Деревянное море - Кэрролл Джонатан - Страница 12

Одевшись, я как можно тише открыл заднюю дверь и жестом предложил ему выйти.

– Не бойся, нас никто не услышите Когда я с тобой, никто тебя не хватится.

– Как такое возможно?

Он соединил кончики указательных пальцев.

– Когда мы с тобой вместе, все остальное останавливается, понял? Люди, вещи – в общем, все.

Я опустил взгляд и увидел, что кот вышел из дома вместе с нами.

– Все, кроме Смита.

– Да. Но он нам понадобится.

Я посмотрел на себя юного в футе от меня, потом на Смита.

– Почему я так спокойно все это принимаю?

– Потому что ты давно знал, что это случится.

– Что я знал? Что случится? Чему ты улыбаешься?

– Щас помру от смеха. Ну, пойдем, что ли?

СТРОИТЕЛЬНАЯ ЛИСА

Он харкнул, и в каком-нибудь дюйме от моей ноги на землю громко шлепнулся белый жирный комочек. Я уставился на харкотину, потом медленно повернулся и взглянул на него. Я прекрасно понимал, что он делает и зачем.

– Если я съезжу тебе по морде, я это почувствую?

Его правая рука с сигаретой замерла на полпути ко рту.

– А ты попробуй, срань болотная! Ну, попробуй!

В голосе его слышались вызов и угроза. В один из периодов моей истории этот голос наводил страх на половину жителей округа. Теперь же у меня только возникало желание потрепать парнишку по затылку и сказать: да ладно, малыш, что ты так кипятишься. Тебе вовсе необязательно в меня плевать, чтобы объясниться.

– Не забывай, малый, что у меня есть перед тобой преимущество: я знаю нас обоих – тебя и себя. А ты – только себя нынешнего, а не того, каким ты станешь через три десятка лет.

Он отшвырнул сигарету прочь. Она покатилась по земле, рассыпавшись дорожкой красных и золотистых искр. Когда он снова заговорил, в голосе уже не было злости – одна тоска.

– Как ты мог до такого дойти? Я сидел в этом доме и все думал: «Вот, значит, как! Вот, значит, что меня ждет. Желтенькие кресла в цветочек, журнал «Тайм» за прошлую неделю. Билл Гейтс. Что это еще за гребаный Билл Гейтс?! Что с тобой стряслось? Что стряслось со мной?

– Ты вырос и повзрослел. Все вокруг изменилось. А какой ты себе представлял свою будущую жизнь?

Он кивнул на дом.

– Во всяком случае, не такой, это уж точно! Никаких «Папа знает лучше»[30] и «Шоу Энди Гриффита»[31]. Что угодно, только не это!

: – Что же тогда?

Он заговорил медленно, тщательно выбирая слова, мечтая вслух:

– Точно не знаю… Ну, может, шикарная квартира в большом городе. В Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Толстые ковры, белая кожаная мебель, крутая стереосистема. И женщины – много самых разных женщин. А ты, оказывается, женат! И на ком – на Магде Островой, господи ты боже мой! На этой вертлявой малявке Магде из десятого класса.

– Ты не находишь, что она хорошенькая?

– Она… ты чего – не понимаешь? Она женщина. Я хочу сказать, ей же лет сорок!

– Так ведь и мне тоже, братишка. Больше.

– Я знаю. Но у меня все это никак не укладывается в голове, – он потупил взгляд, кивнул. – Слушай, ты пойми меня правильно…

– Проехали.

Идя по своей улице, я старался видеть мой мир его глазами. Насколько иначе он воспринимался тридцать лет спустя? Что здесь изменилось? Когда я думал о Крейнс-Вью, меня всегда утешало, что в нем почти ничто не изменилось, разве что в центре открылась пара новых магазинов да построили один-два новых дома. Но у него могло возникнуть впечатление, что он оказался в другом мире.

Твой дом там, где тебе всего удобнее. Но эти понятия у подростка и взрослого совсем разные. Когда я был мальчишкой, Крейнс-Вью казался мне чем-то вроде трамплина для прыжков в воду, с которого я непременно спрыгну в какой-нибудь здоровенный бассейн. Я попрыгал на краешке, проверяя упругость доски и прикидывая, каким способом буду нырять. Подготовившись, я отошел назад, разбежался и – была не была – подпрыгнул. Мне в юности было вполне удобно в Крейнс-Вью, потому что я знал: в один прекрасный день я уеду отсюда и прославлюсь на весь мир. Нисколько в этом не сомневался. Учился я паршиво, никаких правил для меня не существовало, в полиции на меня завели досье, но я был уверен, что вода, в которую я прыгну, будет приятной и теплой.

– Где отец?

– Умер четыре года назад. Он на городском кладбище, если хочешь к нему наведаться.

– А он одобрял, как ты живешь?

– Да, он был вполне мной доволен.

– А меня он всегда считал настоящим говном, – за напускной бравадой в его голосе слышались нотки сожаления.

– Так ведь ты же и был говном. Не забывай – я был с тобой. Я был тобой.

Некоторое время мы шли молча. Ночь была прохладной. Сквозь тонкую подошву туфель я ощущал холодные камни тротуара.

– А как тебе эта девчонка? Дочка Магды.

– Паулина? Очень неглупая, хорошо учится. Замкнутая.

– А чего это она среди ночи торчит перед зеркалом в чем мать родила?

– Полагаю, примеряет новые обличья.

– А она ничего себе. Особенно если сиськи чуток отрастит.

Что-то внутри меня екнуло. Мне не нравилось слушать подобные речи о моей падчерице, особенно после той неловкости, которую ощутил, увидев ее голой. Но через секунду я уже усмехался, потому что понял: я сам произношу эти слова. Я семнадцатилетний. Потом он сказал кое-что, от чего мои мысли приняли другое направление.

– Тебе придется сильно мне помочь, я же ведь ничегошеньки не знаю.

– Ты это о чем?

Остановившись, он тронул меня за руку – мимолетное прикосновение, словно против его воли, по необходимости.

– Кое-что мне известно, но совсем не так много, как ты, поди, думаешь. Ничего о том, что здесь происходило, после того как я убрался. Я знаю, что было до того, ну, когда я рос и всякое такое, а потом – ничего.

– Тогда почему ты здесь?

– Посмотри на своего кота. Он тебе рассказывает.

Смит все еще был с нами, но шел как-то странно: перебегал от меня к нему, проскальзывая между ног, как будто сшивал нас невидимой нитью. Фокус не из простых, но при взгляде на него казалось, что делает он это без труда, как и большинство котов.

– Я здесь, потому что тебе это нужно. Тебе нужна моя помощь. Сейчас налево. Нам надо к дому Скьяво.

– Но ведь ты минуту назад сказал – ты не знаешь, что происходит в городе. Так откуда ж тогда тебе известно про Скьяво?

– Слушай, я здесь уж никак не для того, чтобы тебя морочить. Я тебе расскажу, что знаю. Не поверишь – твои проблемы. О Скьяво мне вот что известно: они муж и жена и на днях исчезли из своего дома. Вот к этому-то дому мы сейчас и идем, потому как тебе там надо кое-что увидеть.

– Зачем?

– Без понятия!

– Кто тебя прислал?

Он помотал головой:

– Без понятия.

– Откуда ты явился?

– Без понятия… Из тебя. Откуда-то из тебя.

– Толку от твоих объяснений столько же, как от козла молока.

Он развернулся и пошел спиной вперед – лицом ко мне.

– Что сталось с Винсом Эттрихом?

– Бизнесмен. Живет в Сиэтле.

– А Зайка Глайдер?

– Вышла за Эдвина Лооса. Они живут в Такахо.

– Бог ты мой, так они все-таки поженились! Потрясающе! А как Эл Сальвато?

– Погиб. Он и вся его семья попали в автокатастрофу. Вблизи города.

– Сколько тебе теперь?

– Сорок семь. А то ты сам не знаешь! Разве они тебе этого не сообщили?

Он выпятил нижнюю губу.

– Ни хера они мне не сказали. Господь не указывал на меня перстом и не говорил: «Ступай!» Это тебе не «Десять заповедей». Никакой я тебе в жопу не Чарльтон Хестон с компанией, чтобы воды жезлом разделять[32]. Просто я только что был в одном месте, а через минуту – уже здесь.

– Информация ценная, ничего не скажешь, – я многое хотел к этому добавить, но замолчал, потому что услышал стук молота. Это в три часа ночи. – Слышишь?