Ромен Кальбри - Мало Гектор - Страница 8

Он ввел меня в просторную комнату, полную книг, указал на стол, где были чернила, бумага и перья, и оставил меня одного.

Мне гораздо больше хотелось плакать, чем писать письмо. От его сурового обращения у меня заныло сердце; к тому же я был сильно взволнован разлукой с мамой. Но я постарался выполнить его требование. Я перепачкал целый лист бумаги, на котором оказалось куда больше слез, чем чернил. И, хотя это было мое первое письмо, я чувствовал, что одних слов: «я благополучно дошел, а завтра к тебе зайдет Суббота за моим бельем», — недостаточно; однако, как ни бился, так больше ничего и не придумал.

С четверть часа я корпел над этой злополучной фразой, пытаясь к ней что-нибудь добавить, когда мое внимание привлек разговор в соседней комнате. Господин Биорель говорил со своим слугой.

— Итак, мальчик все же явился, — сказал Суббота.

— А разве ты думал, что он не явится?

— Я думаю, что с ним у нас все пойдет по-иному.

— Что же именно?

— Вы, сударь, завтракаете в полдень, а я выпиваю свою рюмочку утром. Будет ли мальчишка завтракать вместе с вами или он будет выпивать свою рюмку утром со мной?

— Какая рюмка? Ты, верно, сошел с ума!

— Черт возьми, откуда мне знать, как надо кормить детей?

— Разве ты сам никогда не был ребенком? Вспомни хорошенько это время и обращайся с мальчиком так, как обращались с тобой.

— Ну уж нет, я не допущу ничего подобного в вашем доме! Со мной обращались прескверно. Если вы хотите воспитывать мальчишку таким же манером, то уж лучше сразу отослать его обратно домой. Не забывайте, что вы кое-чем обязаны этому малышу.

— Ты-то не забывай об этом и обращайся с ним, как полагается.

— Что ж, тогда придется прибавить ему в рюмку немного сахару.

— Ты будешь давать ему все, что сам любил в детстве, а еще лучше — спросишь у него, чего он хочет.

— Ну, если вы начинаете его баловать, то это тоже не доведет до добра.

— А ты знаешь, Суббота, зачем нужны дети?

— Для того, чтобы ломать все, что попадается под руку, и отравлять людям жизнь.

— Но также и для того, чтобы начать нашу жизнь заново, если она не удалась, и добиться того, чего мы не сумели сами.

И, сказав это, господин Биорель вошел ко мне.

— Ты ровно ничего не знаешь, — заявил он, прочитав мое письмо. — Тем лучше: мне не придется полоть, прежде чем сажать. А теперь ступай прогуляйся.

Остров Пьер-Гант был поистине странным обиталищем, и я никогда в жизни не встречал ни одного места, похожего на него.

По форме остров напоминал удлиненный треугольник, самая острая и низкая точка которого отделялась от материка проливом, шириной не более четырехсот метров, и с берега поднимался в виде амфитеатра. Сторона, обращенная к материку, была покрыта зеленью, травой и кустарником, и только кое-где проступили острые верхушки серых гранитных скал. Сторона, обращенная к морю, была оголена, иссушена, выжжена ветрами и морской солью.

Дом, выстроенный на вершине острова, стоял на небольшой площадке, в том месте, откуда расходятся склоны. Это местоположение открывало перед ним широкий горизонт и давало возможность видеть все вокруг как на море, так и на земле, но зато дом был открыт всем ветрам, откуда бы они ни дули. Однако ветры ничего не могли поделать с этим зданием, построенным в 18… году для того, чтобы бороться с высадками англичан и держать связь с береговой охраной, ибо его гранитные стены были толщиной в несколько футов, а крыша могла выдержать даже бомбардировку. Господин Биорель, купив это старое гнездо, пристроил к нему с наружной стороны галерею, что несколько украсило и расширило его, а внутри поставил необходимые для жилья перегородки и двери. Правда, дом не стал от этого ни уютнее, ни веселее, но зато сохранил свое главное качество — остался таким же прочным и непоколебимым, как та скала, частью которой он был.

Ужасные ветры, с которыми приходилось постоянно бороться, как с врагами, приносили, однако, острову много пользы. Благодаря им температура зимой бывала здесь выше, чем на материке, а потому на низких участках, защищенных скалами и осыпями, росли такие деревья и кустарники, которые даже в более мягком климате растут только в теплицах: олеандры, фуксии и фиговые деревья.

В большинстве случаев неровности почвы на острове были природными, но кое-где их создавал искусственно сам господин Биорель, который с помощью своего слуги превратил остров в большой дикий сад. Только восточная часть острова оставалась невозделанной. Сглаженная ветрами и постоянно орошаемая волнами, она служила пастбищем для двух маленьких бретонских коров и нескольких черных овечек.

Но всего замечательнее, что огромные работы по возделыванию земли и разведению сада были делом рук двух человек, без всякой посторонней помощи.

В поселке не раз говорили, что господин Биорель не нанимал батраков из скупости, но когда я узнал его ближе, то понял, что здесь дело было совсем не в деньгах, а в его убеждениях. «Человек должен все делать для себя сам, — частенько говаривал он мне, — и я живой пример того, что это возможно».

Он так широко применял этот принцип, что даже в самых обычных повседневных делах никогда не прибегал к чужой помощи. Мы питались молоком от своих коров, овощами и фруктами из своего сада и огорода, рыбой, пойманной Субботой, хлебом своей выпечки из муки, смолотой на собственной маленькой ветряной мельнице — истинном произведении искусства господина Биореля. Будь остров достаточно велик, господин Биорель сеял бы там столько пшеницы, что ее хватило бы на год. И выращивал бы столько яблок, что из них можно было бы делать запасы сидра.

Чтобы быть справедливым, следует сказать, что Суббота вложил во все эти работы немалую долю труда. Он прошел хорошую школу жизни: был юнгой, матросом, слугой офицера, поваром на китобойном судне и знал толк во многих ремеслах.

Отношения между хозяином и слугой были чисто товарищеские; обедали они за одним столом, и разница в их положении выражалась лишь в том, что господин Биорель сидел во главе стола. Такой образ жизни отличался простотой и благородством, чего я, впрочем, не замечал, живя с ними, но теперь, когда я вспоминаю прошлое, он меня трогает и умиляет.

— Ромен, — сказал мне господин Биорель в первый же день моего прихода, — я не собираюсь делать из тебя ни белоручку, ни нотариуса или врача — нет, я хочу, чтобы из тебя вышел моряк и настоящий человек. Есть много способов учиться. Например, можно учиться играя и гуляя. По душе ли тебе такое ученье?

Его речи показались мне довольно странными, и я только впоследствии понял по-настоящему, в чем заключался их смысл. Меня очень удивило, что можно учиться даже играя, — в нашей деревенской школе так не учились. Но я удивился еще больше, когда мое учение началось, а началось оно в тот же день после полудня.

Я пошел вместе с господином Биорелем гулять на берег; по пути он старался заставить меня разговориться. Мы вошли в небольшую дубовую рощу.

— Что это такое? — спросил он меня, указывая на муравьев, перебегающих через дорогу.

— Муравьи.

— Верно. Но что они делают?

— Они тащат на себе других муравьев.

— Хорошо. Ступай за ними до их муравейника и посмотри внимательно, а потом расскажешь мне, что ты там увидел. Если ты не заметишь ничего интересного, пойдешь туда еще раз завтра и послезавтра; словом, будешь ходить до тех пор, пока не увидишь чего-нибудь примечательного.

Я наблюдал за муравейником целых два дня и заметил, что одни муравьи ровно ничего не делают, в то время как другие работают без отдыха и вдобавок еще кормят этих бездельников.

— Отлично, — заявил господин Биорель, когда я сообщил ему о своих наблюдениях. — Ты увидел самое главное — этого достаточно. Те муравьи, которые ничего не делают, совсем не больные и не старики, как ты думаешь; они — господа тех, кто работает, а те — их рабы. Без помощи рабов они не могли бы добывать себе пищу. Тебя это удивляет, а между тем у людей часто происходит то же самое. Еще существуют такие страны, где люди бездельничают и кормятся трудами тех, кто работает. Если бы праздность господ объяснялась их болезнью, то все было бы понятно; больные отдыхают, а здоровые трудятся, люди должны помогать друг другу. Но на деле это совсем не так. У муравьев господа — как раз самые сильные и храбрые, наиболее приспособленные к войне. Мы с тобой вместе побываем еще у муравьев и, несомненно, увидим, как они вступают в битвы. В них принимают участие только господа, и их цель — добыть себе новых рабов. А пока ты этого еще не видел своими глазами, я дам тебе прочесть книгу известного ученого, господина Юбера, который описывает одну из таких муравьиных битв, происходившую как раз в то самое время, когда за пятьсот миль от нее шло другое, гораздо более страшное сражение между людьми. Не знаю, имелись ли у людей более веские причины для истребления друг друга, но побоище было ужасное. Я сам остался жив только благодаря счастливой случайности. Мы шли вдоль реки, называемой Эльбой, а на другом берегу, у русских, стояли батареи тяжелой артиллерии; раздавались залпы, но мы не видели разрушений, так как были прикрыты изгибом реки и небольшой возвышенностью. Я шел и думал о том, что сегодня день рождения жены и что он может оказаться последним днем моей жизни, потому что я нахожусь под сильным артиллерийским огнем. Как был бы я счастлив, если бы мог сегодня сам поздравить жену! Вдруг прямо перед собой, в сырой канавке, я увидел кучку прелестных распустившихся незабудок. Не надо думать, что сражения происходят так, как их рисуют на картинках, и что солдаты ходят только ровным строем. Мы шли развернутой цепью и могли двигаться свободно. Несмотря на угрожавшую мне опасность, маленькие голубые цветочки привлекли мое внимание. Я наклонился, чтобы сорвать несколько незабудок, и в тот же миг страшный удар пронесся над моей головой, раздался оглушительный взрыв, и в спину мне полетели сломанные ветви ивы. Мы оказались напротив батареи, и залп ее орудий скосил всех моих товарищей. Если бы я не нагнулся за незабудками, я был бы тоже убит. Не правда ли, я вовремя вспомнил о своей жене? Когда я выбрался из-под груды ветвей, маршал Ней уже заставил замолчать русские пушки.