Ароматы - Кингсли (Кингслей) Джоанна - Страница 24

Арман промолчал.

— Грешница! — прошипела Одиль. — А ты еще худший грешник — лег в постель с немкой, чтобы произвести на свет эту язычницу.

— Что ты знаешь о моей жене? — возразил Арман.

Пламя ненависти взметнулось в душе Одили, когда она услышала слова «моя жена». В этот миг она поклялась отомстить всем — умершей женщине, мужу, их ребенку. Он оскорблял ее с момента замужества, твердила она себе, пренебрегал ею как женщиной. Она ввела его в свой дом, дала работу, а он думает лишь об умершей жене. Потребность ненавидеть вошла в кровь Одили, и ее ненависть легко перебросилась с безмолвного полумертвого паралитика в кресле на колесах на живое чудовище, разбившее ее надежды на любовь и нежность, которых она заслуживала. Одиль превратилась в богиню мщения: если муж не любит ее, она заставит его страдать. В душе Одили не было доброты или великодушия, которые могли бы успокоить разбушевавшиеся в ней страсти — она потворствовала им, и вскоре они уже вышли из-под контроля рассудка. У нее крепла безумная мысль: если Арман не любит ее, она заставит его страдать, убив его дочь. Она еще не знала, как это сделает, но думала об этом непрестанно. Из мыслей об отмщении родился замысел убийства.

Арман начал раздавать покупателям в аптеке пробные флакончики туалетной воды «Зазу». Он вручал их бесплатно, и жители городка принимали их удивленно и подозрительно. Одиль, узнав об этом, накричала на Армана, — убеждение, что любой товар стоит денег, было у нее в крови. Покупатели, получившие «Зазу» в подарок, приходили снова и платили деньги, унося несколько флаконов с полюбившейся им душистой водой. Теперь Арман часами сидел в своей лаборатории, производя эссенцию и разливая по флаконам туалетную воду. Духов он делать не стал — они были бы слишком дороги для покупателей, но мечтал добавить к производству туалетной воды мужской одеколон того же запаха. Для этого нужен был помощник — Одиль не согласилась бы ему помогать, — и он вышел в субботу вечером из лаборатории, обдумывая, как бы убедить Одиль нанять ему подручного, надеясь прельстить ее перспективой роста доходов.

Он медленно шел по улице, луна освещала деревья, уже пожелтевшие и теряющие листья. В небе буквой «V» летел караван гусей. «Ви, моя Ви, — подумал Арман, — нам тоже надо улететь отсюда! От этой ужасной жизни, которую она ведет по его вине… Взлететь над крышами городка, взявшись за руки. Ви — в длинном платье и с короной на голове… Как летят над крышами Витебска счастливые люди на картинах Марка Шагала, которые он видел в Париже». Караван гусей в вечернем небе исчез, Арман очнулся и выбранил себя за пустые мечты.

Подойдя к дому, он услышал за дверью детский плач и ворвался в маленькую комнату, где спал вместе с Ви. Она сидела в уголке, сжавшись в комочек, с испуганными глазами. Он встал на колени рядом с ней, убеждая ее рассказать, что случилось, но она не отвечала. Наконец она вытянула из-за спины ручонку и молча показала ему — от кисти до локтя тянулся широкий кровоподтек.

Когда он схватил и крепко обнял ее, она выскользнула из его рук и сказала: — Иди к бэби, папа. Она плачет и плачет.

Тогда Арман осознал, что плач, который он услышал на улице, не прекращался. Думая о Ви, он забыл о другом ребенке. Схватив Ви на руки, он вбежал в спальню Одили. Ребенок лежал на полу на животике в луже рвоты, плача и захлебываясь. Он опустил Ви на пол, схватил Мартину и понес ее в ванну, чтобы обмыть. Ви шла за ним, поглаживая спинку сестренки и приговаривая: — Не плачь, не плачь, маленькая куколка!

Внизу хлопнула дверь, и Ви застыла с гримасой страха, исказившей ее личико.

— Одиль? — позвал он.

Не услышав ответа, он спустился с лестницы, прижимая к себе обеих девочек. Одиль шла через холл, опустив голову, и бросила ему на ходу: — Мой отец умер. — Она прошла мимо Армана, толкнув его, и захлопнула за собой дверь в спальню. Он постучал, но она не ответила. Тогда он отвел детей в свою крошечную комнату и устроил Мартине постель на полу — с кровати она могла упасть ночью. Ви так ничего ему и не рассказала о том, как была поранена рука.

Теперь Арман знал, что он должен спасаться бегством, чтобы не погубить дочь, — даже обеих девочек, потому что Одили нельзя было доверить даже ее собственного ребенка, — ее сознание явно помутилось. Но сможет ли он справиться с грудным малышом?

Ви уже была довольно самостоятельна, но Мартина пока еще оставалась беспомощной крошкой.

План бегства казался неосуществимым. Арман мог бежать с Ви, но как оставить в руках полубезумной матери другую дочь? Если он сбежит, Одиль может выместить на ребенке свою ярость.

Арман не смог ничего решить.

В воскресенье утром Одиль взяла детей на прогулку за город, на обрывистый берег реки. Она шла с мрачным видом, неся на руках довольно уже тяжелого десятимесячного ребенка. Оставив коляску на дороге, она свернула на узкую тропинку, вьющуюся вдоль самого края обрыва. Ви шла впереди. Когда они дошли до самой высокой точки обрывистого берега, Одиль положила малышку на землю и велела Ви подойти к самому краю. Девочка попятилась, Одиль резко толкнула ее вниз. Услышав пронзительный крик, она удовлетворенно улыбнулась, взяла Мартину и отправилась обратно.

Всю ночь Армана мучила бессонница; лишь на рассвете он заснул и проспал глубоким сном до самого полудня. Когда он проснулся, в доме никого не было. Одиль с детьми не вернулась к завтраку, и Армана охватили мрачные предчувствия. Его била нервная дрожь, необъяснимая тоска сжимала грудь.

Около трех часов он услышал шаги у входа в дом; вошла Одиль с ребенком на руках.

— Где Ви? — закричал Арман.

Одиль торжествующе посмотрела на него: — Шляется где-то. Я ее позвала, а она убежала.

— Где вы были? — воскликнул он.

— Гуляли. Была такая хорошая прогулка, а этот маленький дьяволенок удрал. Я искала ее, но она не отозвалась. Бэби проголодалась, и я пошла домой, — голос выдавал ее — она лгала.

— Где? Где ты ее оставила?

— Пойду накормлю малышку, — равнодушно отозвалась Одиль.

Арман подскочил к ней, схватил за плечи и встряхнул, как мешок, он готов был убить ее. В эту минуту раздался стук в дверь.

Арман увидел на руках высокого мужчины Ви в порванном платьице, всю в кровавых ссадинах.

— Боже мой! — закричал Арман, выхватывая у него девочку.

Мужчина вошел вслед за ним в дом, взволнованно рассказывая: — Нашел у реки, могла утонуть. С самого крутого обрыва упала… Как только не разбилась. Просто чудо.

— Подождите минуту! — взмолился Арман. Он принес из ванны тазик теплой воды и губку, снял с Ви порванное платье, и, обтерев губкой грязь и кровь, увидел, что глубоких ран нет, — только множество царапин.

В это время в комнату вошла Одиль, и Ви пронзительно закричала.

— Она снова здесь? — жестко сказала жена. Увидев ее разъяренный взгляд, Арман все понял.

Он снова стал беглецом, но теперь с двумя детьми на руках. Много дней в голове его звучали дикие вопли Одили: «Нацист! Убийца! Я отомщу тебе, чудовище! Я выдам тебя подпольщикам, они убьют тебя! И твою девчонку с кровью предателя в жилах!» Крича это, Одиль вне себя от ярости, выхватила из коляски Мартину и швырнула ее Арману, который едва успел схватить ее за ножку: «И эта тоже с отравленной кровью, я выносила в своем чреве чудовище! Я им все расскажу! Тебя замучают до смерти, выпустят из тебя кровь, как из свиньи!» Одиль с воплем выбежала на улицу, а Арман быстро вынул все ценные вещи из сейфа, бросил в сумку детскую одежду, схватил на руки обеих девочек и вышел черным ходом.

Он снова бежал и скрывался, потому что Одиль могла выполнить свои угрозы, и если бы даже обнаружили ее сумасшествие, то все равно его могли арестовать за похищение детей.

Четырехлетняя Ви научилась нянчить Мартину, кормила ее, мыла и убаюкивала. Иногда Арман оставлял ее одну с ребенком, когда уходил на работу или раздобывал продукты для обеда.

Почти год они блуждали, ночуя в пещерах или в шалашах, сооружаемых Арманом. Наконец в Марселе он случайно познакомился с торговцем коврами, быстроглазым худым Массудом, который, как оказалось, торговал и фальшивыми документами.