И шарик вернется… - Метлицкая Мария - Страница 2

Лялька

Будильник вопил истошно, истерично. Лялька шарила рукой по тумбочке, пытаясь выключить адский инструмент. С закрытыми глазами получалось плохо, вернее, совсем не получалось. Глаза пришлось открыть. Она с силой нажала ненавистную кнопку, и будильник дернулся и замолчал. Лялька полежала еще минут десять и, поняв, что опять проваливается в сон, резко вскочила и села на кровати. Она с тоской посмотрела на еще теплую и уютную подушку, мотнула головой, нащупала тапки и поплелась в ванную, залезла в душ и включила холодную воду. Было холодно и ужасно противно. Кожа покрылась крупными пупырышками.

– На тебе сошелся клином белый свет! — заголосила она.

Стало чуть легче. Потом она торопливо сосчитала до ста и выключила воду. Так Лялька воспитывала характер. Этому с детства учил ее отец.

– Чтобы не быть рохлей, — приговаривал он, растирая крошечную Ляльку жестким, мокрым и холодным полотенцем.

Лялька с детства знала, что быть рохлей — это унизительно и отвратительно. Обиднее слова нет. Рохля — это тот, кто не может за себя постоять, не может принять решения. Рохля — это обязательно плакса и трусиха, готовая прожить всю свою жизнь за чьей-то спиной. В общем, самое жалкое и безвольное существо, которое даже жалости недостойно — только презрения. Чтобы не быть рохлей, надо обливаться холодной водой по утрам, бегать на лыжах, плавать в бассейне, есть по утрам геркулесовую кашу без сахара и масла и тертую морковь на ночь. Только морковь и стакан кефира. Никаких пирожных и конфет.

– А то будешь, как… — Тут отец замолкал.

И Лялька понимала, что он имеет в виду. Вернее, кого. Конечно, мать. Обидно, но мать действительно была рохлей — плаксивой, болезненной. Любая проблема, даже самая малая, житейская, становилась для нее вселенской катастрофой. Хозяйкой она была посредственной, деньги тратила неразумно, одевалась блекло и безвкусно и красила губы бледно-розовой «мертвяцкой» помадой. Высшего образования у нее тоже не было, работала она воспитательницей в детском саду.

Как красавец и умница отец мог на ней жениться! Лялька недоумевала, хотя эту историю знала. Отец приехал в Москву из Горького, поступил в Бауманский, жил в общежитии впроголодь, на одну стипендию. С матерью познакомился у дальних родственников. Те сказали, что девочка — сирота, очень скромная и тихая, со своей отдельной квартирой. В общем, встретились, погуляли, зашли к ней выпить чаю. А выпили вина. Вместе проснулись. Он заторопился в общежитие, думал, что больше с ней не увидится. А она нашла его через два месяца и сказала, что беременна. Сыграли свадьбу. Родилась Лялька. Отец жил в одной комнате, мать с Лялькой в другой. Общались как соседи. Мать готовила еду и стирала отцу рубашки. Отец отдавал ей часть зарплаты и жил своей жизнью. Лялька не знала, что родители договорились: пока ей не исполнится восемнадцать, будут сохранять видимость семьи, чтобы не травмировать ребенка. Дураки! Как будто Лялька ничего не понимает! Смешно, ей-богу! Но это не ее дело. Как решили, так решили. Мать она любила и жалела, относилась к ней с долей презрения и брезгливости. Отцом восхищалась. Да что там восхищалась! Отца она обожала и боготворила.

Самым большим счастьем была его похвала — за что угодно. «Хорошо, что родители на работе, — подумала она. — Никто на мозг не давит и не поучает!»

Лялька съела остывшую безвкусную кашу, выпила чаю и надела ненавистную форму. «Скорее бы каникулы!» — Задержавшись на минуту у зеркала, она заперла дверь на два замка и побежала вниз по лестнице, распахнула тяжелую дверь подъезда и увидела Таню с Веркой.

– Двинули?

Девчонки кивнули.

Светик

Мать зашла в комнату, подошла к Светику, поцеловала ее в нос и замерла, залюбовалась. Тень от Светиковых ресниц лежала на смуглых, цвета нежного персика, щеках. Локон темных волос на лбу, тонкие, шелковистые, ровным полукругом брови. А нос, а рот! Все — произведение искусства. И она в который раз удивилась — как такое могло получиться? Такое вот чудо. Она сложила руки на груди и продолжила любоваться дочерью. Мимо раскрытой двери прошел муж, отец Светика. Увидев жену, вздохнул и улыбнулся — он вполне разделял ее чувства.

– Светик! — шепотом произнесла мать.

Будить дочь для нее всегда было наказанием — Светик так сладко спала и была так прекрасна!

Светик наморщила нос и медленно открыла глаза.

– Вставай, мое солнышко! — нежно пропела мать. — Опоздаем!

Светик сладко потянулась и села на кровати.

– Умница моя! — опять умилилась мать.

Когда Светик вышла из ванной, на кухонном столе стоял стакан свежего морковного сока и натертое яблоко, политое медом. Светик недовольно поморщилась и нехотя принялась потягивать сок. Мать встала сзади и аккуратно начала расчесывать густые Светиковы волосы. На кухню вошел отец и пропел:

– Утро красит нежным светом!

Светик вздохнула и скорчила гримаску. Отец подошел к ней и с явным удовольствием чмокнул в щеку. Светик дернулась.

– Ну пап! — капризно протянула она.

Поковыряв в тарелке натертое яблоко, Светик отодвинула его:

– Не хочу.

– Светик! — расстроилась мать.

Светик надела школьную форму, сшитую, естественно, на заказ и потому довольно красивую: юбка гофре, передник с узкими крылышками, воротничок из натурального кружева. На высокий «конский хвост» нацепила перламутровую заколку-бант, предмет зависти всех девчонок в классе и во дворе. Довольно оглядела себя в большое, в рост, зеркало и вышла в коридор. Отец уже стоял одетый — в светлом плаще, заморской клетчатой кепочке, с блестящим кожаным портфелем в руке.

Мать обняла Светика и расцеловала в обе щеки, сунула пакет с бутербродами в портфель — Светик никогда не ела в школьной столовке. Отец вызвал лифт, а мать стояла на пороге квартиры и махала рукой, потом, закрыв за мужем и дочерью дверь, оглядела квартиру: как всегда, предстоит уборка — пылесос, тряпка, щетка. Потом — обед из трех блюд. Еще непременно какой-нибудь десерт: пирог или пудинг, Светик обожает сладкое. Мать Светика не работала — была домашней хозяйкой. Такую роскошь позволить себе, как правило, обычные советские женщины не могли, а она могла — не у всех мужья занимают ТАКИЕ посты. Да и вообще, не у всех такие благополучные семьи и далеко не у всех такой материальный достаток. На улице стояла служебная машина Светикова отца. Он сел на переднее сиденье, а Светик расположилась на заднем. Машина медленно двинулась по двору. В окно Светик увидела своих подружек — Таню, Верку и Ляльку — и помахала им. Им было не по пути — Светик училась во французской спецшколе, пешком далеко, минут тридцать. Каждое утро отец подвозил ее на своей машине.

Зоя

Зое не нужен был будильник — она вставала сама, четко, за минуту до звонка, не позволяя себе нежиться в постели ни минуты. Быстро вскакивала, открывала окно настежь — в любую погоду — и под бодрые звуки радио начинала делать утреннюю гимнастику. Потом она быстро бежала в ванную, умывалась и, накинув халатик, выходила завтракать. Мать уже стояла у плиты, следом на кухню выходил отец. Мать раскладывала по тарелкам овсяную кашу. Завтракали молча, чтобы не разбудить бабушку. Бабушка была главным членом семьи. Еще бы — соратница самой Надежды Константиновны Крупской, заслуженный человек, персональная пенсионерка, фронтовичка, писательница. Кстати, эту прекрасную трехкомнатную квартиру государство выделило именно бабушке. За заслуги, разумеется. А так — жили бы дальше в деревянном бараке на Смоленке, с крысами и колонкой на улице.

У бабушки была самая большая комната — с двумя окнами, она называла ее «кабинет». На столе стояла пишущая машинка, на которой бабушка работала, писала свои книги — воспоминания о революции и встречах с Лениным. Когда бабушка работала, все ходили на цыпочках — не дай бог, помешать!

Быстро и молча позавтракав, все разбегались по комнатам — одеваться. Папа и мама спешили на работу, в проектный институт — оба были инженеры, — а Зоя торопилась в школу. Она любила приходить пораньше, минут за пятнадцать до звонка, чтобы спокойно, без спешки, раздеться, переобуться, спокойно, не торопясь, подняться в класс, сесть за парту и аккуратно разложить учебники и тетради. И заодно — повторить домашнее задание, чтобы все было четко и без промахов. Промахи Зоя не любила — так ее воспитала бабушка. Кстати, она и назвала ее Зоей, в честь героини партизанского движения.