Белые яблоки - Кэрролл Джонатан - Страница 33

На сей раз Изабелла последовала за Коко без всяких колебаний. И когда ей снова был протянут коробок спичек, она покорно его взяла и опустилась на колени у шкафа.

— Где искать? — спросила она, зажигая спичку.

— Левая стенка, внизу. Сразу увидишь.

Изабелла скорчилась в узком пространстве и поднесла мерцающий огонек к стене. Через несколько секунд, когда спичка почти догорела, она разглядела то, о чем говорила ей Коко. Чиркнув по коробку новой спичкой, она наклонила голову.

Квадратный участок стены размером в несколько сантиметров был испещрен буквами, цифрами и знаками. При беглом взгляде все это выглядело чрезвычайно нелепо и походило на творение спятившего художника или на причудливую формулу, выведенную гениальным или безумным ученым. В особенности если учесть, что замысловатое изображение было сделано в столь укромном месте, лишенном какого-либо освещения. Даже Изабелла, единственный человек на земле, которому был понятен смысл многих фрагментов этой головоломки, в первый момент слегка растерялась. Глядя на работу Винсента, она невольно вспомнила наскальные рисунки во французской пещере Ласко и фотографию одной из стен тюремной камеры в Аргентине, сверху донизу покрытую граффити нескольких поколений заключенных. И лишь после этого она живо представила себе Винсента, как он стоял на коленях в тесном пространстве и запечатлевал на стене историю их любви, зная, что скоро это станет единственной нитью, которая, возможно, приведет его к отнятым воспоминаниям.

Вторая спичка догорела и едва не обожгла ей пальцы. Но Изабелла не стала зажигать новую. Вместо этого она нежно провела по стене тыльной стороной ладони. Коснулась рисунков, формулы их любви, выведенной его рукой, и на миг ей показалось, что она ласкает не прохладную стенку, а бесконечно дорогое лицо.

Коко не выдержала:

— А что это еще за Пол К. Г. Сахара и двадцать пять мышей?

Изабелла успела заметить все эти слова на стене. Но когда их произнес чужой голос, она улыбнулась:

— Это название рок группы, которое придумал Винсент. Он любит придумывать имена для воображаемых музыкантов. Ужасно глупо. Но «Пол К. Г. Сахара и его мыши» мне нравились, и он подарил мне футболку с такой надписью. Сказал, что я теперь их единственная верная поклонница.

— Глупо, — ревниво буркнула Коко. Ей он никогда не говорил, что придумывает названия для того, что и на свете не существует.

— Зато забавно.

— Ты что, решила остаться в шкафу? Изабелла дотронулась до стены и ощутила, как сердце учащенно забилось от прилива любви к Винсенту.

— Если б могла, осталась.

ПРИВЫЧКА ГРЫЗТЬ КАРАНДАШИ

По пути в больницу они остановились у железнодорожного переезда на красный сигнал светофора. Этрих покосился на рельсы и мрачно подумал: «Моя жизнь соскочила с рельсов и мчится без колеи черт знает куда. Вот на что все это похоже».

Начать с того, что утром он проснулся рядом с незнакомкой, которая держалась так, будто они старые приятели. Позавтракал он нагишом в собственной ванной, а после обнаружилось, что его автомобиль угнали. Затем он отправился на такси в дом Китти и отвез сына в больницу. Этрих терпеть не мог медицинские учреждения. К тому же паника оказалась ложной.

«Просто катастрофа!» — в сердцах подумал он. И тотчас же повторил эти слова вслух. Ему необходимо было выговориться. Восьмилетний Джек повернул к нему голову и серьезно спросил:

— Пап, ты это о чем?

— Да так, ни о чем. Как самочувствие?

— Отлично! — Парнишка снова повернулся к окну и прижал к стеклу нос и губы.

Окажись здесь Китти, она, несомненно, сделала бы замечание и велела отодвинуться от окна. Но Этрих ничего ему не сказал. Во-первых, потому что помнил по собственному детству, как здорово прижать нос к стеклу, а во-вторых, его радовала возможность сделать хоть что-то наперекор Китти, пусть и в ее отсутствие.

Этрих никак не мог привыкнуть к тому, что вынужден теперь, словно чужой, нажимать на кнопку дверного звонка своего бывшего дома, ожидая, пока ему отворят. Производя это несложное действие, он всякий раз словно бы натягивал шутовской колпак на себя прежнего, на всю свою прошлую жизнь. Насколько привычней было толкнуть дверь и, войдя в прихожую, громко крикнуть: «Кто-нибудь дома? Отзовитесь!» и сгрести в охапку почту со столика, прислушиваясь к знакомым звукам родного дома. Звонкие голоса детей, пение Китти, шум включенного телевизора, стук когтей пса, мчавшегося поприветствовать хозяина. Всех этих мелочей не замечаешь, воспринимаешь их как должное, как нечто само собой разумеющееся, пока они не станут горькими воспоминаниями. А вот и еще старые знакомые: потускневший медный крючок, на который он прежде всегда вешал связку своих ключей, и след от велосипедной шины на светлой стене у самого пола. Всего этого как будто и не существует — до тех самых пор, пока твой дом не превратится в тот, где живет бывшая жена с детьми. Ты теперь можешь появляться здесь лишь в строго ограниченные часы. Не хватает только табличек, как в музее, с надписями: «Руками не трогать!», «Служебное помещение». А он теперь здесь больше не служит.

И Этрих стал пользоваться любым предлогом, чтобы лишний раз здесь побывать и внимательно приглядеться к переменам в своем бывшем жилище, которые происходили по воле Китти.

Нажав на кнопку звонка, он отступил назад, чтобы Китти не сшибла его с ног, открывая дверь.

Дверь распахнулась, едва он отнял палец от кнопки, как будто Китти поджидала его прихода, топчась в прихожей. Будь они по-прежнему женаты, он непременно пошутил бы на этот счет, но теперь подобное полностью исключалось. Ни о каких шутках между ними речи быть не могло. Теперь, когда им случалось общаться, они вели себя как два боксера, которые на миг сходятся, наносят друг другу удары и разбегаются в стороны, с нетерпением ожидая звука гонга.

Китти выглядела потрясающе. Она коротко подстриглась и накрасила губы темной помадой. Этрих собрался было сказать, что ей удивительно к лицу и стрижка, и помада, но передумал, сочтя за благо промолчать. Его комплимент наверняка был бы встречен враждебно. Пока он об этом размышлял, Китти коротко бросила:

— Опять у него в ухе стреляет…

Этрих, еще не оправившийся от потрясения из-за того, что ему столь стремительно открыли дверь, и едва начавший осмысливать перемены во внешности Китти, не разобрал ее слов. Он удивленно поднял брови:

— Где стреляли?

— Что?! Что ты несешь?!

Китти немедленно воспользовалась поводом снова заговорить с ним этим тоном. Этрих ненавидел его. Да, их брак распался по его вине, он никогда этого не отрицал. Тем не менее его возмущала манера, в какой она стала держаться с ним после развода. Давая ему понять, что все, что бы он ни делал, ни говорил, ни думал, — безнадежно глупо.

Этрих поджал губы и глубоко втянул носом воздух:

— Я спросил: где стреляли? Ты сама сказала, что была перестрелка!

Она бросила на него испепеляющий взгляд:

— О чем ты думаешь, Винсент? Я сказала: «У него в ухе стреляет». У твоего сына — отит и температура подскочила. Доктор Кэпшью сейчас в больнице и может его принять.

— Привет, папа. — Малыш Джек вынырнул из-за материнской спины и остановился ровно посередине между родителями.

У Этриха на душе потеплело.

— Привет, человек-паук. Мама говорит, ты неважно себя чувствуешь?

— Ухо болит, пап.

Джек Этрих был просто хроническим больным. Мужественно одолев одну детскую хворь, он немедленно подхватывал другую. Отит, тонзиллит, свинка, корь, ветрянка, краснуха… Бедняга Джек коротко познакомился со всем этим букетом и тем не менее не терял хорошего расположения духа.

Единственной странностью Джека, хотя именно это его качество всегда нравилось Этриху, было то, что зачастую он держался как маленький старичок. В свои восемь лет он был не по возрасту задумчив и уравновешен. Слова «спасибо» и «пожалуйста» употреблял охотно и часто. В отличие от большинства детей, поглощающих сласти с невероятной скоростью, он жевал шоколадный батончик целую вечность, наслаждаясь каждой крошкой. Прежде чем ответить на вопрос, он долго и тщательно его обдумывал. Джек не был слезлив, но если уж ему случалось разреветься, то это бывала настоящая итальянская опера, и у любого зрителя разрывалось сердце, так что он готов был на любые уступки и жертвы, лишь бы трагедия наконец прекратилась. Этриху как-то попалась статья о преждевременном старении организма. Оказывается, в десять лет можно умереть от дряхлости, и он вспомнил о своем сынишке.