Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Эрлих Генрих Владимирович - Страница 56

Но главной их потерей был майор Фрике. В общем–то он тоже легко отделался. Когда они извлекали его, окровавленного, из–под рухнувшего на него дерева, они думали, что все, конец. Но когда они сняли с него пропитанный кровью, разодранный осколком китель, оказалось, что осколок лишь скользнул по ребрам. Ребра были целы, они увидели их, целые, когда промыли рану водой. Вот только с медикаментами у них было туго.

— Шнапс! У кого–нибудь остался шнапс? — спросил фон Клеффель.

Все потрясли фляжками. Они были пусты. Хорошо, что догадались встряхнуть фляжку самого майора Фрике. В ней был французский коньяк.

— Вы немного поспешили, мой друг, — сказал фон Клеффель очнувшемуся майору Фрике, — сейчас вам будет немного больно. Крепитесь.

И он вылил коньяк на рану. Майор Фрике изогнулся дугой, сцепив зубы, а потом резко опал, вновь провалившись в беспамятство. Ули Шпигель перебинтовал его. У него был в этом деле некоторый опыт, он был у них единственным санитаром. После этого они принялись за ногу майора Фрике, ту, которую придавило рухнувшим деревом. Она была изогнута ниже колена и синела на глазах. Но крови не было, хоть это радовало. Фон Клеффель смастерил лубок, он был специалистом по переломам, и они зафиксировали ногу. Брейтгаупт сделал носилки. После гибели Дица он стал у них главным плотником. А потом он молча принялся копать большую могилу. Неподалеку горел костер, они сжигали ненужные документы, сотни личных дел солдат, погибших в боях. Под деревом лежала невысокая стопка их собственных дел, в ней было шестнадцать папок.

Их командиром был теперь лейтенант Россель. Вернее, он считал себя их командиром, потому что был единственным боеспособным офицером среди них. А еще он считал, что они должны сражаться. Они были готовы сражаться, но только если это было необходимо для решения главной, как они считали, задачи — доставки в госпиталь их настоящего и единственного командира, майора Фрике. Они, верные дисциплине, подчинялись приказам лейтенанта, но в конце концов он их достал. Они, пройдя лесными тропами, вышли к какой–то деревушке. Лейтенант Россель приказал ее сжечь.

— Вы слышали приказ фюрера! — патетически воскликнул он, — После себя оставлять выжженную зону!

Они такого приказа не слышали, но ни секунды не усомнились в его существовании. В чем засомневались, так это в необходимости его исполнения. Они посмотрели на Брейтгаупта. Он у них был главным авторитетом по сожжению русских деревень. В любом вопросе можно доверять мнению только тех людей, кто пострадал за это.

— Нет, — сказал Брейтгаупт.

Другой бы пустился в долгие рассуждения о бессмысленности затеи, о том, что у них нет огнеметов или хотя бы бензина, чтобы поджечь все эти дома, что у них нет на это сил, а главное — времени. Брейтгаупт ответил, по своему обыкновению, коротко. И они согласились с ним. В их сердцах не было жалости к этой деревне или ее жителям, которых к тому же не было видно, они попрятались или ушли. Они просто не желали выполнять бессмысленный приказ. В некогда безупречном механизме сломалась еще одна шестеренка.

Они предоставили лейтенанту Росселю возможность бесноваться и кричать в одиночестве, а сами уселись в тени деревьев.

— Этот придурок своими дилетантскими действиями и тупым фанатизмом приведет нас к гибели, — тихо сказал фон Клеффель, ни к кому не обращаясь.

— Вы какого придурка имеете в виду? — спросил Ули Шпигель.

Фон Клеффель посмотрел на него, криво усмехнулся и ответил:

— Того, кто ближе, — и скосил глаза на лейтенанта Росселя.

Все заговорщицки перемигнулись. Один лишь Юрген не принял участия в пантомиме. Он недоумевал. Фон Клеффель всегда строго придерживался принципа субординации и никогда, по его же собственным словам, не отзывался негативно о действиях любого начальства в присутствии подчиненных, как своих, так и чужих. Доверительный разговор возможен только в кругу равных, обронил как–то он. Фронт спаял их дружбой, но равными не сделал. Юрген это понимал, тем более это ощущал фон Клеффель. И вдруг — такая откровенность! К чему бы это?

— Тут поневоле задумаешься о путче, — сказал фон Клеффель.

— Вы имеете в виду военный мятеж? — уточнил Ули Шпигель.

— Бунт на корабле! Ура! — воскликнул Красавчик. — Всех несогласных — на рею!

— Тогда уж бунт заключенных, — включился Юрген, — да здравствует свобода!

Так они перебрасывались словом Meuterei, [28]пытаясь заглушить игрой тревожные мысли.

— Нет, я имею в виду именно наш добрый старый Putsch, — сказал фон Клеффель.

На лице его была написана решимость. Единожды не подчинившись приказу, он готов был идти дальше, идти до конца. Es geht alles auf eine Rechnung. [29]

Зашевелился лежавший на носилках майор Фрике. Он очнулся несколькими минутами ранее и ухватил часть разговора. Он силился что–то сказать. Фон Клеффель поспешно встал, сделал несколько шагов, склонился над носилками.

— Не волнуйтесь, дружище! — он ободряюще похлопал майора Фрике по плечу. — Мы вас вытащим отсюда, не будь я подполковник Вильгельм фон Клеффель.

— Спасибо, подполковник, — прошептал запекшимися губами майор Фрике. — Вручаю в ваши руки свою судьбу и судьбу моих подчиненных.

Впрочем, последние слова если и были сказаны, то настолько тихо, что даже Юрген, сидевший в двух шагах от изголовья носилок, их не разобрал и невольно доверился фон Клеффелю, громко объявившему:

— Майор Фрике вручил в мои руки свою судьбу и судьбу его подчиненных, — и еще громче: — Вашу судьбу! — Он горделиво выпрямился, одернул китель, обвел всех строгим взглядом и торжественным голосом произнес: — В сложившейся обстановке, когда командир батальона тяжело ранен, а младшие офицеры по разным причинам отсутствуют, я, Вильгельм фон Клеффель, принимаю на себя командование вверенным мне подразделением.

— Но, позвольте, герр подполковник, — подскочил к нему лейтенант Россель и тут же осекся, сообразив, что одним этим обращением он признал главенство фон Клеффеля. — Я являюсь… — повторил он попытку и опять осекся. — А как же я? — неуверенно проблеял он наконец.

— Можете считать себя временно разжалованным в рядовые, — пренебрежительно отмахнулся фон Клеффель и вдруг гаркнул: — Смирно! Кругом! Три шага вперед! Ложись! — Лейтенант то ли от неожиданности, то ли от привычки бездумно выполнять приказы начальства исполнил все в точности. — Отлично, рядовой Россель, — удовлетворенно сказал подполковник, — два балла в графу поощрений. И благодарите бога — у вас теперь появился шанс выжить. — Он обвел толпившихся вокруг солдат потяжелевшим взглядом и провозгласил, подняв вверх руку с торчащим указательным пальцем: — Шанс!

Это было решение, угодное высшим силам. Судьба не замедлила проявить к ним благосклонность, ниспослав дорогой подарок. Они не прошли и километра, как заметили на дороге немецкий бронетранспортер. Он мирно спал, укрыв внутренность брезентовым пологом.

— Букашка! — радостно закричал Красавчик, устремляясь к машине.

Он ударил ногой по скатам двух колес — накачаны в меру, проверил гусеницы — целехоньки, открутил крышку бензобака, засунул туда хворостинку — почти полный, заглянул под брезент. На водительских местах и в отделении десантников никого не было, но два штатных пулемета были на месте, еще один, со снаряженной лентой, лежал на полу. Если бы Красавчик отошел чуть в сторону и углубился на несколько метров в лес, то он нашел бы там тело солдата в черной форме бронетанковых войск с простреленной головой, руки которого были темными от въевшегося машинного масла. Вероятно, это был водитель бронетранспортера. Но даже эта находка не объяснила бы, как машина оказалась на дороге, в целости и сохранности. Собственно, Красавчика это не очень–то и интересовало.

— Фантастика, — сказал он и посмотрел на небо.

— Вот вам яркий пример превосходства доброй старой кавалерии над всеми этими механизированными частями, — сказал Ули Шпигель.