Испытание медными трубами (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 30

Короче, если жизнь и до того была не мед, то сейчас стала… Тошней не придумаешь.

Дементьев начал по вечерам после работы «зависать». То в кафешке с приятелями с работы – с пивком. То – у Борьки Шапиро на «флэту». Борькины родители свалили в Америчку – так нежно и слегка пренебрежительно, называла страну неограниченных возможностей Борькина мама, тетя Хая. Борька, дурак, ехать отказался. Ему и здесь было неплохо: хата на Чистых прудах и дача в Удельной – спасибо деду Боруху, папаше тети Хаи, который честно и самозабвенно трудился всю свою нелегкую жизнь в «бытовке». Короче, был цеховиком. А тогда это были серьезные люди. «Честное слово» тогда еще было в почете, а Борькин дед – в авторитете. Дед Борух камстралил металлические остродефицитные пуговицы, чинил вязальные машинки «Северянка» и на раз разбирал и собирал лодочные моторы. Борька уважительно называл покойного деда «делаварь». Деда Борька не застал, знал только, что тот его рождения очень ждал. Зятя своего, Борькиного папашу, слегка презирал – тот был простым инженером. Из серии «чтоб ты жил на одну зарплату». Но любимой дочери, красавице Хае, уступил, вздохнув, что любовь, она, конечно, важнее. И с грустью и тяжелым вздохом вспомнил свою красавицу Раечку, мать его единственной, горячо обожаемой дочери, жизнь с которой была недолгой, но ох какой счастливой. А в Америчке тети-Хаины гены проснулись. Видно, она наконец поняла, что от любимого, но такого неловкого мужа, как и от природы, ждать милости придется долго. И тогда тетя Хая открыла в Бруклине русский ресторан – с борщами, блинами, икрой и цыганами. И бизнес не пошел – взлетел. Родители звали Борьку и по-плохому и по-хорошему. Обещали райскую жизнь. Сулили любые блага и удовольствия: дом с видом на океан, машину на выбор – цена не имеет значения. Икру на завтрак и лобстеров на обед. Лас-Вегас, Атлантик-Сити. Играй в казино, купайся в океане, гоняй на машине. Встречайся с красивыми девушками. Самыми красивыми. Словом, живи в свое удовольствие. В полный рост, так сказать. А этот кретин съездил пару раз к маме и папе, послушал шальных цыган, попробовал лангустов и сказал, что дома лучше. Ему и вправду было особо ничего не нужно – джинсы, куртка, пара маек и свитеров. Лыжи зимой в Сокольниках, рыбалка летом на Ахтубе, хинкальная дяди Бесо и селедка с картошкой и квашеной капустой. Подружки у Борьки, конечно же, были. Как без них? Но это были какие-то худосочные, бледные и томные девицы, как правило, интеллектуалки или считающие себя таковыми, мало приспособленные к реальной жизни. Но их сближало одно – все они страстно и дружно хотели за Борьку замуж, но склонить его к этому делу было почти нереально. Особенно он утвердился в своей установке, посмотрев со стороны на семейную жизнь своего дружка Дементьева.

Пропадать у Борьки было почти счастьем – всегда было пожрать и выпить, спасибо тете Хае. Квартира в центре. Мозг никто не выносит. Жарили картошечку на огромной старой сковородке. Вспарывали банку балтийской килечки и разрезали на четыре части крепкую головку репчатого лука. Холодную водочку разливали в раритетные хрустальные стаканы девятнадцатого века, оставленные по неосторожности забывчивой тетей Хаей. Говорили о жизни. Дементьев восторгался Борькиным минимализмом и честно признавал, что он бы так не смог – давно бы грел задницу на Гавайях. Но, как известно, бодливой корове бог рога не дает. Борька сочувствовал Дементьеву сдержанно. Каждый человек – хозяин своей судьбы, – но он искренне не понимал, что так долго и муторно можно расплачиваться за пару месяцев умиления и свежего секса. Иногда, когда было совсем тошно, Дементьев оставался у Борьки ночевать. Однажды, в минуту свирепой и отчаянной тоски, завис на три дня. Дверь в родной дом ему открыли спустя минут двадцать. Теща стояла на пороге, явно раздумывая: а стоит ли вообще его пускать? Дементьев отодвинул ее плечом и прошел в свою квартиру.

– Оля в роддоме, – злобно бросила теща. Что ж, у нее было право так с ним говорить.

– Родила? – вяло поинтересовался Дементьев.

– Скотина! – сквозь зубы бросила теща и пошла на кухню.

Он принял душ и завалился спать. Честно говоря, ему все было по барабану. К вечеру Оля родила мальчика.

– Собирайся! – гаркнула теща. – И морду свою опухшую помой! Еще не хватало, чтобы у нее пропало молоко! Урод недоделанный!

– Мадам! Вы же позиционируете себя как культурную женщину! – юродствовал он.

Оля выглянула в окошко – бледная и измученная. Написала записку, в которой обращалась исключительно к матери.

– Я лишний на вашем празднике жизни, – продолжал изгаляться Дементьев.

Теща не смотрела в его сторону. Жена тоже, даже не махнула рукой.

Домой ехали молча. Из дома он позвонил Борьке и сказал, что у него родился сын. Борька вздохнул:

– Ну, наверное, поздравляю.

– Философ, блин! – разозлился Дементьев и бросил трубку.

Хотя при чем тут Борька? Теща храпела на его диване. Он взял раскладушку и пошел на кухню. Раскладушка с трудом втиснулась в узкий кухонный проем. Ноги – на кухне, голова в коридоре. И так, похоже, придется провести остаток жизни.

Через три дня забрали Олю с мальчиком из роддома. И – началось! Если бы он только мог предположить! К ребенку его не подпускали – даже когда купали его в ванночке. Гуляла с мальчиком теща. Оля в это время спала. Обедать они садились вдвоем – Ольга и мамаша. Ему не предлагали. Периодически он уходил к Борьке и напивался. Несколько раз прогулял работу. Сделали последнее предупреждение. Он попробовал поговорить с женой. Умолял, чтобы та отправила мать домой. Убеждал, что все еще может наладиться. Просил, чтобы она доверила ему сына. Пытался убедить, что во всем виновата ее мать. Оля молчала, плотно сжав губы. А потом усмехнулась и сказала:

– На тебя надежды нет. Я тебе не верю. Ты деклассированный элемент. Пьяница и бездельник. И мама будет жить здесь, со мной. Это не обсуждается.

Вечером он собрал вещи и ушел из дома.

Он позвонил в Борькину дверь и услышал, как тот по-стариковски шаркает тапками по полу. Увидев Дементьева с чемоданом, Борька вздохнул и сказал:

– Проходи.

Вечером, когда разлили водку и порезали колбасу, Борька спросил:

– Ну а дальше?

– Гонишь? – усмехнулся Дементьев.

– Да нет, живи, – ответил Борька и добавил: – Пока. А там видно будет.

И Дементьев забухал – а что, был повод.

Жалко было не развалившейся семьи – он понимал, что семьи, в общем-то, и не было. К сыну он прикипеть не успел – не дали. И в том нет его вины. Ольгу он уже не любил – по крайней мере, даже не скучал по ней. Да и любил ли вообще? Придумал себе сказку про белого бычка, а теперь глаза раскрылись. Не было там ничего такого, из-за чего стоило так лопатить свою жизнь. Жалко квартиру – единственное, что осталось у него после ухода мамы. Боже! Как они мечтали о ней! Говорили по ночам. Мама придумывала, какие сошьет занавески и где повесит фотографии. Брали деньги в долг – на первый взнос. Мама бегала по трем работам, чтобы этот долг отдавать. Он на первом курсе на все лето уехал строить коровники, чтобы отдать последнюю порцию долга. Отдал. После похорон мамы, хотя денег с него никто не требовал. Но он думал, что мама была бы им довольна. А теперь в его, в маминой, квартире живут две абсолютно чужие тетки. И пользуются ее полотенцами и чашками. Правда, там еще живет его сын… Но это осознавалось с трудом.

Борька наивно предположил, что, может быть, «дамочки», как он их называл, съедут обратно в свой Зажопинск, на родину, так сказать. В чистый воздух и неиспорченную экологию.

– Наивный! – рассмеялся Дементьев. – Кто же добровольно съедет из отдельной квартиры, с газом и горячей водой? Из Москвы, в конце концов? Таких дураков, как ты, Борька, кто от комфорта отказывается, на свете больше нет.

С работы его все-таки поперли. Сколько можно терпеть?

Жил он по-прежнему у Борьки. Дома тот бывал нечасто – то в Карелии на байдарках, то на машине с приятелями по Военно-Грузинской дороге, то на Алтае, то в монастыре в Улан-Удэ. Деньги есть, но человек свою жизнь не прожигает, а живет. С интересом и пользой для души и тела.