Бабочки в жерновах - Астахова Людмила Викторовна - Страница 66

Нет, не думал. А зачем? Зачем, если каждый день несет новые впечатления, радости и печали, если деревья вырастают и становятся огромными, а потом сохнут и отправляются на дрова? Если одни вещи дряхлеют, а им на смену приходят новые, более совершенные? Это же очевидно – ведь ничто не стоит на месте: время бежит, мир стремительно меняется от года в год.

- А ты мозгами-то пораскинь, рыцарь науки. Вдруг ты просто не помнишь, что в прошлом воплощении был таким же авантюристом, только, возможно, менее ученым. Точно так же отрекся от учителя, бросил невесту, шатался по миру, чуть не помер от желтой лихорадки или чумы, и однажды очутился на Эспите. Пленником, рабом, а может и просто неосторожным и любопытным дураком. И сгинул в пещере без следа. Чтобы снова родиться…

Шепот Стражниц оплетал Ланса со всех сторон, будто паутиной опутывал. Сотня паучих против одной бабочки, трепыхающейся в липких сетях.

- Так вот откуда узоры!

- Какой ты догадливый, Ланс Лэйгин! - черепа откровенно смеялись. – Бабочки такие странные создания. Помнит ли крылатое существо о том, что еще совсем недавно было гусеницей? Что снится им в живом хитиновом склепе, пока одно превращается в другое? Где заканчивается гусеница и где начинается бабочка? Я не знаю, но я ведь простая стражница, а ты такой большой ученый. Возможно, у тебя получится узнать, почему одни бабочки помнят, а другие – забывают всё и навсегда.

- «Мельники» говорят, что память, пронесенная через рождения, высшая награда, - не слишком уверено возразил археолог.

- Разве мы похожи на счастливцев? Я? Фрэн? Исил?

Если правда то, о чем говорила Лив, а она не лгала, то ничего хорошего в бесконечном кружении вокруг Эспита нет.

- Вы хотите забыть?

- Опять ты за старое, Ланс? Зачем обобщаешь? Все хотят мира? Все хотят войны? Все – это никто. Нет всех, есть – я, Лив Тенар. И я - не хочу. Я не верю в то, что там, под землей находится волшебная отмычка, с помощью который ты всех выпустишь на волю. Я считаю, что лучше знать, что идешь по кругу, чем не знать и бояться смерти. Но спроси у Фрэн, у Лисэт, она скажет: «Хочу!» Ты с кем, Ланс Лэйгин, с ней – несчастной нищей ведьмой, одурманившей тебе отравой, или со мной – жестокосердной Стражницей, открывшей глаза на происходящее?

Лэйгин задумался. Конечно, он знал, что разговаривает сейчас с самим собой, но разве это что-то меняло? Он остался в крипте обдумать и решить. Так есть ли разница, как это делать, верно? А в компании с говорящими мертвыми головами делать это как-то даже оригинальнее.

Но для верности он закрыл глаза ладонями.

- Видишь ли, Лив Тенар, я очень любопытный человек, - сказал мурранец. - Я никогда не прощу себе, что, оказавшись в такой близости от великой тайны, не попытался узнать истину. Какой же я после этого буду ученый? – сначала его голос звучал неуверенно, почти вопросительно, но с каждым словом тон становился суровей, а уверенность внутри крепла. – Как любит говорить ваш Берт: «Быть у ручья и не напиться?», хотя он совсем про другое. Я тут, а Калитар за дверью. Нет! Пусть это ошибка, но это - моя ошибка.

- Вот так оно всегда и происходит. Никто не в силах удержаться от любопытства, никто, - грустно вздохнула Стражница. – И я, и они. И даже ты.

- Наверное, всё потому, что мы люди и обязательно хотим знать?

- Говори за себя, Ланс Лэйгин. Так… что ты решил?

Он убрал руки от лица, открыл глаза и осмотрелся вокруг. Со всех сторон, из каждой ниши, осиянная теплым светом, живая и настоящая глядела на него Другая.

- Я пойду и узнаю, - сказал Ланс. Счастливый Ланс Лэйгин, если угодно.

Всем давно известно, что граница между мирами, между прошлым и настоящим, пролегает в сумеречный час – рассвета или заката, когда исчезают тени и остается лишь неяркий свет. Лучшее время, чтобы отправиться за ответами.

Так Ланс и сказал даме Тенар. И она не стала возражать. На рассвете Стражница отворила дверь, отступила в сторону, давая пройти, а потом еще долго стояла и глядела в бесконечную тьму…

- Хотел пролезть через слуховое окно и задушить меня во сне?

Пистолет был тяжелым, очень тяжелым, но рука Лив не дрожала. Берт, впрочем, тоже не вздрогнул.

- Или… - продолжила она. – А! Я поняла! Труба. Припоминаю, как ты уже проделал такое однажды. Но угорела бы не только я.

- Девчонка легкая, - Берт улыбнулся, как всегда ничего не отрицая, но и не признаваясь. – Ее несложно вынести даже через окно. Но портить твой дымоход – это слишком изощренно, Лив. Теперь ведь не зима.

- Верно… - медленно проговорила Стражница. – Лето. И Летний фестиваль. Будь любезен, подними руки так, чтобы я их видела.

- Иначе ты меня пристрелишь?

- Я выстрелю, Лазутчик. Тебе под ноги. А с крыши ты упадешь сам.

- Ты тоже становишься изощренней раз от раза, - он послушно поднял руки и неспешно повернулся, глядя куда угодно – на предрассветный горизонт, на жемчужные волны и легкие полупрозрачные облака – только не на нее. – Это ведь я приучил тебя бить первой.

- О да. Я помню.

- Почему, Лив? Ведь это шанс, совсем неплохой шанс для всех нас. Зачем ты защищаешь этого мурранского Мотылька? Это ведь совсем не твоя роль, защищать кого-то. Твое дело – стеречь, не впускать и…

- И не выпускать, - она договорила за него и присела на конек крыши, положив пистолет на колени. – И твой второй вопрос неверен. Правильный вопрос – «почему», а не «зачем».

- Ты позволишь мне тоже присесть? Благодарю. Итак, почему? Мы ведь никогда об этом не говорили.

Лив смотрела на то, как он садится на верхнюю ступеньку лестницы, свесив ноги в легких эспитских сандалиях, как беспечно болтает пятками над краем, рассуждая при этом о совсем не пустяковых вещах. В этом был весь Берт, влекущий и отвратительный одновременно. И где же он припрятал оружие?

- Не говорили и теперь не станем, - проворчала женщина. – Тысяча лет пустого трепа ничего не изменила.

- Не только трепа, Лив, - тонко улыбнулся Берт.

- О да, не только, - она хмыкнула. – Все еще надеешься соскочить за чужой счет, Лазутчик? Как всегда? Ну, а я не надеюсь. Пустая трата времени и сил. И жизней, чужих, как водится. Вот разве что узнать, что же я такое совершила там, в Калитаре, раз меня приковали…

- К Острову?

- К тебе! – взъярилась Овчарка. – К тебе, будь ты проклят! Грязная крыса, лазутчик и вор. И еще убийца.

- Может, ты влюбилась в меня и сама себя обрекла на это, - Берт пожал плечами, не удосужившись даже обернуться. – Так что некого винить. Судьба! – и сплюнул вниз, внимательно проследив полет плевка.

- В задницу судьбу. Если у Мотылька не получится, я пристрелю тебя хотя бы для того, чтобы дожить остаток этого круга спокойно.

- О… А как же наша вечная любовь, Стражница?

- Любовь… - в устах Лив это прозвучало грязным ругательством. – Любовь, как же. Вторая после Келсы. Вечно вторая, вечно другая. Если мне так погано, то что же ты сделал с ней?

- Я не помню, - тихо ответил рыжий контрабандист. – Не помню даже, имя это или название. Только слово, даже не тень… Что проку в одном слове?

Лив потерла лоб и вздохнула:

- Можешь мне поверить, такие вещи чувствуются. Если я – вторая, то где-то должна быть Первая. Так что это определенно имя.

- Тогда… Почему она не возвращается? Как ты думаешь, Лив?

- Может, и возвращалась, да ты не узнал. Сам знаешь, некоторые по несколько кругов подряд пропускают. А может, не суждено, - отрезала женщина, а потом вдруг призналась: - Я бы многое отдала за возможность никогда больше тебя не видеть, Берт, но только не память. Если уж ходить по кругу, то с открытыми глазами. Но ты… Ты ведь можешь уехать и не возвращаться! Это мы все, как сказочная нежить, прикованы к своим гробницам и не в силах их покинуть, а твоя могила – море. Везде, где оно шумит, ты сможешь оставаться живым. Зачем ты все время возвращаешься, Берт?

- Я боюсь, - он вздрогнул. – Веришь ли, я просто боюсь. Вдруг пропущу что-то… кого-то важного. Но ты права. Если не дано освободиться, то хотя бы узнать, за что. Вот почему морские и подземные должны получить мурранца. Это шанс…