Ромен Кальбри - Мало Гектор - Страница 26

Здесь действительно показывали двух тюленей, плавающих в большом чане. Я не заметила, как хозяин балагана разговаривал с моей няней; он долго смотрел на меня и объявил, что я милашка. Он вышел вместе с нами, и мы отправились в винную лавку. В маленькой темной комнатке, кроме нас, никого не было. Я очень устала, мне было жарко, и, пока они пили сладкое вино из какой-то миски, я задремала.

Когда я проснулась, уже совсем стемнело, и маминой ученицы не было в комнате.

Я спросила у хозяина балагана, где же она. Он ответил, что, если я хочу, мы можем отправиться к ней. Я согласилась, и мы пошли. На улицах было много народу, балаганы были ярко освещены, повсюду играла музыка. Мужчина тянул меня за руку, так что я еле поспевала за ним.

Вскоре мы вышли из толпы и очутились на широкой дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями. Здесь фонарей почти не было и только изредка встречались отдельные домики.

Мне стало страшно. Мужчина почувствовал, что я иду медленнее, и предложил понести меня, но я отказалась. Он хотел взять меня на руки насильно; тогда я начала кричать. Проходившие мимо нас солдаты остановились.

«Чего же ты кричишь, — сказал мне мужчина, — ведь мы идем к твоей маме».

Я снова пошла за ним. Дорога показалась мне гораздо длиннее, чем днем, когда мы шли на ярмарку, к тому же я ее совсем не узнавала. Мы проходили мимо высоких мрачных стен, мимо огромных ворот, где стояли часовые, затем вошли в лес, которому не было конца. Тут мне стало так страшно, что я остановилась.

«Пойдешь ли ты дальше, дрянная девчонка! — грубо закричал мужчина. — Будешь артачиться — я тебе покажу!»

Кругом никого не было, он сильно дернул меня за руку, и я пошла за ним, горько плача. Подумай, ведь мне было только пять лет! Я всего боялась, и потом, я считала, что мы идем к маме.

Не знаю, сколько времени мы шли, я еле передвигала ноги от усталости, как вдруг впереди замелькали огни деревни. Перед въездом в нее на площади, у деревянной ограды, стояли повозки странствующих комедиантов. Мы вошли в одну из них. Нас встретила безногая женщина; она пила водку.

Мужчина что-то тихо прошептал ей на ухо. И оба долго меня рассматривали.

«Разве ты не видишь, — сказала женщина, — у нее на щеке родинка».

Эта родинка, похожая на ягоду красной смородины, была у меня вот тут; сейчас на ее месте осталась небольшая ямочка.

«Ерунда! — отозвался мужчина. — Ее легко убрать».

Мне снова сделалось страшно, и я спросила, где же мама.

«Мама придет завтра, моя милочка, — сказала женщина, — а теперь будь умницей и ложись спать».

«Она, должно быть, голодна», — заметил мужчина.

«Ну что ж, дадим ей поесть, нашей милашке».

Тут только я увидела, что у этой женщины совсем нет ног и что она двигается, переваливаясь всем телом и опираясь на руки. Это меня страшно удивило и снова напугало. Но она подала мне на ужин очень вкусное блюдо — крупный зеленый горошек, только что вынутый из печки, — и я принялась за него с большим удовольствием.

«Славная девчонка! — сказала женщина, заметив, с какой жадностью я ем горошек, даже без соли и без масла. — Ее нетрудно будет прокормить».

Она не знала, что горошек был моим самым любимым блюдом, а дома мне его не давали. В детстве я часто болела, и доктор рекомендовал кормить меня жареным мясом.

«А теперь ложись спать», — сказала женщина, когда я кончила есть.

И она отдернула тиковую занавеску, которая отделяла заднюю половину повозки. Там стояли две постели.

«Вот забавно спать в повозке!» — подумала я и мгновенно уснула.

Когда я проснулась, мне почудилось, что кровать подо мной танцует. Сначала я решила, что вижу это во сне, но меня все так же покачивало с боку на бок. Затем я услышала звон колокольчиков и скрип колес. Над моей кроватью было проделано маленькое окошко, в которое проникал свет. Я встала на колени и посмотрела в него. Начинало светать, деревья мелькали передо мной. Вдали за лугом сверкала река. Я поняла, что кровать моя едет вместе с комнатой, и вспомнила все, что со мной произошло. Я принялась громко звать: «Мама! Мама!» Незнакомый грубый голос ответил: «Мы едем к маме».

Но мне было очень страшно, и я звала все громче.

Тогда в повозку вошел человек, которого я раньше не видела. Он был такого огромного роста, что голова его в солдатской фуражке касалась потолка повозки. Он сказал:

«Если ты будешь кричать, я тебя убью!»

Можешь себе представить, как я испугалась и закричала. Но он подошел, протягивая ко мне руки; я решила, что он собирается меня задушить, и замолчала, глотая слезы.

Как только он вышел, я принялась искать свое платье, чтобы одеться. Но я его не нашла и, не решаясь спросить, где оно, осталась лежать в постели.

Повозка катилась все дальше и дальше, то по мостовой, то по песку. В окно я видела, как мы проезжали мимо каких-то селений. Наконец я остановилась, и ко мне вошла безногая женщина.

«А где мама?» — спросила я.

«Скоро мы к ней приедем», — ответила женщина.

Ее ласковый голос немного ободрил меня.

«Я хочу встать».

«Пора, пора! Давай-ка одеваться. Вон твое платье». — И она указала мне на какое-то мерзкое тряпье.

«Это не мое платье».

«Ну что ж, тебе придется все-таки его надеть».

Мне хотелось закричать и разорвать в клочки эти грязные лохмотья, но безногая женщина так выразительно посмотрела на меня, что я не посмела.

Когда я надела на себя это противное платье, безногая женщина позволила мне выйти из повозки. Мы остановились посреди большой равнины, вокруг, куда ни взглянешь, тянулись зеленеющие поля. Человек в солдатской фуражке развел костер на большой дороге и, сделав из трех палок треножник, подвесил к нему котелок. Я очень проголодалась и с удовольствием слушала бульканье супа в котелке.

Безногая женщина все еще сидела в повозке. Мужчина подошел к ней, взял ее на руки и опустил на дорогу.

«Ты не забыл про родинку?» — спросила она, посмотрев на меня.

«И правда, совсем забыл».

Этот злой человек схватил меня, зажал между ногами и так крепко скрутил мне руки, что я не могла шевельнуться. Безногая женщина подняла мне голову и срезала ножницами родинку с моей щеки.

Кровь хлынула струей и залила мне лицо и платье. Я решила, что женщина хочет меня зарезать, и начала отчаянно кричать, стараясь ее укусить. А она, не обращая никакого внимания на мои крики, прижгла мне чем-то щеку, и кровь быстро остановилась.

«Отпусти ее теперь», — сказала она мужчине.

Она думала, что я брошусь бежать. Как бы не так! Я накинулась на нее и принялась колотить изо всех сил.

Она, наверно, задушила бы меня со злости, но мужчина схватил меня в охапку, бросил в повозку и запер на ключ. Целый день мне не давали ничего есть. Только вечером они открыли дверь и выпустили меня. Первым делом я спросила про маму.

«Она умерла», — ответила безногая женщина.

Но, пока я сидела одна в повозке, я многое поняла.

«Вы лжете! Моя мама жива, а вы воровка!»

В ответ она громко захохотала, что привело меня в отчаяние.

Около месяца я прожила с безногой женщиной и мужчиной в солдатской фуражке. Они думали, что укротят меня голодом, как укрощают зверей, но это им не удалось. Чтобы меня покормили, я исполняла все, что мне приказывали, но, поев, снова переставала слушаться. Безногая женщина поняла, что я никогда не прощу ей операции, которую она мне сделала, и не раз говорила, что боится, как бы я ее не ударила ножом.

Наконец мы приехали в чужую страну, где хлеб назывался «brot» и где было много рек. Видя, что им не сладить со мной, они продали меня «слепому». Он видел не хуже нас с тобой, но притворялся слепым, чтобы выпрашивать милостыню. Целый день я должна была стоять на мосту с протянутой рукой. К счастью, у него был пудель, и вечером, когда мы возвращались домой, я могла с ним играть. Если бы не эта собака, я, вероятно, умерла бы с тоски.

Я терпеть не могла просить милостыню и не приставала со слезами к тем, кто ничего мне не подавал, а за это «слепой» каждый день бил меня палкой. Наконец «слепому» надоело меня колотить, и он перепродал меня бродячим музыкантам. Теперь я должна была собирать деньги с публики после выступлений музыкантов.