Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович - Страница 41

41

Двое судей насторожились, пристально следили за Марченко. Не перешел ли его шаг в бег? Не отрываются ли сразу обе его стопы от земли?

А Марченко двигался этим новым темпом. Руки и ноги его мелькали теперь так стремительно, что за ними даже трудно было уследить.

Это был предел. Больше Марченко увеличить скорость не мог. Ни за что. И так ему казалось, — сейчас, вот сейчас он упадет. Грохнется прямо на асфальт, не в силах даже передвинуться на мягкую, поросшую травой обочину. И все. И тут же умрет.

Он все же поравнялся с четверкой лидеров. И постепенно даже стал обгонять их.

Все они двигались очень быстро. Но Марченко казалось, что он почти стоит на месте. И все-таки лидеры помаленьку уплывали назад. Еще назад. Еще…

И вот Марченко впереди. Теперь перед ним — никого. Только серая лента асфальта да изредка по бокам этой ленты — отдельные фигурки полицейских, зрителей, прохожих.

А дальше все произошло, как он и ожидал. Как только Мигуэль Медраса увидел впереди себя вдруг возникшую спину, — он заволновался.

А когда эта спина стала постепенно удаляться, Медраса не выдержал.

Достать! Немедля достать этого нового лидера!

Медраса рванулся в погоню. Вслед за ним совершил рывок и француз Жорж Кендуль.

Кольцо вокруг Хмелюка сразу распалось.

Долго поддерживать предложенный им самим бешеный темп Марченко, конечно, не мог. Вскоре он сбавил скорость.

Но цель была достигнута.

Хмелюк сперва даже не поверил. Эта петля, плотно, как удавка, сжавшая его горло… Эта дьявольская петля вдруг разжалась. Разжалась сама собой, без всяких его усилий.

Он сперва даже не понял, что произошло.

Но тотчас, опомнившись, поспешил выскочить из мышеловки. Впрочем, мышеловка уже была сломана.

Быстро перейдя на свой излюбленный темп, Хмелюк ринулся вперед.

А Марченко шагал, тяжело дыша. Сердце неровными резкими толчками стучало где-то у самого горла. Ноги заплетались.

Да, такие рывки даром не проходят!..

«Ничего… Ничего, — на ходу твердил он сам себе. — Войдем в колею… В колею…».

Пот заливал ему глаза. Тяжелые капли бороздили щеки и срывались с подбородка…

Вот его достал Медраса. Достал и обошел…

Вот мимо, уверенно и четко, прошагал Хмелюк…

«Ничего, ничего…» — повторял Марченко.

…Финишировали они на стадионе. Первым показался в воротах Хмелюк. Предстоял еще целый круг по стадиону — четыреста метров.

Хмелюк шагал мощно и уверенно, а рядом с ним — никого.

Трибуны ахнули.

А Медраса? Где же их любимец, их Медраса?

Только метрах в восьмидесяти за Хмелюком показались сразу два спортсмена: Марченко и Медраса.

Видно было — оба они крайне измотаны.

Дышал Медраса с хрипом, на ходу его заносило, шатало из стороны в сторону как пьяного. Но он с дьявольским упорством шел вперед.

Марченко тоже двигался из последних сил. Да, тот проклятый рывок… Он, конечно, даром не прошел. Правда и Медрасе он дорого обошелся.

— Медраса! — взвыли трибуны.

Зрители повскакали с мест. Кричали, свистели, что- то требовали дружным хором.

— Ка-пи-тан!

— Ка-пи-тан! — опять стали скандировать на одной из трибун.

Казалось бы, борьба за первое место кончилась. Хмелюка уже, конечно, не достать. И спор может идти только за серебро и бронзу. Но истошный рев трибун, очевидно, вдохнул какие- то новые силы в Медрасу.

Он усилил ход.

Это было почти невероятно. Он рванулся так яростно, будто всерьез надеялся достать Хмелюка.

Трибуны, казалось, сейчас обрушатся. Сто тысяч зрителей молотили ногами по стенам, орали. Где-то наверху надрывалась пронзительная труба, громыхали трещотки, дико взвыла пожарная сирена.

Медраса рвался вперед.

Он шел, почти теряя сознание. Но все-таки шел.

Однако, несмотря на все усилия, он почти не отрывался от Марченко.

И вдруг… Марченко увидел: Медраса не удержался. Его согнутые в коленях ноги замелькали в воздухе. Он бежал!

Да, да, Медраса не шел — бежал. Он явно нарушал правила.

Судья двигался возле него.

«Сейчас будет отмашка», — мелькнуло у Марченко.

Да, сейчас судья, конечно, выкинет красный флажок — предупреждение. И если Медраса сразу же не перейдет на шаг — он будет тотчас снят с состязаний.

Но судья почему-то медлил.

Вид у него был растерянный и жалкий.

Судья — австриец Бергмен — видел, отлично видел, что Медраса бежит. Но как мог он, Бергман, дисквалифицировать Медрасу?! Любимца мексиканцев?! Судья знал — его разорвали бы, смяли, задушили тут же, на стадионе.

«Спокойно, спокойно», — твердил себе Марченко.

Главное было — не поддаться соблазну и не побежать вслед за Медрасой. Уже его-то, Марченко, судья снял бы немедленно. И все. И конец.

Медраса бежал недолго. Силы покинули его и он снова перешел на шаг.

Догнать Хмелюка он, конечно, не смог.

Однако от Марченко Медраса все-таки оторвался.

Так они и финишировали. Первым — Хмелюк, вторым — Медраса, третьим — Марченко.

…Вскоре они уже стояли на пьедестале почета.

И опять сверкало высокое, прозрачное, чуть зеленоватое небо. И переливался всеми красками красавец стадион.

И шумели, ликовали трибуны, поздравляя победителей.

«Вот и все, «старичок», — думал Марченко. — Вот и завершился твой путь. Все. Конец».

Он оглядывал многотысячные ряды зрителей и словно бы прощался с ними. Навсегда.

«Бронза — это, конечно, тоже неплохо, — думал он. — Но могло бы быть и серебро. Или даже золото. Да, наверно, могло бы — если б не тот рывок…».

Но нет, он не жалел. Рывок был необходим. Все правильно.

Обидно только, что этот красавчик Хмелюк стоит на верхней ступеньке, машет рукой и улыбается во весь рот. Хорошо еще — не смеется своим икающим смехом.

Наверно, так ничего и не понял. И еще, чего доброго, заявит корреспондентам: «Для ветерана Марченко и бронза — большой успех».

А что?! С него станет. Так и заявит.

Но Марченко ошибся. Вечером Хмелюк подарил ему фотографию. Они, втроем, на пьедестале. И внизу было написано:

«Иногда бронза дороже золота. Степан Хмелюк».

ЗНАМЕНИТОСТЬ

надвигалось первенство города. Надвигалось весомо, неотвратимо, как стотонный товарный состав. Всем — и участникам, и тренерам, и судьям — казалось: с каждым днем даже воздух становился все гуще, все спрессованней, будто и его сжимала до десятков атмосфер эта грозно наползающая тяжесть.

Но чемпион города Григорий Гродзенчук был спокоен.

Уже трижды завоевывал он это почетное звание. Трижды подряд. И сейчас, — пусть это звучит некрасиво, слишком самонадеянно, но, честно говоря, он не сомневался, — и сейчас, четвертый раз, придет к финишу первым.

Эта ровная спокойная уверенность, не покидала Гродзенчука вплоть до той минуты, когда пришла телеграмма о приезде в Свердловск ленинградского лыжника Владимира Вишняка.

Подумать только! Сам Вишняк! Знаменитый Вишняк завтра примет участие в состязаниях. Правда, ленинградец пойдет «вне конкурса», но все-таки…

Очень хотелось не уступить ему. Да, обойти знаменитого аса… Это было бы здорово.

После телефонного звонка, когда инспектор Васильев сообщил ему о телеграмме Вишняка, Гродзенчук неторопливо опустился на диван и прикрыл глаза.

«Ну, честно… Боишься?».

Он на минуту задумался, как бы вслушиваясь в себя. Дотошно, придирчиво, как доктор.

И так же прямо ответил: «Нет. Не боюсь…».

И впрямь — страха не было. Но нервы напряглись, мысли стали резче, отчетливей. Да, приезд Вишняка все усложнял. Очень усложнял.

Гродзенчук долго просидел вот так, задумавшись. Потом вскочил и помчался в библиотеку.

Пожилая библиотекарша выложила перед ним целую груду подшивок старых спортивных газет и журналов.

Гродзенчук стал торопливо листать их. Страницы от времени сделались хрупкими, ломкими. Они словно даже утолщились. И посерели. Когда их переворачивали, страницы слегка похрустывали.