Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич - Страница 41

– Что ты чувствуешь? – спросил старик.

– Утомление, – заглатывая воздух, отвечал ученик, – но при каждом шаге меня подбрасывает вверх, словно некая сила понуждает меня взлететь.

– Прошла ли тоска?

Юлий походил еще, чтобы обдумать ответ.

– Напрасно было напоминать. Теперь можно ждать, что она вернется.

– Сотвори молитву духовного обращения.

– Хорошо, учитель.

У колодца Юлий вылил на себя три ведра холодной воды и, обсохнув на солнце, окончательно пришел в себя. Потом в полутьме просторной, с маленькими окошками горницы он взялся за бумагу и перо.

Молитва духовного обращения звучала в переводе на слованский язык так:

«Великое Небо, ты объемлешь собой все, что только есть на свете. Своим чередом ненастье сменяет вёдро, восходит солнце, звезды знают свои места. Рождению сопутствует смерть. Человек и печалится, и ликует, и так будет всегда в неизбежном коловращении миров. И значит, я ничтожная пылинка перед тобой, о Небо, не смогу избежать общего закона. Понимая это, я спокоен, ибо все, что будет, своим чередом и придет. Но я не стремлюсь поторопить грядущее, ибо счастье так же преходяще, как и несчастье. Счастье обернется горем, а горе обнаружит себя, как меньшее зло среди возможных. Чего же роптать?

Я принимаю все, как есть, и благодарю жизнь за каждый отпущенный мне миг.

Освобождение придет, я увижу дорогие лица. Сердце зайдется волнением и сладостным беспокойством, слезы признательности выступят на глазах. Ярость переживаний наполнит меня острым ощущением жизни – все это будет.

Но я не понукаю судьбу. Ни на что не надеюсь. И ничего не опасаюсь. Я спокоен и покорен тебе, предвечное Небо.

Пусть будет так, как будет.

Юлий,

сын Яны, брат Лебеди, друг Обрюты, ученик Новотора.

И все-таки брат Громола, самого смелого и щедрого среди нас.

И еще: сердце мое полно томления. Я не знаю, тоска это или что другое, но с благодарностью принимаю от тебя, великое Небо, и это.

Недеяние – вот высшая доблесть истинно мудрого человека».

Юлий не показал письмо учителю. Он сложил лист в несколько раз и затеплил свечу от старых углей в печи. С этим он поднялся на колокольню, прикрывая горстью слабый, исчезающий огонь. Высоко над седыми крышами он поджег письмо, чтобы пустить на волю чадящие хлопья пепла. Теплый поток принимал горящие клочья, уносил, поднимал все выше, и они терялись в небе.

Остался один черный клочок, паривший плавно, почти не кувыркаясь. Приглядевшись, Юлий сообразил, что это птица – орел или коршун.

Часа два спустя орел напомнил о себе снова. Свалившись из поднебесья, он сделал низкий круг над поляной и перерезал путь быстро шагавшему Юлию. Из его когтей выпала крохотная красная точка, которая развернулась в длинный язычок пламени и тут же шлепнулась наземь, мгновенно угаснув. Юноша не остановился и не прибавил шагу, хотя волнение обдало его, словно жаром.

Тарабарская его сдержанность была испытана еще раз без всякого промедления. Едва он успел проводить глазами взлетевшего винтом орла, как откуда-то сзади шурхнул по траве рыжий котяра, известный под именем Спика. Стремглав кинувшись на добычу, кот цапнул зубами то, что обронил орел, и понесся назад, под укрытие леса, который оставил для отчаянной вылазки. По боку билась кровавая слюна… красная ленточка – вот что!

Но кот не успел: тень накрыла его, он шарахнулся, чтобы увильнуть от железных когтей и смертельного удара клювом. Цветущий куст ярко-желтого дрока спас Спика – орел ударился крылом о густые, как щетка, стебли, мазнул кота по спине и не достал. Ему нужно было еще раз взлететь, потому что сила орла в падении, на земле он не мог соперничать со Спиком в проворстве. И пока несколькими судорожными взмахами огромных шумных крыльев орел взвился выше человеческого роста, дерзкий кот, не выпуская добычу, устремился к лесу. Он проскочил половину расстояния до ельника и тут, готовясь к нападению, бросился на спину – лапы кверху. Орел свалился, цапнул кота за брюхо, но и перья полетели – Спик хватил его лапой, норовя зацепить когтями узколобую голову противника.

Кровавая схватка продолжалась в трех шагах от Юлия. Он побледнел, но не двинулся. Клубы пыли вперемешку с перьями и клочьями шерсти затянули место отвратительного побоища. А кончилось оно вничью. Спик ударился в бегство, орел пошел на взлет. А добыча – крошечный сверток с ленточкой – осталась среди побитой травы.

Но и тогда Юлий не сделал попытки завладеть беспризорным сокровищем, ожидая, что за законной добычей вернется кто-нибудь из соперников. Однако орел тяжело удалялся вдоль опушки леса, и истерзанный кот исчез напрочь.

Княжич нагнулся. Короткая красная лента была привязана к свертку не толще пальца. А внутри письмо.

«Час освобождения настал!» – гласила первая строка.

Юлий запнулся, припоминая, что значит по-словански «настал». Уже пришел? Подоспел? Стал необходимым? Как это будет на тарабарском? Полузабытая слованская речь воспринималась с усилием. Уже на ходу он перечитал записку еще раз, чтобы вполне уяснить себе суть.

«Час освобождения настал! Преданные вашей милости люди готовы на все, чтобы уберечь наследника слованского престола от неминуемой гибели. Они придут за вами со словами «честь и великий князь». Храните это сообщение в тайне от вашего тюремщика Новотора Шалы – это соглядатай Милицы, ее послушное орудие. Через него колдунья осведомлена обо всех событиях вашей жизни, государь. Она с удовлетворением наблюдает, в какую бездну сумасбродства погружает вас свихнувшийся старик. Его тарабарщина, государь, – порождение жалкого безумия, и дока со всем очевидной тарабарщиной стал опасен для здравомыслящих людей. Несчастного освободила великая княгиня, ваша мачеха, государь, Милица. Он обязан колдунье и жизнью, и положением, самой возможностью беспрепятственно упражняться в тарабарщине и понуждать к тому наследника престола. Человек зависимый, доведенный до крайности, он вдвойне опасен. Берегитесь! Не теряйте надежды! Ждите!»

Спрятав листок, Юлий пустился быстрым шагом по тропе. В предзакатный час он вернулся в острог и, обнаружив доку за книгами, положил перед ним измятый листок. Старик вскинул удивленные глаза… ничего не спросил и углубился в письмо.

– Я прочел, – объявил он через некоторое время. – Иди.

Юлий вышел на крыльцо и стоял, обратив пылающее лицо к закату. Потом сел. Звенели голодные комары. Наконец, он уверился, что учитель не выйдет и объяснений не будет. И хотя вопросы остались, он чувствовал, что мятежное беспокойство мало-помалу отпускает его.

Вернувшись в горницу, юноша нашел учителя у озаренного последним кровавым светом окна. Новотор Шала переписывал набело сделанные в разное время вычисления, которые подвели его к выводу, что в тарабарской вселенной Земля и другие планеты вращаются вокруг солнца. А не солнце с планетами вращается вокруг Земли, как, в согласии с отечественными слованскими звездочетами, полагал когда-то и Юлий. Письмо валялось на столе, небрежно придавленное тетрадью с расчетами и рисунками ученого.

– Сначала я почти поверил, – начал Юлий без предисловий. – Потом меня охватила надежда, что ты одним взмахом сокрушишь и клевету, и сомнения. – Новотор оставил свои записи и слушал. – Потом я пришел к мысли, что обещание свободы чудовищно перемешало правду и ложь, приманки и клевету. Но и тогда мне казалось, что я имею право на разъяснения. Вот. Теперь же я понял – это все вообще не имеет никакого значения.

Новотор долго молчал.

– Бедный мальчик, – сказал он со вздохом, – ты не можешь оставаться здесь вечно.

– Уничтожу письмо, – начал Юлий, – если оно дойдет до Милицы… ведь Спик ее лазутчик.

Новотор махнул рукой:

– Я все равно вынужден поставить государыню в известность обо всем, что произошло.

Однако он ни о чем не расспрашивал, и Юлий тоже не возвращался к происшествию. Против обыкновения весь вечер они молчали, и это было тягостно для обоих.