Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович - Страница 26

26

— Женя… Ну, Женя… Ну, не надо, Женя… — как маленькую, уговаривал ее Юла и тихонько поглаживал ладонью по голове, — Пойдем, Женя.

— Да, да, пойдем, — вытирая красные, опухшие глаза; заторопилась Женя. — Фу, какая дуреха! Разревелась…

Они быстро зашагали к дому. Юла иногда оглядывался. Он видел, как встал Витька-Башня и стоял, обеими руками ухватясь за голову. Потом поднялся парень в мичманке. И только Кешка все еще лежал на панели…

— Герой! сказала Женя, когда они поднялись по лестнице и остановились у ее квартиры.

Женя жила на третьем этаже, Юла — на четвертом.

Глаза у Жени все ещё были набрякшие. И нос тоже — опухший. Но Юле она сейчас казалась почему-то особенно красивой и родной.

— В самом деле, герой! — вглядываясь в лицо Юлы, повторила она. И в ее чуть охрипшем после плача голосе было и уважение, и удивленье. — Как это ты? Всех троих!..

Юла пожал плечами. Коротко ответил:

— Самбо.

Женя не поняла.

— Изучал самбо, — пояснил Юла. — Самооборону без оружия. Как видишь, может пригодиться.

Глава VIII. НЕЗРИМАЯ ДУЭЛЬ

транные отношения сложились у Юлы с Андреем Рагзаем — тем новичком, который поступил в спортшколу одновременно с ним и потряс всех своей красивой, мощной фигурой. Тем Рагзаем, про которого тренер сказал: «Аполлон плюс Геркулес».

Это было года три назад. Юла тогда был еще хилым Юлькой-Заморышем. И Рагзай не обратил на него никакого внимания.

Но прошли полгода, год, полтора… Юла обрастал тугими комками мускулов.

Тренировался он охотно и неутомимо. Казалось, ему доставляет удовольствие двадцать, тридцать, сорок раз подряд повторять один и тот же бросок, пока не разучит его досконально, не отточит до блеска. Пока этот бросок не станет для него таким же привычным, естественным, автоматическим, как, например, ходьба. Ведь когда человек ходит, он не думает, что вот сейчас надо оторвать от земли левую ногу, приподнять ее, пронести вперед и опустить впереди правой. А потом перенести тяжесть тела на эту левую ногу и одновременно оторвать от земли правую, приподнять ее, пронести вперед… Все это мы делаем автоматически.

Так и борец. Все приемы, даже самые сложные, должны войти в его плоть и кровь, стать как бы неотделимыми от него, его нутром, его существом.

А путь к этому только один. Да, к сожалению, один- единственный. Тренировка. Долгая, неустанная, яростноупрямая.

Тренировка утомительная, зачастую однообразная. Надоедливая, как затяжной унылый осенний дождь.

Тренировка, которая иногда кажется бессмысленной, тупой до одури.

Тренировка тяжкая, но необходимая.

И вот так — и год, и два, и три, и пять, и восемь…

Совсем не всякому это по нраву. И не у всякого хватает выдержки.

Юла был упрям. И настойчив. И очень хотел стать сильным.

Игнат Васильевич сразу это подметил.

«Если не остынет, будет толк, — думал он, наблюдая за схватками Юлы. — И кураж хороший».

Это слово сейчас почти не употребляется. А у старых спортсменов оно было в ходу. И обозначало: боевой задор, волю, напористость. И главное — жажду победы. Победить! Во что бы то ни стало! Умереть, но победить! «Без куража нет борца», — говорили когда-то.

С Андреем Рагзаем Юла на ковре не встречался. И не мог встретиться. Рагзай был средневесом. Впрочем, у Юлы и мыслей таких не было — тягаться с Рагзаем. С Аполлоном плюс Геркулесом.

Но шли годы. Мощные плечи Рагзая оставались все такими же мощными. Но не более.

Его сильные, с длинными эластичными мышцами ноги не стали слабее. Но и сильнее не стали.

Он как бы остановился. Да, остановился в пути. Но в дороге нельзя делать длительные остановки. Путь — это путь. Вечное, непрерывное движение к цели. Краткие передышки — да, длительные остановки — нет.

Так прошло года три. Юла шагнул из наилегчайшей категории в легчайшую, а потом и в полулегкую. И интересно: даже в полулегкой он почти сразу стал первым среди ребят.

Тренировка! Все решала тренировка, в которую Юла втянулся прочно, охотно и навсегда.

Шли дни. Юла был первым в своем полулегком весе. Рагзай — первым среди средневесов. И хотя они никогда не встречались и не могли встретиться на ковре, меж ними шел как бы заочный поединок, как бы незримая дуэль.

Юла видел: Рагзай теперь украдкой приглядывается к нему. И на тренировках, и на соревнованиях. Будто изучает его, отыскивает слабину.

К чему бы? Ведь им никогда не встречаться на ковре?

— Ревнует! — однажды шепнул Юле Игнат Васильевич, после того как Рагзай отошел от ковра, где боролся Юла.

Юла пожал плечами. А чего ревновать-то? Что он — чемпион СССР?

— Ленив наш Аполлон, — пояснил Игнат Васильевич. — А это в спорте — самая гибель. Впрочем, не только в спорте. — И он опять повторил свою излюбленную присказку: — Человек себя лепит.

Иногда Юла и Рагзай вместе возвращались после тренировки. Благо жили они по соседству. Идти рядом с Рагзаем было нелегко. Прохожие оглядывались на него. И немудрено! Высокий, синие глаза, черные волосы. Одет модно, со вкусом. Это отец привозил Андрею обновки изо всех командировок.

Рядом с Рагзаем Юла казался невзрачным. И ростом ниже, и лицо неприметное. И тужурка старая, из отцовской куртки перешитая.

Они шли и беседовали.

И Юла всегда поражался: как легко живется Рагзаю! И как он талантлив! Во всем талантлив.

И на ковре: тренер показывает новый прием, все ребята еще только осваивают его, приноравливаются, а Андрей уже демонстрирует новинку. И даже — с блеском!

А в жизни он еще талантливей. И начитан, и остроумен.

Юла не знал, что Рагзай, вот этот блестящий Рагзай завидовал ему, Юле. Его упорству, терпению. Его неколебимой настойчивости.

Шагая домой, говорили они обо всем. Но больше всего, пожалуй, о времени. Да, это была главная забота. Спорт, как ни крути, столько часов отнимает — прямо, хоть волком вой.

— А ты поменьше тренируйся, — как-то сказал Юле Рагзай. — Если все кроссы, да все зарядки, да все упражнения по-честному делать!.. — Он присвистнул. — Ого! Тогда и про кино забудь! И про телевизор!

Юла покачал головой. Трудно, конечно. Но сокращать тренировки нельзя. Нет, ни в коем случае.

— Тут выход один, — сказал Юла. — График. Железный график. Я расписал весь день, чтобы ни минутки зря не пропадало. Только так!

Однажды, когда они возвращались с тренировки, Юла предложил:

— Хочешь, Кванта покажу?

Они поднялись в квартиру к Григорию Денисовичу, взяли собаку и пошли гулять.

— А кто этот… лысый… с железными зубами?… — спросил Рагзай на улице.

— Григорий Денисович? О! Хоть и чужой он мне, а почти как второй отец.

Рагзай усмехнулся.

— Второй отец?! Не люблю я этих слюнявых сантиментов.

— А это не сантименты. Это правда. Если бы не он…

И Юла рассказал и про «волшебный совет», и про то, как Григорий Денисович добился, чтоб его зачислили в спортшколу. И про многое другое.

— В общем, Христосик! — подытожил Рагзай.

— Нет, он не Христос. Просто он… долги платит, — сердито возразил Юла.

Рагзай, конечно, не понял. И Юла рассказал и про сплющенную пулю на столе у Григория Денисовича, и про Саида, который своим телом заслонил ротного.

— Брось, — махнул рукой Рагзай. — Мне и в книгах осточертели эти назидательные истории для дошколят. Двадцатый век — это знаешь какой век? Жестокий век!

Юла усмехнулся. Сразу вспомнился ему Венька. Тот всегда говорил: «Двадцатый век — это знаешь какой век?».

И вот ведь как странно получается: все говорят о двадцатом веке — и Венька, и Женя, и Рагзай — и у всех этот век — разный.

Для Веньки наш век — это век науки, век физики и математики, век небывалых открытий; для Жени двадцатый век — это век тонкой душевности и нравственной чистоты; а вот у Рагзая получается, что наш век — это грубый, бесчеловечный, жестокий век.