Привет, давай поговорим - Дрейпер Шэрон - Страница 1

Шэрон Дрейпер

Привет, давай поговорим

Глава первая

Слова.

Меня окружают тысячи, миллионы слов.

Цитадель. Майонез. Грейпфрут.

Миссисипи. Неаполитанец. Гиппопотам. Шелковистый. Страшный. Радужный.

Щекотно. Чешется. Хочу. Тревожно.

Слова снежинками вьются вокруг меня — все разные, двух одинаковых не найдешь — и, опускаясь, тихо тают на моих ладонях.

Внутри у меня вырастают сугробы — нет, целые горы из слов, фраз, умных мыслей, глупых шуток, песен.

В раннем детстве, когда мне еще не было года, слова казались мне сладким чудесным напитком. Я его пила, и все становилось на свои места: сумбурные мысли и ощущения получали имена. Родители разговаривали со мной — обо всем и ни о чем, по слогам и скороговоркой. Папа пел, мама шептала на ухо что-то ласковое.

Я все впитывала и запоминала — каждое слово, навсегда.

Не знаю, как я научилась разбираться в путанице слов и мыслей, это произошло само собой. К двум годам для каждого воспоминания у меня уже было свое слово и у каждого слова был свой смысл.

Но только у меня в голове.

Мне почти одиннадцать. За всю жизнь я не произнесла ни слова.

Глава вторая

Я не могу говорить. Не могу ходить. Не могу сама поесть или умыться. Со мной одни проблемы.

Руки почти не слушаются меня — я только нажимаю кнопки на пульте от телевизора и, вцепившись в рукоятки, управляю своей коляской. И то с трудом. У меня вечно все валится: ложка, карандаш. И сама я все время валюсь — прямо как Шалтай-Болтай.

Думаю, окружающие видят меня примерно так: в розовой инвалидной коляске сидит девочка с темными короткими кудряшками. Но, между прочим, розовая коляска — не такая уж великая радость.

Цвет тут ничего не меняет.

У девочки любопытные карие глаза, один слегка косит.

И немного дергается голова.

А изо рта иногда течет слюна.

Она очень худенькая и маленькая для своих одиннадцати лет без трех месяцев.

У нее странно тонкие ноги — наверное, потому, что она ими никогда не пользовалась.

Ее тело живет своей собственной жизнью: иногда дернется нога, иногда взлетит вверх рука, зацепив случайно оказавшийся на пути предмет — стойку с дисками, тарелку с супом, вазу с цветами.

Тело никак не желает слушаться девочку. Посочувствовав моим многочисленным несчастьям, люди, скорее всего, замечают, что у меня приятная улыбка и милые ямочки на щеках мне, во всяком случае, они нравятся.

Я ношу маленькие золотые сережки.

Мало кто спрашивает, как меня зовут. Большинству и в голову не приходит, что у меня есть имя. Но оно есть. Меня зовут Мелоди.

Я помню себя с очень раннего возраста, с пеленок. Правда, сейчас трудно понять, что я помню из жизни, а что из папиных видеозаписей, ведь я смотрела их столько раз.

Вот мама возвращается со мной из роддома. Она улыбается, но как-то растерянно.

Вот малышку Мелоди купают в розовой ванночке. У меня тонкие ручки и ножки. Я лежу спокойно, совсем не брызгаюсь.

Вот Мелоди, обложенная подушками, — на диване в гостиной. Мне хорошо, я улыбаюсь. Мама говорит, в детстве я почти не плакала.

Вот мама смазывает меня детским маслом после купания. До сих пор помню его лавандовый запах.

Потом она заворачивает меня в пушистое полотенце с капюшоном.

Папа снимал на видео, как меня кормят, переодевают, даже как я сплю. Он все ждал, когда я научусь переворачиваться, сидеть, ходить. А я так и не научилась.

Зато я, как губка, впитывала звуки, запахи, вкусы. Свист чайника на кухне по утрам. Запах нагретой пыли, когда солнце заглядывает в окна.

Или как щекотно бывает в носу, перед тем как чихнешь.

А еще я полюбила музыку. Каждая однажды услышанная мелодия остается со мной навсегда. Я засыпала под теплые, пахнущие сном и уютом колыбельные. Я улыбалась, если мелодия мне нравилась. Музыка внутри меня никогда не умолкает, она будто переливается разными цветами. Когда я слышу музыку, я вижу цвета и улавливаю запахи.

Маме нравится классическая музыка. Весь день она готова слушать безбрежные рокочущие симфонии Бетховена. Они небесно-голубые и пахнут свежей краской.

Папа любит джаз. Стоит маме выйти из кухни, он подмигивает мне, вытаскивает из проигрывателя диск с Моцартом и включает Майлса Дэвиса или Вуди Германа. Джаз желто-коричневый, он пахнет густой липкой глиной. Мама его не выносит — наверное, поэтому папа не может отказать себе в удовольствие немного похулиганить.

— У меня от твоего джаза все чешется, — хмурится мама, как только слышит первые ноты.

Папа подходит к ней, начинает в шутку почесывать ей плечи и спину, потом сгребает в охапку.

И мама сменяет гнев на милость. Но как только папа уходит, она возвращает свой диск на место.

А я больше всего люблю кантри: даже не знаю, чем меня так привлекает сочетание громкого надрывного пения и бренчания на гитаре. У музыки кантри лимонный вкус. Только она не просто кислая на вкус, а пряно-сладкая, как лимонная глазурь или как холодный искрящийся лимонад. Каждый аккорд — лимонный праздник! Обожаю кантри и обожаю лимоны!

Помню, я была совсем малышкой, мама кормила меня на кухне завтраком. И вдруг из радиоприемника звучит:

Откуда-то я уже знала эту песню — наверное, слышала по телевизору или по радио, вот и запомнила. Я аж завизжала от радости и чуть не выпала из стульчика. Изо всех сил я пыталась показать на приемник, а выходили только гримасы, да руки с ногами судорожно дергались. Мне очень хотелось снова услышать эту песню. Но мама ничего не поняла: только смотрела на меня растерянно, как на сумасшедшую.

Откуда мама могла знать, что песня «Эльвира» группы «Окридж бойз» мне ужасно понравилась, если я сама не сразу это поняла? Как было объяснить, что она вся состоит из золотисто-зеленых цитрусовых нот и пахнет только что разрезанным лимоном?

Если бы я могла удержать в руках кисть — такая бы вышла картина, класс!

Качнув головой, мама поднесла к моему рту следующую ложку яблочного пюре. О скольком же она не догадывается…

Я рада, что ничего не забываю. В моей памяти находится место для каждого прожитого мига. Хотя толку от этого мало, ведь я ни с кем не могу поделиться своими воспоминаниями, не могу ни о чем рассказать.

Вообще у меня в голове засело много всякой ерунды: я помню, как к нёбу прилипло несколько овсяных хлопьев, помню, как однажды плохо прополоскала рот и полдня не могла избавиться от привкуса зубной пасты.

В памяти прочно сидит утренний запах только что сваренного кофе, он смешивается с запахом жареной ветчины и с выкриками разносчиков газет.

Но больше всего места в моей памяти занимают слова. Вокруг миллионы слов, и все, кого я знаю, пользуются ими легко, даже не задумываясь.

Ведущие телемагазина: «Купите две наших чудо-швабры и получите третью в подарок. Спешите. Предложение ограничено!»

Почтальон — маме: «Доброе утро, миссис Брукс. Как дочка? Растет?».

Церковный хор: «Аллилуйя, аллилуйя, аминь!» Продавщица в супермаркете: «Спасибо за покупку! Приходите к нам еще».

Любой может сказать все словами. Любой, но не я. Уверена, большинство людей даже не понимают, какая сила таится в словах. А я понимаю.

Мыслям нужны слова. Словам нужен голос.

Мне нравится, как пахнет мамин шампунь.

Мне нравится прикасаться к папиной небритой щеке.

Но я не могу им об этом сказать.

Глава третья

Я не сразу поняла, что отличаюсь от других. Я быстро соображаю, легко запоминаю любую мелочь, так почему же у меня не получается делать, что делают все? Это было странно. Конечно, я злилась.