Привет, давай поговорим - Дрейпер Шэрон - Страница 12

К году Пенни научилась ходить. На маленьких пухленьких ножках она топала по всему дому, то и дело падала на попу, громко смеялась, поднималась и топала дальше.

Мне никогда такого не испытать!

После появления в семье второго ребенка наш привычный уклад заметно изменился. Утренние сборы длились теперь в два раза дольше. Мама всегда наряжала Пенни очень старательно, даже когда просто собирала ее к миссис В.

Конечно, за моим внешним видом мама тоже следила, но в последнее время она выбирала для меня не столько красивые, сколько практичные вещи. Главное, чтобы их было легко надевать и снимать. Ну, что тут поделаешь. Я же понимала, что становлюсь все тяжелее, а значит, переодевать меня все труднее.

Пожалуй, расскажу, как меня кормят: это целое дело. Я почти не могу жевать, поэтому в моем меню в основном мягкая пища: омлет, овсянка, яблочное пюре. Я не умею сама держать вилку или ложку — то есть я пытаюсь, но они сразу выпадают у меня из рук, — поэтому нужно, чтобы кто-то кормил меня с ложки. Ем я медленно.

Набрали ложку, положили мне в рот, я проглотила.

Набрали ложку, положили в рот, я проглотила.

Половина еды оказывается на полу. Радуется этому только Ириска: она всегда рядом, когда я ем. Прямо собачий пылесос.

С питьем тоже проблемы. Я не могу удержать стакан и пить через трубочку не могу, поэтому кто-то должен держать у моего рта кружку и потихоньку вливать содержимое мне в рот. Если наклонить кружку чуть больше — я захлебнусь и буду долго откашливаться, придется начинать все сначала. Каждый прием пищи для меня — настоящая мука.

Иногда по утрам у нас такой кавардак, что хочется куда-нибудь спрятаться.

— Чак! Принеси розовую футболку Мелоди. Она облилась соком, — кричит мама снизу.

— А чего ты не надела ей слюнявчик? — отзывается папа. — Знала же, что обольется! Или сначала бы покормила, а потом одевала!

— Мне что, ее голой кормить? — Мама сердится. — Чак, просто принеси футболку, и все! И еще подгузник для Пенни — она обкакалась.

— Два года ребенку! Пора приучать к горшку. — Папа спускается с подгузником в одной руке и голубой футболкой, из которой я уже выросла, в другой.

— Хорошо! Прямо сегодня и начну, только отыщу двадцать пятый час в сутках!

Папа начинает переодевать Пенни.

— Фу, какая вонища! Ты что, опять перед сном накормила ее бататом? У нее же от него понос!

— Вот и сходил бы вечером в магазин, купил бы что-нибудь другое!.. Послушай, это голубая футболка! Мелоди давно из нее выросла. Я же просила розовую!

Мама выскакивает из кухни и несется наверх.

— Такие вот дела, барышни! Папа кругом виноват, — вздыхает он и несет Пенни мыть попу, ворча что-то насчет противогаза. Я улыбаюсь.

Отмыв Пенни, папа скармливает мне остальной завтрак. Кофта все равно уже залита соком, так что можно спокойно доляпывать ее овсянкой.

— А что, устрою бедлам, а потом буду кричать, что все виноваты, — с улыбкой приговаривает он.

Я улыбаюсь в ответ и размазываю овсянку по столику.

Возвращается мама. С улыбкой. Она успела накраситься, подвести губы, уложить волосы и отыскать мою розовую футболку. Глубоко вздохнув, они с папой обнимаются, и мы выходим из дому без опоздания.

Вот так мы теперь собираемся по утрам.

Глава десятая

Проснувшись утром, Пенни первым делом требует Душку. Душка — мягкая игрушка рыже-бурого цвета, то ли обезьянка, то ли белка, точнее не определишь, очень уж у нее потрепанный вид. Пенни не расстается с ней ни на минуту. «Де Дуська?» — кричит она, если игрушка затерялась под одеялом. «Де Дуська?» — раздается на весь дом, даже если игрушка у Пенни под носом. Папа каждый раз смеется над этим забавным Папа «дедуськой».

Я радуюсь, когда слышу топот детских и взрослых ног — мама и Пенни идут. Ну и Душка, куда же без нее! Иногда по утрам у меня затекают руки и ноги, сводит пальцы на ногах — это из-за того, что я всю ночь сплю в одной позе. Взвизгивает дверь — интересно, папа смажет когда-нибудь эти скрипучие петли?

Мама подходит и прикасается кончиками пальцев к моей щеке. Наверное, проверяет, дышу ли я. Дышу. Открываю глаза. Так хочется сказать: «Доброе утро!», но я могу только улыбнуться. Мама поднимает меня, прижимает к себе, целует. Иногда садится вместе со мной в кресло-качалку, но чаще торопится отнести меня в туалет — утром мне надо туда срочно.

Пенни, в смешной красно-белой полосатой шляпе — ну и, конечно, с Душкой под мышкой, — топает за нами. Пенни обожает всякие шляпы, панамки и шапки, жить без них не может. Вслед за Пенни в ванную приходит Ириска. Она героически терпит, когда Пенни напяливает на нее свои любимые шляпы. И когда тянет ее за уши, и когда обнимает — хотя Пенни может обнять так, что мало не покажется, по себе знаю. Наша Ириска присматривает за Пенни лучше любой няньки и всегда лает, если малышка подбегает слишком близко к розетке или к входной двери.

У нас большая, в голубых тонах, ванная, она же туалет — там без проблем помещаемся мы все: мама, Пенни, Ириска, я вместе с коляской, и даже место остается. Это хорошо, что в ванной просторно: маме там приходится с нами долго возиться. Зато мне, в отличие от Пенни, хоть подгузники не нужны. Меня, конечно, надо усаживать на унитаз и поддерживать, в этом тоже приятного мало — но подгузники я бы точно не вынесла!

К трем годам — хоть доктора и не верили, что такое возможно, — мама приучила меня к горшку. Я терпеть не могла сидеть в грязных подгузниках, а она терпеть не могла их менять, поэтому я придумала, как показывать маме, что у меня неотложное дело, а уж она не зевала и быстро волокла меня в туалет.

Иногда мы с мамой разговариваем без слов. Я показываю на потолок, а она всегда догадывается, что я имею в виду, вентилятор на люстре, луну или пятнышко плесени в том месте, где в грозу у нас протекла крыша. Мама знает, когда мне грустно и когда меня нужно обнять. Если я напряжена и нервничаю, она поглаживает меня по спине — и я расслабляюсь. А иногда — главное, чтобы папа не слышал, — мама рассказывает мне «взрослые» анекдоты, и мы хохочем, как две заговорщицы.

Как-то мама собирала меня в школу, а я показала ей на живот и закатила глаза, будто хотела сказать: «Сил моих нет на это смотреть!» После родов прошло совсем мало времени, и у мамы был еще приличный животик.

— Ты хочешь сказать, что я толстуха? — вскричала мама с притворной обидой.

Я засмеялась и сказала: «У-у» — У меня это значит «да».

— А ну-ка, говори, что это неправда! — мама стала щекотать мне пятки.

Расхохотавшись, я широко расставила руки и показала что-то вроде огромного шара: «Огромная! Гигантская! Как бегемот!» Я уверена, мама меня поняла.

Мы насмеялись так, что аж щеки заболели, а потом мама крепко обняла меня и прижала к себе. Ну почему я не могу сказать ей: «Я люблю тебя»?

Мама всегда знает, чего я хочу: есть или пить, молока или воды. Она понимает, заболела я или притворяюсь — иногда ведь так неохота идти в школу. Ей достаточно пощупать мне лоб, чтобы сказать, какая у меня температура. А градусник она ставит, только чтобы убедиться.

И я тоже почти всегда знаю, о чем мама думает и чего хочет. Вечером, после того как она отработала смену в больнице, приготовила ужин, искупала нас с Пенни и уложила спать, она просто с ног валится. У нее даже капельки пота выступают на лбу, и дышит она тяжело. Я тогда беру ее за руку, и она понемногу успокаивается, проводит ладонью по моей щеке — совсем как утром — и целует меня перед сном.

По субботам за утренним кофе мама обычно читает газету: я уже накормлена, а Пенни довольно возюкает банан или кусок яблока по своему столику. Ириска, хоть и не ест фрукты, «пасется» рядом — вдруг кто-нибудь случайно уронит кусочек колбаски. Мама по выходным не работает, имеет полное право расслабиться и никуда не спешить. Иногда она читает какую-нибудь статью вслух или рассказывает мне о недавнем ужасном урагане, забастовке или взрыве.