Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Эрлих Генрих Владимирович - Страница 54

— Отходим! — приказал майор Фрике.

Он тоже все видел, и он не был фанатиком.

— Прикрываю! — первым отозвался Гиллебранд.

— Это не ваше дело, обер–лейтенант! — прикрикнул майор Фрике. — Для этого есть солдаты.

— Нет, мое, — ответил Гиллебранд, — я задержу их, а потом догоню вас. Никто, кроме меня, этого не сделает.

Похоже, он действительно верил в то, что ему это удастся. Он вырвал из рук Дица две последние пулеметные ленты и пополз к подбитому русскому танку, под которым Диц давно обустроил пулеметное гнездо.

— Отходим! — вновь приказал майор Фрике. — Обер–лейтенант Гиллебранд нас прикроет.

Они и сами прикрывали свои спины, отползая все дальше и дальше. И все глуше и глуше стучал пулемет Гиллебранда, потом раздался взрыв гранаты — и пулемет стих. Он был все же смелый парень, обер–лейтенант Гиллебранд, и не прятался за их спинами. Он мог быть их товарищем.

Das war Katastrophe

Это была катастрофа. Пока еще неявная, не проявившаяся в сотнях квадратных километров потерянной территории и названиях оставленных противнику крупных населенных пунктов, искусно ретушируемая словами об упорных боях и спрямлении линии фронта, героической обороне и удачных контратаках, сообщениями о тысячах уничтоженных солдат противника, о десятках сбитых самолетов и подбитых танков. Но эта катастрофа проявлялась чем дальше, тем больше, в разных мелочах, которые еще несколько недель назад были просто невозможны, в нарушениях казавшегося незыблемым немецкого порядка, в поломке винтиков и шестеренок, разрыве приводных ремней, обеспечивающих работу этой отлаженной машины, называемой немецкой армией. Эти мелкие поломки, умножаясь и складываясь, постепенно подводили немецкую армию к краю, за которым обрыв, падение, катастрофа явная и зримая.

Нет, они не побежали, они не бросили оружия, они продолжали сражаться. И нельзя было сказать, что их военный дух сломлен. Просто это был другой дух.

Юрген впервые понял, чем мог быть обусловлен ошеломивший его катастрофический провал Красной армии на первом этапе войны. Понял это на собственном опыте, умноженном опытом его товарищей. Красная армия готовилась к наступательной войне, к войне малой кровью на чужой территории, об этом говорила большевистская пропаганда, эти слова с готовностью подхватывала и раздувала нацистская пропаганда, чтобы лишний раз показать агрессивные устремления Советов и еще больше возбудить дух немецких войск И они первыми нанесли удар, обрушились на противника, не помышлявшего об обороне и не готовившегося к ней, прошлись по нему тяжелым катком. Иванам потребовалось время, чтобы прийти в себя и свыкнуться с мыслью, что воевать придется большой кровью и на своей территории. Это было непросто.

Вот и им было непросто. Они готовились к наступлению, они готовили себя для наступления, они шли в наступление, упорно пытаясь взломать оборону противника. Юрген не думал о победе. Его, как и многих его товарищей, вела вперед лишь надежда, что с разгромом противника закончится весь этот кошмар, кошмар войны, и чем быстрее они разгромят противника, тем больше у них шансов выжить. Эта надежда питала их дух.

Но вот они остановились, а потом стали медленно отходить назад, упорно цепляясь за каждую траншею, за каждую высоту, за каждый клочок земли. Они не были готовы к этому. И этому не было видно ни конца ни краю. Надежда умерла. Ее сменило отчаяние. Оно отныне питало их упорство, их дух. Это был другой дух.

Воспоминания Юргена о тех кошмарных трех неделях были под стать ситуации. В них отсутствовали стройность и порядок, когда события выстраиваются в цепочку и можно проследить их начало, развитие и конец. Вместо этого в памяти остались отдельные картинки, вырванные из контекста времени и пространства и объединенные лишь общими персонажами, которых становилось все меньше и меньше.

Вот большое село. Они продержались в нем пять дней. Когда их батальон подошел к селу, он насчитывал семьдесят два человека. Покинуло село тридцать пять.

Они там были не одни. В селе размещался штаб пехотной дивизии и штаб танкового полка и несколько тысяч солдат. В нем было все подготовлено для долгой обороны. Несколько линий траншей опоясывали село, все улицы были изрыты ходами сообщения, в подвалах домов были оборудованы огневые точки, зенитные орудия смотрели в небо.

Вот только их там не ждали. Штрафники были никому не нужны. Командир дивизии генерал фон Шнейдер категорически отказался брать их под свое крыло и отдавать какие–либо приказы. Ведь отдавая кому–либо приказ, ты берешь на себя ответственность за его судьбу. «Вы находитесь в подчинении штаба армии», — сказал он майору Фрике. Попытки связаться со штабом армии не привели к успеху. Тут–то и стало ясно, что армейская машина стала сбоить.

В конце концов им все же выделили небольшой участок, как водится, на передовой.

— Передайте вашим горе–солдатам, что позади них стоят регулярные части Вермахта и что у них есть пулеметы, — сказал генерал фон Шнейдер майору Фрике в качестве напутствия.

— Ни шагу назад! — вот что передал им майор Фрике. Он говорил им это на каждом рубеже.

Первыми отошли регулярные части с их пулеметами. Генерал фон Шнейдер даже не подумал передать приказ об отступлении штрафникам, ведь они ему не подчинялись. Но об этом знал только майор Фрике. А они знали только одного командира, майора Фрике, и отошли в освободившуюся траншею по его приказу.

Иваны были теперь так близко, что Юрген мог слышать их негромкие разговоры между собой. Вот опытный солдат учил молодого.

— Гранаты надо бросать умеючи, — говорил он, — фрицы тоже не дураки, вышвырнут твою гранату обратно. Так что бросай с задержкой на две секунды, тогда не успеют. В общем, делаешь та: выдергиваешь сначала чеку, потом опускаешь флажок предохранителя, отсчитываешь медленно раз–два и — бросаешь. Давай, попробуй, а я отойду, посмотрю, как это.

— Страшно, — отвечал молодой голос, — а ну как рабочий ошибся при сборке механизма, рванет раньше времени в руках.

— Не дрейфь! Двум смертям не бывать, одной не миновать! Я сколько раз так делал и, как видишь, живой.

— Говорят о чем–то, — услышал Юрген голос фон Клеффеля, привалившегося к стенке траншеи рядом с ним.

Он передал ему содержание разговора Фон Клеффель нисколько этому не удивился, они уже давно ничему не удивлялись.

— Сейчас вылетит, как тарелочка на стрельбище, — только и сказал он, — я когда–то отлично стрелял по тарелочкам, — и взял автомат на изготовку. — Раз–два, — отсчитал он.

Из траншеи иванов действительно вылетела граната. Показалось, что она зависла в воздухе, чуть наискось от них. Фон Клеффель успел нажать на курок. Раздался выстрел, и одновременно с ним граната взорвалась в воздухе, как шрапнельный снаряд, разбрасывая во все стороны россыпь осколков.

— Мимо! — воскликнул фон Клеффель, и было не понятно, что он имел в виду, то ли то, что осколки их не задели, то ли, что он промазал.

Иваны оттеснили их в центр села. Там, как водится, находилась церковь. Это было самое крепкое строение в селе, с толстыми стенами и узкими окнами. Идеальное место для обороны. Они зацепились за церковь. Пехотинцы фон Штейнера откатились дальше, почти на самую окраину. Они одни сдерживали наступающих иванов. Рядом лежали разбитые зенитные орудия, из них били прямой наводкой по русским танкам, они уничтожили друг друга в этой схватке.

— Вот, черт, — сказал Красавчик.

Юрген поднял голову. На село заходили штурмовики, немецкие штурмовики. За церковь метнулась фигурка майора Фрике.

— Четверо ко мне! — кричал он. — Крест! Ставим крест!

«Он сошел с ума, — подумал Юрген, — какой еще крест? По кому крест? По нам крест?»

Но ноги уже несли его к командиру. Вот он занял указанное ему место. Они стояли впятером, майор Фрике, фон Клеффель, Красавчик, Ули Шпигель и он, Юрген, образовав крест, и смотрели на пикирующий штурмовик.

— Я всегда предчувствовал, что эти летчики рано или поздно меня достанут, — сказал фон Клеффель.