Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 55

– Прости, Дашенька, – сказал Иван. – Понимаешь, такое дело… его больше нет.

Девушка замерла, одна нога на ступеньке, другая на сырой ночной земле, маленькая рука на перилах, свет из открытой двери в спину. Маша порадовалась, что не видит ее лица.

– Его убили, вечером того дня, когда он здесь был… – продолжал Иван. – Кремировали уже, прости, не знал телефона, не позвали тебя.

Дашенька что-то сказала совсем тихо, Маша не расслышала – не то "ничего", не то "и чего?" – повернулась и медленно поднялась по ступенькам в дом.

– Проходите, гости дорогие, – мрачно сказал Леха. – Будьте как дома.

Они поднялись на веранду, Леха сел в единственное кресло, Иван с Машей расположились на стульях.

– Я поставлю чай, – сказала Маша.

Она включила электроплитку и эмалированным ковшиком налила в чайник воды. Вот странно, подумала она, я же за три недели впервые попала в дом, где люди живут. Похоже, москвичи совсем не ходят в гости: и если рестораны и кафе Маша изучила досконально, то что творится дома у Али, Ивана или Дениса, не могла даже представить. Может, дома как такового у них и нет: все деньги уходят на одежду из бутиков, ежевечерние рестораны и кофе в пол-одиннадцатого ночи.

Хлопнула дверь, Дашенька вернулась, держа в руках бутылку с мутной жидкостью. Теперь, при свете, Маша рассмотрела ее лицо: большие глаза, шелушащаяся кожа, потрескавшиеся ненакрашенные губы. На вид лет 35-40, но Маша не удивилась бы, узнав, что Дашенька моложе лет на десять.

– Помянем Сережу, – сказала Дашенька. – Не зря я от Лехи самогонку прятала.

Она кивнула на брата, который, разомлев от тепла, сладко посапывал в кресле.

– Я за рулем, – сказал Иван. – А нам еще возвращаться. Так что не буду, извини.

– Я выпью, – сказала Маша.

Дашенька налила самогон в чашки, и они выпили не чокаясь. После второй порции она заговорила, сначала медленно, с трудом подбирая слова, безучастным голосом, а потом все быстрее, то и дело подливая себе и Маше, которая уже не пила, а только смотрела, как слезы текут по Дашенькиным щекам. Дашенька рассказывала, как Леха впервые пришел с Сережей домой, она еще была школьницей, но сразу поняла, что это – Главный Мужчина ее жизни. Она так и говорила, выделяя большие буквы, Главный Мужчина, и от этого Маша сразу почувствовала себя в каком-то сериале, хотя трудно как-то вообразить сериал, который снимается на маленькой веранде подмосковной дачи, со спящим в кресле пьяным Лехой Швондером, молчащим Иваном в дорогущем костюме, заплаканной Дашенькой и Машей, которая слушает, не говоря ни слова. Вдруг Дашенька прервала свой монолог:

– Простите, Маша, я тут говорю и даже не знаю, вы кто были Сереже?

Маша скосила глаза на Ивана – тот молчал по-прежнему, – и сказала:

– Да просто подруга.

– Просто? – переспросила Дашенька, и Маша вспомнила, как Таня смотрела на нее, будто на музейный экспонат.

– Ну да, – кивнула она.

– И вы никогда с ним… – Дашенька запнулась, подбирая слово, – не спали?

Маша покачала головой. Лицо Дашеньки внезапно озарилось:

– Ой, как же вам не повезло! – всплеснула она руками. – Это всегда была такая радость, такое… даже не наслаждение, а именно радость. Всегда, всегда, до сих пор даже. Вот последний раз, в среду, 13 августа, как сейчас помню, я стою над тазиком, подмываюсь, он уходит уже, а я чувствую, что плачу от счастья. И мне совершенно ничего не надо больше, ты не поверишь. Я сейчас думаю, даже не важно, что он умер, ты, прости, Иван, что я так говорю, неважно, потому что для меня все осталось как было. Эта радость… понимаешь, она всегда со мной, чтобы ни случилось. Я ведь и раньше не знала, когда он снова появится. Сам звонил, приезжал, потом исчезал, но это неважно было, совсем не важно, потому что Сережа – он всегда со мной.

Дашенька вытерла рукавом слезы, и из-под локтя улыбнулась Маше.

– Он всегда был такой прекрасный, – сказала она.

Маша смотрела на нее, заплаканную и улыбающуюся, и думала, что у всех, кто знал Волкова, был свой Сережа, но у Дашеньки – лучший. Похоже, он не оставил в ее сердце ни одного грустного воспоминания – только радость, только свет.

– Послушай, Дашенька, – сказал Иван, – я вот что хотел спросить. Леха говорил, Сережа сумку оставлял тут, забрать собирался, да не приехал. Сумка-то цела?

– Конечно, – сказала девушка, – я сейчас принесу. Я ее спрятала на всякий случай. Видно же, качественная вещь, недешевая. Сумку я спрятала, а ему Лехин пистолет отдала, чтоб от греха подальше.

– Какой пистолет? – спросила Маша.

– Леха тут пистолет купил весной, – сказала Дашенька. – Ну, я все боялась, что по пьяни застрелит кого, а выбросить… ну, убил бы. А так я сказала, что Сереже отдала, Сережу Леха уважал… Но вы погодите, я сейчас принесу.

Дашенька вошла в дом и через минуту вернулась с полиэтиленовым пакетом, из которого и достала красно-черную сумку "Everlast", со множеством кармашков на молнии. Иван бережно взял сумку и принялся методично расстегивать карманы один за другим.

– Больше ничего в ней не было, кроме еды? – спросил он.

– Нет, – сказала Дашенька.

Покончив с боковыми карманами, он заглянул внутрь, расстегнул два маленьких кармашка и развел руками:

– Ничего.

– Погоди, – сказала Маша. – Дай мне.

Сумка показалась ей странно тяжелой.

– Тут должен быть еще один карман, – сказала она, переворачивая сумку.

Так и есть – последний карман вделан в дно, молния почти незаметна. Маша осторожно расстегнула ее – и прямо на стол выпало шесть упакованных в целлофан пачек.

– Он их поменял, – восхищенно сказал Иван. – Он их поменял на доллары.

И в этот момент они увидели, что Леха проснулся. Круглыми глазами он смотрел на лежащее на столе богатство.

– Ни хрена ж себе, – сказал он.

– Что, жалеешь, что сам не нашел? – зло сказал Иван.

– Нет, – ответил Швондер, и голос его звучал неожиданно трезво. – Я только глядя на эти деньги понял, что Сереги больше нет. Вот он десять лет их зарабатывал – а теперь умер. А я эти же десять лет бухал и тоже умру. А когда-то мы были друзьями и вместе слушали про звезду Аделаиду.

Обратно ехали молча. Наконец Иван спросил:

– И что мы будем делать с этими деньгами?

– Как что? – сказала Маша. – Половину Лизе, половину – Сережиным родителям.

– Сережины родители ничего не знают, – сказал Иван. – Это были шальные деньги, Сереже просто повезло, что он наткнулся на такого клиента. На его месте мог быть я, родители здесь вовсе ни при чем, да и не нужны им деньги, ты же их видела. Старые уроды, сам Сережа с ними толком не общался. Ему это уже не нужно, а они – они не заслужили. Да мы их лучше себе оставим.

– Иван, я тебя не понимаю, – сказала Маша. – Что ты такое говоришь? Это же не наши деньги, как мы можем оставить их себе?

– Проще простого, – ответил Иван. – Мы можем поменять их обратно на рубли, отдать Лизе сто восемьдесят тысяч, можно даже его родителям столько же отдать, все равно еще тысяч восемьсот останется. Мы их заберем себе и это будет честно – и справедливо. В конце концов, все с самого начала говорили о трехсот шестидесяти тысячах рублей, а вовсе не о шестидесяти тысячах долларов. Никто ведь не узнает, что Сережа их поменял.

– Ты что? – сказала Маша. – Кто не узнает? Это же люди, с которыми ты работаешь. Ну, твои друзья. И Гена, и все остальные. Ты что, их обмануть хочешь?

– Ты ничего не понимаешь, – сказал Иван. – Все деньги в этой стране так и делались: на разнице курсов, на везении, на том, что кто-то знал больше и это использовал. При чем тут – друзья, не друзья?

– Это была Лизина схема, – сказала Маша. – А Лиза сейчас ждет ребенка. Ей нужны эти деньги.

В этот момент Иван понял, что ничего не сможет объяснить Маше. Эти люди – его друзья, и он не должен их обманывать. Все проще простого, будто и не было последних десяти лет жизни. В этот момент для Ивана Билибинова кончились девяностые.