Прекрасная дикарка - Ольховская Анна Николаевна - Страница 21

Ника вздрогнула и чтото неразборчиво прошептала, радостная улыбка бабочкой присела на губы девочки, но лишь на мгновение. В следующую секунду лицо дочери исказили тревога и страх.

А потом все кончилось.

Индиго отпустили руки друг друга и, тяжело дыша, открыли глаза.

Гроза ушла, не взорвавшись, и в обессиленной тишине прозвучал звонкий голос Ежика:

– Мамичка, а кто был этот дядя? Он так странно посмотрел на нас, у меня словно мураши по спине побежали! Щекотно так!

– Ккакой дядя? – проклекотала я, возвращая обосновавшееся в горле сердце на место. – Где?

– Ну там, – исцарапанный пальчик указал кудато вверх. – Там сейчас появился дядя, такой же, как мы.

– Это не дядя, Ежик, – прошептала Ника. – Это наш папа.

– Папа? – бровки малыша выстроились в изумленный домик. – Папа?! Мой папа?

– Наш папа.

– А он… Он разве есть? Мамичка, – на меня в упор посмотрели налившиеся слезами карие глазищи, – он на самом деле есть? Он не умер?

– Да с чего ты взял, лапыш, что папа умер? – я ласково обняла задрожавшее вдруг тельце сына.

– Мне все говорили, и Тумиси, и остальные! Они говорили, что мой папа был один из плохих богов, и его тоже убила Старейшая. А вы с Никой меня просто обманывали, потому что я маленький! А он! А он! Он есть! – Ежик, захлебываясь слезами, кричал все громче. – И он… Он так смотрел на нас! И… и…

Мальчик вдруг вывернулся из моих рук, подбежал к Михару и, подняв на него заплаканные глаза, жалобно прошептал:

– Я к папе хочу.

Парень смущенно отвернулся. Он не знал русского языка, но все понял и так.

– Нельзя, – на ломаном немецком тихо проговорил он.

– Но почему? – перешел на немецкий Ежик. – Почему? Ника! Ты почему молчишь? Скажи ему! Папа ждет нас, я знаю! Ему плохо!

– Ты тоже это почувствовал? – както бесцветно прошелестела девочка.

Она так и осталась сидеть, словно брошенная наигравшейся хозяйкой кукла. А в глазах… Господи, откуда столько боли и безнадежности?!

– Ника, – я упала перед дочкой на колени и прижала к груди вялое, безучастное тело моего выросшего, но все равно маленького ребенка, – солнышко мое родное, что произошло? Что ты увидела такое?

– Папу, – майка на груди, там, куда прижалось личико Ники, мгновенно намокла.

– Я поняла это, Ежик тоже его видел. Но что с папой не так?

– Все не так.

– Что именно?

– Мам, я не знаю, слишком мало времени было. У нас в первый раз получилось дотянуться так далеко, и связь быстро оборвалась. Но там… Мама, вокруг него все черное!

– Как это?

– Я не знаю, не знаю! Папа в опасности, там все черное!

– Мы почувствовали это, все, – глухо проговорил Михар. – Рядом с отцом Ники находится человек из ночи. Это зло. И оно уже почти победило.

– И я ничего не могу изменить! – голос Ники звучал все тише. – Ничего…

– Не говори так! – рядом с нами присела на корточки Лхара и погладила подругу по спутанным волосам. – Маленькая Сестра, все можно изменить, если очень захотеть, поверь мне. Мы поможем тебе победить зло, как ты когдато помогла нам.

– Но как? – Ника подняла измученные глаза. – Как изменить, когда мы все вместе едва смогли дотянуться до папы, и всего на несколько секунд!

– Мы поможем тебе вернуться домой.

– Что?!

ГЛАВА 18

– Петер, ты уверен, что хочешь остаться здесь? – Знаю, что задаю этот вопрос уже в сто двадцать девятый раз, но с адекватностью у меня сейчас отношения не складываются.

Откуда ей взятьсято, адекватности, когда до последнего момента жизнь казалась такой безнадежно предсказуемой и унылой, когда будущее сулило мне лишь развеселую участь гнилозубой старушонки, которую внуки вежливо усаживают в безветренное место, уходя на охоту в лес.

Почему гнилозубой? Так ведь Петер не стоматолог, максимум, что он может в этой области медицины, – вырвать больной зуб. Зато наш рыжик оказался талантливейшим врачомисследователем. Он оставил все самое лучшее, что изобрел Менгеле, и с успехом применял новые методики лечения на практике, постоянно совершенствуя их. А еще наш Петер записал все рецепты местных лекарей, выучил названия лекарственных трав и корешков, используемых индейцами, и справлялся порой с практически неизлечимыми раньше болезнями. Там, в цивилизованном мире, герр Вайс легко и непринужденно стал бы миллионером, открыв свою клинику.

Одно огорчало Огненного Бога – сроки годности большинства медицинских препаратов, хранившихся на складе, закончились, а пополнить запасы было нечем – из резервации выхода не было.

И вдруг плотно закрытая дверь слегка приоткрылась! И индиго готовы отпустить с нами Петера, справедливо, с их точки зрения, полагая, что женщине с двумя детьми будет довольно сложно добраться до цивилизованного мира.

Это мнето?! Трудно добраться домой?!! Три хаха!

И плевать, что у нас нет ни документов, ни денег, главное – нас отпускают!

Там, на горе Тимуку, я, если честно, не поверила обещанию Лхары, решила, что она просто хочет успокоить Нику и Ежика. Тем более что остальные индиго отреагировали довольно нервно на слова девушки. Меня и сына вежливо, но настойчиво выпроводили с террасы, и до вечера мы Нику не видели.

Это были, скажу честно, не самые лучшие часы в моей жизни. Я с упорством маньяка топила отчаянно сопротивлявшуюся надежду, снова и снова убеждая себя, что ничего не изменится, нас не отпустят, это обсуждалось уже не раз, люди не хотят рисковать, самим отсюда не выбраться, и вообще…

– Анхен! – удивленный возглас Петера надувным молотом врезал мне по затылку – не больно, но ошарашивает. – Ты зачем тапку в суп кладешь? Михар вчера принес отличную утку, мне кажется, она гораздо питательнее, чем стоптанный шлепанец.

– Тапку? – я недоверчиво заглянула в кастрюлю. – Мда. Это я решила израильскую кухню усовершенствовать, новый рецепт апробирую.

– А при чем тут израильская кухня?

– Да вот вспомнился вычитанный когдато в одной из газет замечательный рецептик. Значит, так. Отвариваешь вкрутую яйца, чистишь их, режешь кружочками, потом бросаешь кружочки в кипящую подсоленную воду, перемешиваешь и – вуаля! Супец готов! Расточительные особы могут заправить сие изысканное блюдо сметаной, а конченые транжиры – использовать вместо воды наваристый бульончик изпод яиц.

– Впечатляет, – рыжий помешал ложкой варево из тапки и грустно вздохнул. – Анхен, но ведь уточка же!

– Слишком жирная! – проворчала я. – Надо печень беречь.

– Не пытайся сбить меня с толку, – Петер отложил ложку и с решительным видом устроился за столом. – Я слишком хорошо тебя знаю. Говори – что произошло?

– Ничего. Что может произойти в нашем захолустье, когда мир и покой охраняют Всемогущие? – Да, сама себе не верю, но ведь и Петер не Станиславский.

– Анхен! Я что, так похож на дурака?

– Не знаю, – пожала плечами я, вытаскивая из кастрюли отварную тапку. – Ты мне сам говорил, что похож на отца, а с ним я познакомиться не успела, поэтому не рискну ничего утверждать насчет его умственных способностей…

– Слушай, – обычно спокойный и уравновешенный приятель начинал злиться, – что происходит? Сначала ко мне прибегает взъерошенный Ежик и радостно верещит чтото о папе, которого он сегодня видел, потом я застаю тебя за приготовлением супа из тапки, и ты будешь морочить мне голову?! Какой папа? Откуда? И что это за ерунда насчет вашего отъезда?

– Насчет отъезда действительно ерунда, а вот остальное…

Он совсем не удивился моему рассказу, удивляться он перестал три года назад, когда впервые увидел объединенную мощь индиго.

– Значит, Лхара пообещала вас отпустить домой? – задумчиво проговорил Петер, глядя за окно.

– Да это она так, чтобы успокоить!

– Не знаю, не знаю. Эти ребята ничего просто так не говорят, к тому же Лхара, насколько я знаю, самая сильная из индиго после Ники.

– Ну и что? Все равно они все решения принимают вместе, у них нет лидера.