Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович - Страница 14

Так прошли недели две.

— Выздоровел, — сказал однажды Григорий Денисович.

Юла не понял.

— Директор спортшколы наконец-то изволил выздороветь, — пояснил Григорий Денисович. — Я по телефону узнал. И договорился. Завтра идем к нему. В пять. Ясно?

Сердце у Юлы громко стукнуло и остановилось. Он лишь кивнул. Голос у него вдруг пропал.

Вечером он обо всем рассказал Жене.

Она промолчала. Долго шли они так, молча.

— Знаешь, Юлий, — наконец сказала она. — Ты только не сердись… Ты меня удивляешь… По-моему, человек должен развивать свой талант, свои способности. Вот Венька, например. Он прирожденный математик. И стремится стать хорошим математиком. Это естественно. Смешно, если бы Венька вздумал стать, например, певцом.

Юла улыбнулся. Это, и впрямь, было бы забавно. Венька даже мотив «Варяга» так нещадно врал — получалось похожим то на «Дубинушку», то на «Варшавянку».

— А я вот люблю животных, — продолжала Женя. — Мама говорит, что когда мне было всего три года, я уже не пропускала ни одной кошки. Ходила вся исцарапанная. А в четыре года я вылечила ворону со сломанным крылом. И приучила ее каждое утро приходить к нам на крыльцо и здороваться. Значит, мне надо становиться зоологом.

— Безусловно, — подтвердил Юла. — Ты будешь Павловым. Или Дарвином. Или этим… который микробы… Поль де Крюи.

Но Женя не отозвалась на шутку.

— А вот ты, — продолжала она. — Ты, как нарочно, делаешь все наперекор самому себе. Да, наперекор своей природе. Только не сердись… Ты не слишком рослый. И не очень мускулистый. А почему-то вбил себе в голову стать силачом. Но это же не твое призвание! А у тебя ведь есть, наверно, какой-то свой талант. Может быть, в тебе таится великий композитор…

— Нет! — засмеялся Юла. — Не таится!

— Не остри. А может, ты — будущий Блок или Лермонтов? Кто знает? Надо проверить. Надо найти, открыть свой талант, а не лезть на рожон, наперекор всему.

— А если у меня нет талантов? Никаких! — хмуро сказал Юла. — Хорошо Веньке. Или тебе. А у меня — нет. Поняла? Нет особых дарований. И потом, — он вспомнил слова Григория Денисовича, — еще Максим Горький говорил: «Каждый человек может и должен быть сильным». Поняла? Каждый!

Они опять долго шли молча.

Вечер был теплый, тихий. И так хорошо шагалось в этой гулкой, прозрачной тишине.

— Вот ты говорила, что я — справедливый, — сказал Юла. — Предположим. Но, может, я для того и хочу стать сильным, чтобы воевать с подлецами и мерзавцами. Дистрофику долго не выстоять.

Они опять замолчали.

— А помнишь, Юлий… Только ты не рассердишься? — вдруг сказала Женя.

Юла пожал плечами. Откуда он заранее может знать?

— Понимаешь… — Женя смотрела мимо Юлы. — Помнишь, ты удивлялся: откуда взялся Григорий Денисович? Ну, когда ты дрался с Башней…

Юла кивнул.

— Так вот… — Женя говорила все медленнее, будто на ходу решала: сказать или нет? — Так вот… — повторила она. — Это я…

И умолкла.

— Что ты? — не понял Юла.

— Это я… Сказала Григорию Денисовичу что вы там с Башней… Чтобы он быстрей… на помощь…

Юла остановился.

— Только не сердись, Юлий, — торопливо зачастила Женя. — Понимаешь, я сидела дома и все время глядела на часы.

И мне казалось: вот сейчас Башня сломал тебе нос. А сейчас- ударил в глаз. А сейчас — снова в нос. Я не выдержала. Побежала к Григорию Денисовичу…

— Все ясно, — перебил Юла.

Он стоял хмурый и злой. Вот, значит, как! Он-то думал: был честный бой. И честная ничья. А это опять Женя с вечной своей дурацкой заботливостью. Всегда она влезет. Пеклась бы о своих кошках и воронах…

— Я же просил тебя: не суйся! — раздраженно выкрикнул Юла. — Просил?! Не бабское это дело, понятно?

Глаза у Жени сощурились. Они стали узенькими, как щелочки. Юла никогда еще не видел у нее таких глаз.

— Не бабское? — тихо переспросила она.

Повернулась и, не говоря больше ни слова, пошла, быстро стуча каблучками. Она шла и шла, и каблучки цокали по камням все быстрее и четче.

— Женя! — крикнул Юла.

Она не остановилась. Даже не оглянулась.

— Женя!

Не оглянулась.

…Директор спортшколы оказался пожилым, толстым, с круглой бритой головой и усами. Усы были странные: росли только над углами рта, маленькие такие кисточки.

«Как у китайца», — подумал Юла.

Когда Григорий Денисович и Юла вошли к нему в кабинет, возле стола сидел еще какой-то мужчина, молодой, в синих брюках и синей майке. Плечи и руки его, обнаженные, были тяжелыми, мощными.

«Боксер? — мелькнуло у Юлы. — Штангист? Или гимнаст?».

Вероятно, Григорий Денисович и Юла пришли не совсем удачно. Директор, судя по всему, только что спорил о чем- то с этим молодым здоровяком. У обоих были разгоряченные лица, а раньше, за дверью, Юла слышал их громкие голоса. Но когда вошли Григорий Денисович и Юла, директор сразу прервал спор, повернулся к ним:

— Слушаю.

И несколько раз словно промокнул платком круглую вспотевшую голову.

Григорий Денисович напомнил ему о телефонном разговоре и коротко изложил в чем дело.

— Да, да, понимаю вас, — директор сердито передернул плечами. — Но и вы должны понять моего помощника. Наш старший тренер старается отобрать самых перспективных ребят…

«Опять…» — тоскливо подумал Юла.

Григорий Денисович сказал:

— Однако учтите: у Юлия Богданова большая настойчивость, упорство. Я вот уже год делаю с ним зарядку. И не было случая, чтобы он пропустил. И каждый день — подтягивания. Пятнадцать — утром, пятнадцать — вечером. За один год он очень окреп. И, главное, жаждет и дальше тренироваться. По-моему, в этом — залог успеха.

Директор хмуро слушал. Григорий Денисович замолчал, а директор все так же сидел, насупившись, сжав губы, опустив усы-кисточки, и словно ждал: ну, что еще скажете.

Наступило неловкое молчание.

— Сколько тебе лет? — спросил директор у Юлы.

— Тринадцать.

— Ну вот, видите, — покачал голой головой директор. — Он уже и переросток к тому же. А почему ты такой худой? — повернулся он к Юле. — И не растешь? Наверно, мало каши ешь?

Юла понял, что директор так шутит. Юла улыбнулся, хотя улыбаться сейчас ему вовсе не хотелось.

— Тринадцать… — повторил директор. — Для плавания — поздно, для коньков — тоже. А ты, кстати, бегаешь на коньках?

— Так… Не очень, — признался Юла.

— Ну, вот. Для гимнастики — жидковат. И для лыж — тоже… Для баскета — ростом не вышел. И для волейбола…

Директор говорил, хмуро глядя в стол.

«Точка, — подумал Юла. — Финиш».

Ему вдруг все стало безразлично. Как-то холодно внутри. И пусто. Не примут? Ну и ладно! Ну и пусть.

Неожиданно в разговор вмешался молодой мужчина в майке. Все время он сидел молча, а тут вдруг подался вперед и спросил:

— А скажи, Юлий, только честно, ты очень хочешь к нам в школу? Очень? Или так… средне?

Юла поднял на него хмурые глаза. И с неожиданной даже для себя самого злостью ответил:

— А какая разница? Ну, очень. Даже очень-очень. Даже сверх-очень. А толку?! Бесперспективный я, ведь слышали?

Молодой мужчина в синей майке нахмурился, подергал себя за нос и вдруг решительно заявил:

— А знаете, Яков Миронович (так, очевидно, звали директора), мне этот паренек нравится…

Директор посмотрел на мужчину исподлобья. Этот взгляд из-под косматых бровей яснее ясного говорил: «Чего ты лезешь? Кто тебя спрашивает?». Но молодой словно не понимал этого взгляда. Не хотел понимать.

— Я бы взял паренька, — твердо продолжал он.

— Но у вас же группа полностью укомплектована, — резко возразил директор.

И снова стал, как промокашку, прикладывать платок к голове.

— Ничего. Возьму сверх комплекта. Один не помешает. — И, повернувшись к Юле, молодой весело спросил: — Борьбой хочешь заняться? Отличная штука, между прочим!

«Борьбой?» — Юла поднял брови.

О борьбе он почему-то раньше не задумывался. О футболе думал, о хоккее, о гимнастике. Даже о фехтовании. А вот о борьбе…