Поединок с самим собой - Раевский Борис Маркович - Страница 12

12

А случай был такой. У них в классе тогда учился Колька Смородин. Маленький, смешной, с тонким острым носиком, он был в классе на роли шута. Над ним вечно подтрунивали все желающие. Смородин все сносил безропотно. И когда англичанке подложили в ящик стола огромную жабу и разразился скандал, все, конечно, свалили на Смородина.

Но на перемене Юла подошел к Мишке Гаврилову — это он принес в класс жабу — и сказал:

— Иди и сознайся. Сам. А то хуже будет.

Сказал так, что у Мишки сразу лицо расцвело малиновыми пятнами. И он молча пошел к англичанке.

— Ты, Юлий, молодец, — повторила Женя. — Но вообще-то я против драк. Грубо. Пусть хулиганье дерется. А ты… Не надо. — Она положила руку ему на плечо. — Понял? Не надо. Я прошу…

Ощущать ее ладонь на своем плече было странно: и приятно, и неловко.

…Мать тоже сразу же узнала о стычке с Башней. Она перепугалась. И особенно потому, что Юла не отступил перед Башней. Лучше бы уж проиграл.

— Ты от этого бандита теперь подальше, — тревожно внушала мать. — Он ведь захочет отомстить. Такой и ножом пырнет. С него все станет.

Но самую удивительную мысль высказал Венька. Он привел Юлу в кабинет отца. Они забрались с ногами на тугой кожаный диван. И Венька торжественно сказал:

— Знаешь, что такое двадцатый век?! Это век строгого логического мышления. Давай же будем строго логичны. Итак — пятнадцать подтягиваний, и за год ты стал вдвое сильнее. Но если с завтрашнего дня начать снова отсчитывать год?! Снова пятнадцать подтягиваний. Значит, через год ты станешь еще вдвое сильнее?! Так? Логично? А еще через год — еще вдвое! И так — без конца!

Венька соскочил с дивана и стал быстро расшагивать по кабинету. Маленький, с узким, бледным личиком, он двигался суетливо, как актеры в старых немых фильмах.

Юла был потрясен.

В самом деле… Так просто! И так логично!

Честно говоря, после поединка с Башней он как-то перестал думать о дальнейших тренировках. Но эта сокрушительная Венькина логика!.. Она вмиг лишила его покоя. Ведь так и в самом деле в конце концов станешь Али-Махмуд- Ханом!

На следующее утро на дворе, когда Григорий Денисович отработал с гантелями, Юла рассказал ему про Венькину логику.

— А что? Голова у этого хлопчика в полном порядке, — ничуть не удивившись, сказал Григорий Денисович.

— Но ведь, если так… Значит, каждый… Любой может стать силачом?

— Именно. Об этом, между прочим, Максим Горький ког- да-то говорил. В старину издавался такой журнал-«Геркулес». И там на обложке каждого номера крупным шрифтом печатался девиз: «Каждый человек может и должен стать сильным». Вот Горький, читая этот журнал, и сказал: «Очень правильный лозунг!».

Как всегда, зарядку они закончили пробежкой. Шесть кругов по двору.

— Значит, продолжать подтягивания? Так? — спросил Юла, когда они уже поднимались по лестнице.

Григорий Денисович остановился. Постоял у окна, поскреб пальцем переносицу.

— Подтягивания — это, конечно, неплохо. Но, понимаешь, однообразно. Скучно. Надоест в конце концов. Да и развиваются лишь одни и те же мускулы.

Он снова задумался.

— Спортивная школа! — вдруг четко сказал он. — Вот куда твой путь!

Юла усмехнулся.

— Был…

И кратко рассказал о своей прошлогодней попытке. Григорий Денисович слушал сумрачно.

— Сделаем так, — сказал он. — Сходим туда еще раз. Вместе.

Он поднял глаза к потолку.

— Сегодня я не могу. Завтра, к сожалению, тоже. А вот послезавтра днем, сразу после уроков — пойдем. Запомнил? Послезавтра, в четыре часа.

Юла кивнул.

И сразу четко увиделось ему мужественное загорелое лицо старшего тренера. Его литые плечи и грудь, обтянутые синей трикотажной фуфайкой. Его чуть выпуклые черные глаза, крупный орлиный нос.

«Нам надо растить достойную смену нашим прославленным чемпионам…».

«В школу мы отбираем самых одаренных, самых талантливых…».

Да… Снова идти туда? Снова слушать этого красавца тренера? И какой толк? Но Григорий Денисович сказал: пойдем. И Юла решил: попробую. Еще раз…

Вечером он рассказал матери, что на днях пойдет с Григорием Денисовичем в спортивную школу. Рассказал — и пожалел.

— А чего он к тебе привязался, Григорий Денисович этот? — вдруг разъярилась мать. — Что, у него других забот нету? С чужими мальцами по городу шастать?!

Юла уже давно подметил: с матерью так бывало. Вдруг что-то наскочит на нее, и пошла-поехала. Ворчит, фыркает, злится. А чего — не поймешь. Может, на фабрике какие- нибудь неприятности? Или с деньгами туго?

— Григорий Денисович очень хороший, мам, — примирительно сказал Юла.

— Ну да — святой! — язвительно поддержала мать. — А свои дети есть у него?

— Нет.

— Ах, нет! Так надо этому святому своих заиметь, а не к чужим липнуть. Ну, вот скажи: чего он для тебя пыжится? Из какого-такого интереса?

Этого Юла и сам не знал. И разве обязательно «из интереса»? А просто так — нельзя?

— Он хороший, мам, — повторил Юла и, чтобы кончить разговор, взял мыло, полотенце и ушел на кухню. Будто ему срочно необходимо помыть шею.

Мать всегда ворчала: «Шею чаще мой. Воротники пачкаются, не успеваю стирать». Так что этот прием у него уже был отработан — как надо кончить разговор: «Иду шею мыть».

Глава III.СКОЛЬКО ТЫ ЛЮДЯМ ДОЛЖЕН

о вечерам любил Юла беседовать с Григорием Денисовичем. Недолго. Приведет Кванта и чуточку постоит, поговорит. Конечно, если Марии Степановны нет, жены Григория Денисовича. Мария Степановна строгая. При ней не поболтаешь.

Комната у Григория Денисовича большая. Юла и раньше здесь бывал, когда еще бабка Настя жила. Тогда комната казалась маленькой. Вся она была тесно, впритык заставлена всякими полуразвалившимися тумбочками, столами и столиками, шкафами и этажерками. И бабка Настя потихоньку шмыгала меж своими «мебелями», стараясь не задеть за шкаф или за стол.

Теперь вещей в комнате было мало, и стены словно раздвинулись.

Один угол в комнате — целиком Григория Денисовича. Тут на стене ружье висит. Охотничья двустволка. Письменный стол. Стул. Стеллаж с книгами. И все. Да, еще гантели на полу, возле стола.

Вот в этом «мужском» углу они обычно и беседовали. Григорий Денисович уже знал: если Юла в этот угол пробрался и стоит там, возле стола, переминаясь с ноги на ногу, значит, поговорить ему хочется.

Говорили обо всем, о самом разном. Но особенно любил Юла беседовать с Григорием Денисовичем «про жизнь». Не про мелочи какие-нибудь, а вообще про жизнь.

И вот сегодня Юла тоже прошагал к столу. Чуточку поговорили про дельфинов. Какие они умные и как тонущих людей в море спасают.

А потом Юла и говорит:

— А моя мама, между прочим, удивляется: зачем, мол, вы на меня столько времени тратите?

Григорий Денисович нахмурился. И скобка у него на щеке сжалась. Помолчал. Походил по комнате. Сказал:

— Садись.

Юла пожал плечами и остался стоять.

— Садись, садись, — настойчиво повторил Григорий Денисович. — Это разговор непростой. И длинный.

Юла сел.

— Ты вот когда-нибудь задумывался: сколько ты людям должен? — вдруг спросил Григорий Денисович. — Не думал? А зря! Это очень важный, можно сказать, фундаментальный вопрос. Главный в жизни. — Он замолчал и медленно, словно раздумывая, повторил: — Сколько ты людям должен?

Юла пожал плечами. Сколько он должен? А кто его знает?! Кажется, никому ничего…

— Вот я, например, — продолжал Григорий Денисович. — Я, например, много людям задолжал. Да, очень много…

Понимаешь, жизнь у меня трудно складывалась. Точнее — вовсе не складывалась. Девяти лет остался я без родителей. Рос без всякого там ухода и присмотра. На улице. Под забором. Как крапива. Четыре раза из детдомов убегал. Меня водворят туда, а я опять… Не знаю уж, то ли детдома мне такие неладные попадались, то ли сам непутевым был.