Привет, давай поговорим - Дрейпер Шэрон - Страница 4

Мама вздрогнула и целую минуту не могла ничего сказать. Наконец, выдохнув, она нерешительно заговорила:

— Но я точно знаю, что она умная девочка. Это же видно по глазам.

— Вам так кажется, потому что вы мать, вы ее любите. Человеку свойственно приукрашивать. — Доктор Гризли был сама любезность.

— А я вам говорю, что она все понимает. Более того, она умнее многих других детей. Я уверена в этом.

— Конечно, нелегко сразу принять, что ваш ребенок не такой, как все. На это требуется время. У нее церебральный паралич, миссис Брукс.

— Я знаю ее диагноз, — ледяным голосом ответила мама. — Но человек не сводится к строчке в медицинской карте.

Отлично, мамочка, ты ему показала!

Но мамина уверенность таяла на глазах, сменяясь беспомощностью.

— Она смеется над шутками ровно там, где надо смеяться, — закончила мама почти неслышно. Этот аргумент показался малоубедительным даже мне, но я понимала маму: а как еще объяснишь, что у человека с мозгами все в порядке?

Доктор Гризли посмотрел на меня, покачал головой.

— Вам еще повезло, что она способна смеяться и улыбаться. Но она никогда не сможет самостоятельно есть, передвигаться, не произнесет ни единой фразы. Не сможет себя обслуживать. Максимум, чему она научится, — понимать простые просьбы. Смиритесь, и это избавит вашу семью от множества проблем в будущем.

Да уж, яснее не скажешь!

Вообще-то мама почти не плачет, но тут ее как прорвало. Она рыдала и не могла остановиться. Обо мне забыли: мама давилась слезами и хлюпала носом, а доктор подсовывал ей бумажные салфетки и бормотал что-то утешительное.

В конце концов он сказал:

— У вас с мужем два варианта. Вы можете оставить все как есть, пусть девочка живет дома. А можете отдать ее в специализированный интернат для детей с задержкой умственного развития. Правда, у нас поблизости подобных заведений нет.

Интересно, кто выдумывает все эти «необидные» слова для обозначения таких детей, как я?

В ответ мама только сдавленно пискнула. А доктор Гризли продолжал ее добивать:

— А еще вы можете определить Мелоди в психиатрическую клинику. Там за ней будут хорошо присматривать. — Он достал из ящика стола яркую брошюру с улыбающимся мальчиком в инвалидной коляске на обложке и сунул маме в руки.

Я вздрогнула.

— Вот смотрите: Мелоди сейчас… э-э… пять лет. В таком возрасте дети отлично адаптируются к новым условиям и среде. Зачем вам с мужем лишние проблемы. Вы будете спокойно жить дальше, а она быстро о вас забудет.

Я с ужасом смотрела на маму. Я не хотела, чтобы родители от меня избавлялись. Разве я для них такая обуза? Никогда не думала об этом раньше. А вдруг и правда обуза? Горло сжал спазм. Руки и ноги в одно мгновение стали ледяными.

Мама не смотрела на меня. Глядя прямо в глаза доктору Гризли, она яростно скомкала глянцевую брошюру. Поднялась с кресла.

— Послушайте, доктор! Никогда и ничто — слышите? никогда и ничто не заставит меня отправить Мелоди в лечебницу!

Я на секунду зажмурилась. Неужели моя мама умеет такговорить? А когда я открыла глаза, мама стояла вплотную к доктору Гризли.

— И знаете что? — Брошюра полетела в мусорную корзину. — Вы злой, бесчувственный человек. Надеюсь, все ваши дети будут совершенно здоровы, иначе вы их, чего доброго, выкинете на помойку!

Доктор Гризли удивленно заморгал.

— И еще, думаю, вы ошибаетесь — нет, не думаю, я в этом уверена! Мелоди в миллион раз умнее вас, хоть все стены обклейте своими красивыми дипломами и сертификатами!

Теперь зажмурился доктор.

— Вам все досталось легко. Ваш организм работает исправно. Вам не приходилось прилагать массу усилий для того лишь, чтобы вас поняли!.. Диплом у него, видите ли!

У него хватило ума слушать молча, пристыжено глядя в пол.

Маму было не остановить.

— Вы всего лишь везунчик. Мы все везунчики, можем управлять своим телом. А Мелоди не повезло: весь мир против нее с самого рождения. А она тем не менее в нем живет, понимает других и хочет, чтобы понимали ее! Да она умнее нас всех.

Мама развернулась и выкатила меня из кабинета. В приемной мы хлопнули друг друга по рукам по крайней мере я очень старалась попасть кулаком по маминой ладони. Мне стало тепло и хорошо.

— Прямо сейчас едем на Сполдинг-стрит и записываем тебя в школу, — решительно сказала мама, направляясь к машине. — Нечего откладывать.

Глава пятая

Уже пять лет я хожу в школу — самую обычную. Такие показывают в телепередачах и фильмах. И дети в ней учатся самые обычные.

Дети играют на переменах и сломя голову бегут в класс по звонку.

Дети катаются зимой по замерзшим лужам, а весной пускают в них кораблики.

Дети кричат и толкаются.

Дети точат карандаши, решают у доски задачки и читают вслух стихи.

Дети пишут контрольные и запихивают тетрадки в портфель.

Дети скатывают из хлебного мякиша шарики и бросаются ими в столовой.

Дети поют в хоре, учатся играть на скрипке, ходят после уроков в танцевальные и гимнастические кружки.

Дети играют в волейбол на физкультуре.

Дети ссорятся и мирятся, разыгрывают одноклассников и доверяют друг другу секреты.

Дети редко замечают таких, как я.

Каждое утро меня забирает от дома автобус «для учащихся с особыми потребностями» (так он официально называется), оборудованный специальным подъемником для инвалидных колясок. Остановившись возле школы, водитель обязательно проверяет, надежно ли застегнуты все ремни, и только потом спускает нас по одному — в инвалидных колясках, в ходунках-опорах, на костылях. У автобуса нас встречает специально подготовленный персонал — помощники: с девочками работают женщины, с мальчиками — мужчины. «Колясочников» катят до школы; тем, кто худо-бедно может передвигаться самостоятельно, помогают дойти.

В хорошую погоду мы ждем начала уроков во дворе. Мне нравится наблюдать, как «нормальные» дети веселятся — играют в «квадрат». Они машут своим друзьям, зовут их играть, только к нам никогда не подходят. Нет, мы бы все равно не смогли гонять с ними мяч, но было бы приятно просто услышать «привет». Наверное, они считают нас совсем отсталыми, потому и не замечают — будто мы невидимки.

Как же я была счастлива, когда мама записала меня в школу! Я надеялась каждый день узнавать что-то новое. А оказалось, что школа нужна, просто чтобы чем-нибудь меня занять и чтобы родителям не сидеть со мной ведь день дома, вот и все. Во втором и третьем классе я гораздо больше усвоила из передач на научно-популярных каналах, чем на уроках. Конечно, учителя у нас были хорошие — за парой исключений, но все равно, они же не обладают, как Супермен, «рентгеновским» зрением и не могут видеть, что творится у меня в голове.

Как и другие дети «с ограниченными возможностями», я учусь по специальной программе. Со второго класса состав нашего «учебного сообщества» — нашли как нас обозвать! — не менялся. Сейчас самому младшему у нас девять лет, старшему — одиннадцать. У нас нет отстающих и нет «звезд». Из года в год нас учат одному и тому же, мы даже сидим в одном и том же кабинете, меняются только учителя. Во втором классе с нами занималась миссис Трейси. В третьем тем же составом мы угодили в лапы к миссис Биллапс — жаль, что не бывает звания «худший учитель Вселенной», ей бы подошло.

Всего в нашей начальной школе шесть таких «учебных сообществ», в них учатся дети с разными отклонениями: от малышей-подготовишек, которым по пять лет, до здоровенных ребят, которым по возрасту давно уже пора быть в средней школе, а не в началке.

Наш специализированный класс, в котором мы безвылазно сидим вот уже пять лет — официально он называется СК-5, — идеально подошел бы для ясельной группы. Он весь такой желто-розовый, на одной стене нарисовано гигантское солнце с растопыренными лучами и с улыбкой во весь рот, ниже такая же гигантская радуга и куча всевозможных цветочков — естественно, улыбающихся. По противоположной стене скачут нарисованные зайчики, котята и щенята, среди одинаковых идеально белоснежных облачков летают ласточки — тоже улыбаются. Но я-то давно вышла из ясельного возраста, мне почти одиннадцать, и от всех этих счастливых толстопопых зайчиков-щеночков меня уже тошнит.