Греческие каникулы - Чалова Елена - Страница 31

Оказавшись в светелке на втором этаже, напившись водички, смыв с себя соль и обработав ссадины и ушибы, девочки вытянулись на кроватях.

– Слышь, Настька, ты по-французски совсем никак? – спросила Лиза.

– Je t’aime, – выпалила Настя. – Мон амур и тужур. Я люблю Джо Дассена.

– Я тоже не сильна, но вот «я тебя люблю» – «же тем». А «я вас люблю» – «же ву зем». Да?

– Вроде, а что?

– Когда она приглашала Марка в ресторан, она все время говорила «ту», «тва» и все такое. То есть она говорила «ты». Типа, приглашаю тебя. Сдается мне, в роли спасителя мадам видит твоего квазипапу и ждет к ужину именно его. А может, и не только к ужину…

– Да она вообще практически прижималась к нему, когда из такси вылезла! – Настя села на кровати. – Если хочешь знать, мне эта рыжая не понравилась совершенно… То есть она, конечно, красивая. Я бы ее нарисовала. Не знаю только, в каком костюме… Наверное, что-нибудь в салонном стиле.

– Это как?

– Ну, знаешь, такие фривольные картинки, их одно время модно было вешать в светских салонах. Пасторальные пастухи и пастушки в чистеньких костюмчиках, парочка, обнимающаяся на природе, в таком духе.

– Да, тут я согласна. Если бы нас там не было, мадам не упустила бы случая охмурить Марка. Не пойму только, он же хорошо так чешет по-французски, неужели не понял, что она приглашала его одного?

Настя пожала плечами, потом засмеялась:

– Я, конечно, не могу за него говорить… но, знаешь, Марк маму любит. И скорее всего, ему просто не пришло в голову, что она назначила ему свидание.

Девчонки захихикали.

– Надо будет понаблюдать за нашей любительницей летучих мышей, – подытожила Лиза. – Вот рожа у нее будет, когда вечером она увидит не потенциального любовника, а многодетного отца!

Франсуаза еще раз придирчиво оглядела свое отражение в зеркале и удовлетворенно улыбнулась. Она необыкновенно хороша. Платье-туника, схваченное золотой пряжкой на одном плече, оставляет открытым значительную часть груди и не скрывает достоинства женственной фигуры. Золотистые локоны ниспадают на загорелые плечи. Нежно-бирюзовый цвет платья подчеркивает ее ярко-зеленые глаза. Костюм она дополнила браслетом в греческом стиле на предплечье, золотыми босоножками и сумочкой.

Франсуаза кивнула своему отражению – у этого Марка нет шансов. Она прекрасно видела, какими голодными глазами он на нее смотрел. Впрочем, это немудрено: отправить мужика в расцвете лет на знойный остров пасти двух несовершеннолетних нахалок, – вот уж его женушка расстаралась. И как только такие дуры вообще замуж выходят!

Конечно, если бы этот самый Марк был там, в гроте, один, все получилось бы намного легче и быстрее. Она убила бы его там же. Камнем по голове и в воду. Чего проще: зазевался турист, стукнулся неудачно и утонул. Не он первый, не он последний. Другим будет наука не забираться в такие места, где нет пляжей и спасателей.

Но убить сразу троих не так-то легко… Пришлось бы использовать огнестрельное оружие, а если тела найдут, это потянет за собой полномасштабное расследование, и прекрасно налаженный канал доставки наркотиков из Турции будет засвечен. Не-ет, это ее канал, ее участок, и она получает за него очень и очень хорошие деньги. Случись что – ей же и отвечать придется. Франсуаза вспомнила, чего ей стоило получить это место. Нельзя сказать, что она родилась с мечтой стать наркодилером. Вот уж нет! Как многие девочки, Франсуаза мечтала стать актрисой.

Впрочем, тогда она еще не была Франсуазой. В паспорте ее значилось совершенно иное имя: Наталья Ивановна Романенко. Мама звала девочку Таточкой, подружки – Наткой.

Родилась она в 1977 году в славном и тогда еще советском городе Минске. Папа входил в администрацию крупного оборонного предприятия, мама, окончившая театральный, но не имевшая нужной для выживания в артистических кругах хватки, вела кружок французского в школе. Ставила с детьми сценки и спектакли, дома разговаривала с маленькой Татой исключительно на языке Мольера и Мопассана. Вполне благополучная по меркам советского времени семья. Папа приносил к праздникам продовольственные заказы, мама, поддерживая имидж прекрасной француженки, шила себе платья по выкройкам журнала «Бурда», Наташа занималась спортом и танцами. Она мечтала о сцене чуть ли не с детского садика и готовила себя именно к этой стезе. Актриса должна уметь танцевать (вдруг придется играть Наташу Ростову или Анну Каренину), а также ездить на лошади и стрелять (роль Виолетты или белорусской партизанки).

С наступлением смутных и перестроечных времен благополучие семьи кануло в Лету. На зарплату папы было практически ничего не купить, французский язык как-то тоже отошел на второй план. Начало девяностых выдалось страшным и тоскливым. Для Наташи это безвременье оказалось хуже всеобщего страха после Чернобыльской аварии. Там хоть опасались довольно конкретных вещей – радиации, зараженных продуктов, болезней. А в девяностые люди боялись жизни. Самой жизни, потому что завтра могло принести все, что угодно, – от дефолта до выпущенного по амнистии соседа, который курил на лестничной клетке вонючие папиросы и жадно ощупывал девичью фигурку сальным и тяжелым взглядом.

Мама и папа настаивали на том, чтобы Ната забыла о театральном и пошла в какой-нибудь нормальный институт.

– Нужна профессия, которая прокормит в любые времена, – твердили они. – Вон, смотри, папа Ашота – был зав овощной базой, а теперь у него сеть своих магазинов. Или мама Дениса! Она стоматолог, а зубы у людей будут болеть всегда, при любом режиме. Впрочем, не только зубы. И еще кто-то должен будет по-любому учить всех недорослей…

Но Ната не хотела идти в медицинский, торговый или педагогический. Она мечтала о карьере актрисы. Поэтому она поступала в театральный и провалилась на втором туре. Тогда она пошла на вечерний в пед, под тем предлогом, что хочет помогать семье собственным заработком. И тайком от родителей начала ходить на кастинги, смотры и пробы. Через два года такой жизни она бросила институт, зато научилась пить, курить и трахать все, что движется. Потом поняла, что путь этот может завести в никуда, и, вытащив на свет божий хорошие манеры, французский язык и собственную красоту, устроилась в самую дорогую в городе эскорт-службу.

Для родителей это был шок. Случись дело в начале века, отец, наверное, проклял бы ее. Но советский человек такими патетическими словами оперировал редко. Поэтому он лишь обозвал ее б…. и велел убираться из дома. Наташа пожала плечами, собрала сумку и ушла. Жила на «базе». Надо сказать, во главе компании стоял неглупый человек, и он сумел разглядеть в девушке некий потенциал. Поэтому она действительно работала в основном переводчицей и секретарем, что, впрочем, не отменяло ее обязанностей ублажать клиентов в койке, ежели у них возникали подобные желания.

Степан Игнатьевич был одним из лучших и постоянных ее клиентов. Он почти достиг пятидесяти, жизнь вел напряженную и потому интересовался больше бизнесом, чем женщинами. Однако красивая девушка в роли любовницы и переводчицы (он часто работал с представителями бывших французских колоний) добавляла процессу переговоров некие приятные моменты. К тому же с ней и поболтать забавно, Ната имела хорошие манеры и пусть и не глубокий, но острый ум.

Однажды они возвращались после переговоров, имевших место в загородном клубе для своих (бывший санаторий ЦК). Дорога бежала под колеса джипа охраны и, словно напуганная его черной тяжестью, мягко ложилась под представительский «мерседес». Степан Игнатьевич перебрасывался с Натой шутками, обсуждая особенности внешности и поведения деловых партнеров. Благо внешность и манеры представителя Камеруна давали для таких разговоров богатую пищу. Кроме них, в машине был личный помощник Степана Игнатьевича – Аскер, и еще шофер, имени которого Ната не знала и голоса его ни разу не слышала.

Все шло как обычно, пока не началось светопреставление. Его первым актом стал взрыв спрятанной на шоссе мины. Дорога здесь была приличная, но ремонт на ней производили привычным для всех советских людей квадратно-гнездовым способом, то есть полотно выглядело как залатанная ковровая дорожка. Когда джип с бойцами проезжал по одному из таких квадратов, раздался взрыв, машину опрокинуло на борт и развернуло поперек дороги, так что объехать его было невозможно. Молчаливый шофер «мерседеса» оказался на высоте: он сумел затормозить машину и приткнуть ее к левой обочине, которая представляла собой склон невысокого холма. «Мерседес» еще не успел полностью остановиться, а по его бронированным бокам уже зацокали пули. Аскер, наклонившись, откинул коврик под ногами и нажал неприметную кнопку. В полу автомобиля открылся люк, полный оружия. Он вытащил короткий автомат, убедился, что хозяин лежит на полу, приоткрыл окно и принялся палить по кустам на противоположной стороне дороги.