рот.

– Я должен тебе рассказать, что происходит со мной. Ты тогда по-другому будешь смотреть на вещи.

– Может быть. Но Флоон мне уже многое рассказал.

Это меня разозлило – даже в голосе промелькнули злые нотки:

– Флоон – это не я, Джордж. Его не было там, где был я. Что он тебе наговорил?

Следующие полчаса я ему рассказывал свои новости, а он мне – свои. К моему немалому удивлению и досаде, Флоон рассказал Джорджу чистую правду. Никаких преувеличений, никаких натяжек, чтобы себя обелить. Он ответил на все вопросы, какие Джордж ему задал, а после – вы только представьте! – они вместе пытались разобраться, что со мной происходит и почему.

– Вот это класс! Вы двое сравнивали свои впечатления обо мне?

– Ну да.

– Послушай, Джордж, этот сукин сын Флоон – настоящий гражданин Кейн с пистолетом[107]. Он только что застрелил Джи-Джи, а пса, прежде чем прихлопнуть, каким-то образом превратил в убийцу-людоеда. И ты принимаешь на веру то, что тебе говорит такой человек?

– Я этого не говорил, Фрэнни. Я сказал, что мы беседовали о тебе.

Я так разозлился, что стал целыми пригоршнями выдирать из земли ни в чем не повинную траву и швырять ее в ни в чем не виноватого Чака. Трава была слишком легкой, чтобы долететь до пса, но тот все же проснулся и на всякий случай следил за моими движениями.

– Ну, так просвети меня, к чему же в итоге пришли два таких великих предсказателя?

Из дома послышался телефонный звонок. Джордж сразу же встал и пошел снять трубку. Это было совсем на него не похоже, и я решил, что он просто хотел выиграть время. Вернулся он торопливой походкой, протягивая мне трубку радиотелефона.

– Фрэнни, это Паулина. Магда упала в обморок. Она без сознания.

За те несколько минут, что Джордж вез меня до моего дома, появилась «скорая», которую я вызвал от него, – она ехала нам навстречу с включенной сиреной. Когда обе машины остановились у дома, мне на память пришло слово «оксюморон»[108]. Потому что ситуация являла собой именно это – оксюморон. У меня было бесценное преимущество: я знал, что с моей женой, еще до того, как врач начал щупать ее пульс. Ирония ситуации была еще и в том, что я знал: она обречена. Не спешите, доктор. Помочь ей невозможно – не пройдет и года, как большая, жирная, сочная опухоль мозга отправит ее на тот свет. Джорджу я об этом не говорил. Сказал только, что в глубокой старости, находясь в Вене, был женат на Сьюзен Джиннети. Джордж в свойственной ему манере помолчал, откусил от своего шоколадного батончика и безразличным голосом произнес: «Это интересно».

Мы вчетвером вбежали в дом. Услыхав, как хлопнула дверь, Паулина крикнула, чтобы мы шли в кухню. Там на полу у стола лежала Магда. Паулина подсунула ей под голову диванную подушку и выпрямила ее ноги и руки, так что казалось, будто Магда мирно спит, но в то же время она была похожа на труп. Я сразу наклонился посмотреть, нет ли у нее мышечной скованности, когда конечности выворачиваются внутрь, словно мускулы слишком туго натянуты на кости,– это один из самых тревожных симптомов опухоли мозга.