У кольца нет конца - Цюрупа Эсфирь Яковлевна - Страница 7

— Внучек, — говорит он, — подай-ка стамеску, вон она, у стены.

Никита находит стамеску, лезет по лестнице вверх на три ступеньки.

— Спасибо, внучек. Ты откуда ж такой взялся?

— Ниоткуда, — говорит Никита, — я просто…

— А, просто… — Старик оглядывает его добрым взглядом из-под лохматых бровей. — Тогда понятно. Интересуешься…

— Ага, — говорит Никита.

— То-то я вижу: влезть ты влез, а слезать не слезаешь. Так мы с тобой оба на лестнице и будем торчать?

— Ага, — кивает головой Никита.

— А дома у тебя кто есть?

— Мама есть и Марина, только их ещё нет, — сказал Никита.

— Вот теперь всё понятно, — согласился старик. — Тогда давай вместе посмотрим, какую я нашёл интересную штуку.

Ему удаётся наконец оторвать от стены старую железку с буквами.

— Что за железяка? — спрашивает Никита.

— Эта «железяка», — отвечает старик, — друг-товарищ моих молодых лет.

Он разглядывает кусочек жести, и Никита видит, как лицо его светлеет. Может, это вечернее солнце своим лучом погладило старого мастера по лицу, по глубоким его морщинам?

— Мы с этой «железякой» видались, чтоб не соврать, побольше, чем полвека назад. Я тогда на Прохоровке учеником был. Теперь Трёхгорная мануфактура, слыхал?

Никита кивает, но старик не смотрит на него. Опершись о стену плечом, он стоит наверху и разглядывает железку. Старенький пиджак его выбелен мелом.

— Встречались мы с этой «железякой» и в революцию, в тысячу девятьсот пятом…

— Мы такие длинные цифры ещё не проходили, — сказал Никита. — Мы только до двадцати считаем.

— Ты запомни коротко: пятый год, — посоветовал старик. — В пятом году рабочие люди сражались с царскими солдатами, чтоб вот таким Никитам хорошо жилось на свете. — Он согнул длинные свои ноги, сел на самой верхней перекладине лестницы.

— Мне хорошо живётся, — сказал Никита и уже хотел рассказать про «отлично» по морковкам, как вдруг увидел, что старик глядит вовсе не на него, а на железку. Он глядит на неё так, будто перед ним окошко, через которое далеко видно.

Никита собрался спросить, что он там видит, но старик сказал сам:

— Вижу как сейчас… На Садовом кольце сады снегом запорошены. А тут, на площади, — сугробы, на фонарях — снежные шапки, и трамвайные провода все в снегу. И — ни души, ни прохожего. Тишина такая, внучек, будто вся матушка-Москва притаилась. И только слышно, как снег поскрипывает под конскими копытами: трык-трак, трык-трак. Выезжает вон из того переулка, из-за сугробов, казачий разъезд… царские, значит, слуги — красные околыши, в кулаках нагайки. А я, внучек, вот тут, где сейчас наша с тобой лестница: прижался к самой стене и жду, чтобы казаки за угол завернули. И только они из глаз скрылись, я два пальца в рот и…

— Фьють! — пискнул Никита. Он ещё не умел свистеть, а то бы обязательно свистнул.

— Как выскочили мы из-за угла — все наши прохоровские, да из трамвайного депо, да с вагоноремонтного, — пятнадцать молодых ребят, и с нами одна девушка — маленькая такая, косы русые… Как выскочили мы все вооружённые…

— Пушками! — сказал Никита и так махнул кулаком, что чуть с лестницы не слетел.

— Нет, милый, — ответил старик. — Пушки только у царя были, а у нас, пресненских дружинников, — одни винтовки, револьверы да самодельные бомбы.

— С бомбами как выскочили!.. — закричал Никита и от нетерпения влез ещё на одну ступеньку повыше.

— Нет, внучек, бомбы потом пошли в дело. А в тот раз — ломы железные, топоры, пилы. Подпилили мы фонари и повалили их поперёк трамвайных рельсов. А как поддели трамвайный вагон ломами да как ухнул он наземь, только снежная пыль поднялась! Смотрим — бегут со всех сторон люди, наши, пресненские! Тащат доски и ставни, катят бочки, ворота с петель снимают. Мы сложили всё в груду, трамвайными проводами оплели, и выросла баррикада — ни пройти ни проехать. А наверху подняли знамя…

— Красное! — опять крикнул Никита.

— Красное, — ответил старик. — Когда поскакала на нас царская кавалерия — казаки и драгуны, — тут-то и запутались кони в проволоке и попадали. Вот, внучек, когда бомбы в ход пошли! И пришлось казакам и драгунам, которые уцелели, удирать пешими, только шашки свои на бегу придерживали, чтобы снег не мели…

— Ур-ра! Наши победили! — закричал тут во всё горло Никита. Он и сам не заметил, как влез на предпоследнюю перекладину и стоял теперь отважно на самом верху лестницы, рядом со старым мастером.

Старый мастер ответил не сразу. Сперва спрятал в карман железку, вынул оттуда два блестящих винта и накрепко привинтил к стене новую стеклянную — дощечку с золотыми буквами. И тогда обнял рукой узенькие плечи Никиты.

— Нет, внучек, не победили, — сказал он. — Крепко ударили, но сломить всей ихней силы не смогли. Победили мы потом, в Октябре. В тысяча девятьсот семнадцатом году. Про это мы с тобой поговорим в другой раз, ладно? Всё равно не запомнишь сразу так много.

— А я запомню покороче — в семнадцатом! — сказал Никита. — Потому что мы уже до двадцати считаем в старшей группе, и я за пять морковок получил «отлично»…

— Вот это ты меня порадовал! — сказал старик. — Молодец! Ну, а слезать вниз ты всё-таки собираешься?

— Нет, — сказал Никита.

Он вытягивал шею и оглядывался вокруг. Он снял ушанку, чтобы она не мешала ему далеко видеть, и ветер трогал его лоб. Ветер прилетал с Баррикадной улицы. Теперь Никита знал: её звали так потому, что рабочие сражались там на баррикадах. Ветер прилетал с Дружинниковской улицы, и Никита знал: там дружинники защищались самодельными бомбами. Ветер летел с площади.

— Можно, я ещё постою немножко? — сказал Никита.

Старик не стал торопить его.

Никита постоял немножко, потом они спустились на тротуар.

— Можно мне подержать ту железяку? — спросил Никита.

— Изволь. — Старик вынул старую железку. Её края разъела ржавчина, буквы стёрлись.

— Подарите мне её, пожалуйста, — сказал Никита. Он уже представил, как сейчас спрячет своё новое сокровище, и потянул за шнурок на мешке.

— Подарить? — Старик взял Никиту за подбородок, взглянул в светлые доверчивые глаза. — Внучек, позволь уж я отнесу её домой своей старухе. Вместе с нею мы тут воевали. Конечно, косы у неё давно не русые.

Никита молча кивнул головой: ладно, пусть уж берёт она. И вздохнул.

— Ты о старой надписи не жалей, — сказал старик. — Вот тебе вместо неё новая. — Он за плечи легонько повернул Никиту от себя: — Видишь, я табличку привинтил? На ней написано золотыми буквами: «Площадь Восстания».

— Она на стене, — угрюмо сказал Никита, — она не снимается.

— И что ж такого? — ответил старик. — Не обязательно всё, чем владеешь, прятать в свой мешок. Приходи сюда да смотри на неё почаще.

— Я приду, — сказал Никита.

Вечерний луч солнца прорвался между громадами домов. Луч блеснул на голых ветках, тихо погладил руки старого мастера и лёг светлой дорогой на мокром асфальте у маленьких ног, обутых в блестящие новые калоши.

Глава 5. Двое на борту

Старый мастер проводил Никиту до самой станции метро. Он застегнул Никите пуговицу на курточке, поудобнее пристроил за спиной мешок, где теперь вместо калош лежали ушанка и разные трофеи.

Никита остался один между высокими колоннами. Мимо шли люди. Одни подходили к кассам, покупали билеты, по лестнице-чудеснице, которая по-настоящему называется эскалатором, уезжали вниз, к поездам. Другие входили в телефонные будки, крутили там белые диски и что-то неслышно кричали в чёрные трубки.