Ромен Кальбри - Мало Гектор - Страница 37

Я взобрался на палубу. Матросы и рабочие были заняты погрузкой. В широко открытый трюм спускали тяжелые ящики, качавшиеся на цепях. Сперва на меня не обратили никакого внимания. Но я так долго стоял неподвижно, не решаясь подойти к человеку, который записывал количество проносимых мимо него ящиков и которого я принял за капитана, что в конце концов он сам меня заметил.

— Убирайся отсюда! — заорал он на меня.

— Извините, сударь, мне надо с вами поговорить.

И я попросил его взять меня юнгой на судно «Утренняя звезда».

Он даже не ответил мне, а жестом показал, что я могу идти, откуда пришел.

— Но, сударь…

Он погрозил мне кулаком, и я ушел, чувствуя себя униженным и, по правде сказать, немного встревоженным. Примут ли меня на какое-нибудь судно?

Но нельзя было падать духом и сразу опускать руки. Я пошел дальше. Очевидно, «Утренняя звезда» слишком роскошный корабль для меня. Поэтому я выбрал черный и грязный бриг под названием «Конгр», направлявшийся в Тампико. Здесь мне ответили коротко и ясно, что им никто не нужен. На третьем корабле я решил обратиться не к капитану, а к матросу. Когда я изложил ему свою просьбу, он пожал плечами и назвал меня забавным парнишкой; ничего больше я не мог от него добиться.

Наконец капитан шхуны, отплывающей к берегам Африки, с отнюдь не внушающим доверия лицом, согласился взять меня к себе. Но, узнав, что у меня нет отца, который мог бы подписать с ним договор, что я не числюсь моряком, что у меня нет не только вещевого мешка, но и вообще никаких необходимых матросу вещей, он приказал мне немедленно убираться прочь, пока я не отведал его кулаков.

Дела принимали скверный оборот, и мне стало не по себе. «Неужели мне придется вернуться в Пор-Дье?» При мысли, что я увижу маму и Дьелетту, я почувствовал огромную радость. Но дядя… ведь я должен отслужить у него. Я не забыл об этом несчастном обязательстве и потому продолжал свои поиски.

Обойдя все доки, я вновь вернулся во внешнюю гавань. Начинался прилив, и уже несколько маленьких рыбачьих лодок отправились в открытое море. Я пошел на мол посмотреть, как входят и выходят из гавани корабли. Как давно не любовался я этим прекрасным зрелищем! Начинавшийся прилив, необъятная морская даль, снующие взад и вперед лодки из Кана, Руана, Гонфлера, большие суда, отплывающие в дальнее плавание, прощальные возгласы пассажиров, махающих платками, крики матросов, скрип блоков и снастей, бесчисленные белые паруса, заполнившие рейд и уходившие вдаль до самого горизонта, — эта картина захватила меня, и я забыл о моих тревогах.

Больше двух часов простоял я, облокотившись на парапет, как вдруг почувствовал, что кто-то дернул меня за волосы. Я с удивлением оглянулся и увидел перед собой Германа — одного из музыкантов труппы Лаполада.

— Неужели Лаполад в Гавре? — спросил я с таким ужасом, что Герман с минуту не мог ничего ответить от хохота.

Наконец, немного успокоившись, он рассказал мне, что тоже ушел от Лаполада и теперь собирается ехать к брату, который живет в республике Эквадор. Лаполада мне теперь нечего опасаться; он не будет меня разыскивать, так как получил довольно большое наследство и продал свой зверинец — вернее, то, что от него осталось: ведь через две недели после нашего бегства бедный Мутон умер от горя и голода. Когда Дьелетта ушла, он сделался свирепым и мрачным и упорно отказывался от пищи. Только Лаполада он готов был сожрать и, завидя его, начинал яростно метаться в клетке. Но Лаполад вовсе не желал спасать жизнь льву ценою собственной жизни, и несчастный Мутон околел, пав жертвой своей любви и верности Дьелетте.

Герман спросил меня, поступил ли я в матросы, и я рассказал ему о том, какая меня постигла неудача.

Герман недаром провел столько времени в балагане — он был мастером на всевозможные выдумки.

— Хочешь, я подпишу за тебя договор под видом твоего брата? — предложил он.

— А где я возьму экипировку?

Вот в чем заключалось главное затруднение. Герман был так же беден, как и я. За его проезд уплатил брат, и, даже сложив все наши деньги, мы не смогли бы купить на них все необходимое.

Пришлось отказаться от этого проекта. Чтобы немного подбодрить и развлечь, Герман повел меня обедать, а затем мы отправились с ним в театр; ему дал два билета земляк, тоже музыкант из оркестра. В тот вечер давали премьеру комедии «Открытая война», где одного из действующих лиц приносят на сцену в ящике.

— Вот как раз то, что нам нужно, — сказал Герман. — В антракте я тебе расскажу, что я придумал.

Его план состоял в следующем: мы купим большой сундук, и я спрячусь в него. За час до отплытия Герман принесет запертый и перевязанный веревками сундук на пароход под видом багажа. Когда мы выйдем в открытое море, Герман отопрет сундук, и капитану поневоле придется оставить меня на судне: ему будет некуда высадить меня. Не выкидывать же за борт! А во время путешествия я уже должен сам найти себе подходящую работу.

План был безумный, но он сулил ряд приключений и этим прельстил меня.

На следующий день мы с Германом обошли все лавки подержанных вещей и добыли наконец за десять франков громадный, окованный железом сундук, который оказался мне как раз по росту, словно был сделан по моей мерке. Герман отнес его к себе домой, где он приютил и меня, а затем просверлил в сундуке несколько дырочек, чтобы я в нем не задохнулся. Я влез в сундук, Герман запер меня, и я спокойно просидел в нем два часа. Я мог двигать руками и ногами, ложиться на бок и на спину — словом, по желанию менять положение.

Судно, на котором уезжал Герман, отправлялось в путь на следующий день в два часа пополудни. В оставшееся до отплытия время я осмотрел это судно, называвшееся «Ориноко», а потом написал маме подробное письмо. В нем я сообщил ей о своем скором отъезде, попросил прощения за то, что поступаю против ее желания, и выразил надежду, что так будет лучше для всех нас. К этому письму я приложил второе, адресованное Дьелетте. В нем я написал все, что узнал от Германа, и просил ее быть поласковее с мамой.

За два часа до полного прилива, то есть в полдень, Герман усадил меня в сундук и сунул мне кусок хлеба.

— До завтра! — сказал он, смеясь. — Если ты проголодаешься, тебе будет чем закусить.

Мне предстояло пробыть в ящике двадцать часов. Мы решили, что мне нельзя показываться слишком рано, пока мы не отойдем подальше от Гавра, иначе капитан может отправить меня обратно на рыбачьей лодке или на лоцманском судне, а в открытом море можно не опасаться подобной встречи. Последние дни дул сильный южный ветер, и поэтому через двадцать часов мы уже будем далеко за Шербургом, в Ла-Манше.

К стенкам сундука мы приделали две кожаные петли, за которые я должен был держаться, чтобы меня не швыряло из стороны в сторону во время погрузки. Герман запер оба замка на ключ, обвязал сундук веревкой и взвалил его себе на спину. При этом он так хохотал, что меня подбрасывало, словно я ехал верхом на лошади.

Но, когда он взошел на борт «Ориноко», вся его веселость мигом исчезла.

— Что вы несете? — закричал капитан.

— Сундук с моими вещами.

— Слишком поздно — отделение для багажа закрыто.

На это мы и рассчитывали. Если бы крышки люков были открыты, меня спустили бы в трюм, навалили на мой сундук другие ящики, и тогда мне пришлось бы лежать в нем до самого Эквадора. Теперь же меня оставят на палубе или поместят в каюту Германа.

Но это оказалось совсем не так просто устроить. Капитан очень долго не соглашался принять сундук, и я уже думал, что меня отнесут обратно на берег. В конце концов меня поместили между верхней и нижней палубами, среди других ящиков, привезенных в последнюю минуту.