Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 35

В субботу они пришли в "Тибет-Гималаи" часов в восемь, а до этого Денис весь день водил Машу по городу и показывал главные архитектурные хиты десятилетия: расставленные там и тут церетелевские скульптуры. В зоопарке они побывали у Горы Сказок, по которой карабкались дети; у Кремлевской стены видели реку, по берегам стояли медведи, лисы и глазеющие туристы, не понимающие, как это вырос такой Диснейленд прямо у стен Кремля.

– Вот тебе еще одно подтверждение, что ценнее сказок у нас ничего нет, – гордо говорил Денис. – Хотя вот один мой знакомый из Питера сказал, что весь Церетели – только комплекс неполноценности перед городом на Неве. Самый главный лужковский памятник – Петру, а все остальные – просто увеличенный в несколько раз постамент памятника дедушке Крылову в Летнем саду. Это – сакральная диверсия Питера в сердце Москвы, тайный захват власти. Исходя из этого, он предположил, что следующий президент будет из Петербурга. Эту стройную теорию опровергает только то, что до появления Ельцина никаких эзотерических екатеринбургских инволюций не наблюдалось.

Денис рассказывал, что из семи уточек, поставленных на Манежной площади, двух украли в первую же неделю, а еще одну, потяжелее, – через месяц.

– Стоят теперь они, – мечтательно говорил он, – у кого-нибудь на приусадебном участке, дети с ними играют, хорошо. Высшая справедливость, все лучшее – детям.

Еще он рассказал сценарий, придуманный его старинным приятелем, архитектором и художником Алексеем Кононенко. В результате землетрясения, объяснял в свое время Кононенко, вся Москва проваливается под землю, в метро. И образуется новый город, состоящий из смеси подземной и наземной Москвы. Чувствовалось, что сценарий сочинил архитектор: Кононенко вдохновенно рассказывал, что на какой станции будет стоять – деталей Денис не помнил, но каждый раз, гуляя по Москве, вспоминал несбывшийся блокбастер и радовался, воображая архитектурный микс верха и низа.

Несколько дней назад Маша тоже спустилась в метро. Как-то так получалось, что по городу она передвигалась на машинах – либо подвозили новые друзья, либо кто-нибудь брал такси. Но нельзя уехать из Москвы, так и не побывав в метро. Много лет назад подземный город потряс Машу. Да, позже она узнала, что метрополитен строили зэки, что Большой Стиль сталинской эпохи неотделим от большого террора, как неотделим от нацизма пафос "Олимпии" и имперская роскошь немецких стадионов. Но ведь и Петербург построен на костях, и египетские пирамиды. Маша не могла это оправдать – кто она такая, чтобы оправдывать террор? – но и запретить себе восхищаться грандиозной красотой не могла. Приезжавшие в Израиль москвичи привозили с собой альбомы с фотографиями метро, и Маша могла часами рассматривать их в гостях. И вот теперь она предвкушала, что увидит московское метро въяве.

Оказалось, подземные дворцы потускнели со временем. То ли виной была экономия электричества, пригасившая свет лампочек, то ли грязь, которую Маша не замечала в детстве, или множество лотков в переходах и вестибюлях, где торговали газетами, книгами, платьями, поддельной косметикой и календарями с полуобнаженными красавицами. На всем, казалось, лежал густой слой пыли, но хуже всего был запах пота и давно не мытых тел, спрессованных в душных вагонах. Тоннели, а не станции на этот раз оказались для Маши символом метро – и всякий раз, когда поезд въезжал во тьму, Маше чудилось, что она спускается в ад, где души рабочих, умерших при строительстве, мотыльками бьются в освещенные окна вагонов.

Эти люди, которые толкали Машу, плюхались рядом с ней на сиденья, шумно сопели, обгоняя в переходах – они пахли совсем не так, как Иван и его друзья. Застарелый пот, грязное белье и знакомый запах дешевого табака, все еще навевающий воспоминания о дяде Сене. Зажатая между мужскими телами на длинном кольцевом перегоне, Маша внезапно поняла, что мама была влюблена в дядю Сеню, что у них почти наверняка был роман, потому что теперь Маша ясно вспоминала взгляды, касания рук, прощальные объятия – то, чему не придаешь значения в детстве, а подростком не замечаешь, считая, что люди не влюбляются после тридцати. Интересно, подумала Маша, почему они все-таки не поженились? – и тут поезд выехал на сияющую огнями "Новослободскую", и Маша пошла смотреть Коринские витражи, которые не стали хуже от всех исторических потрясений.

Обо всем этом Маша не стала рассказывать Денису, но и не захотела продлить экскурсию под землю, верх есть верх, низ есть низ, понятно, почему все нормальные люди ездят по Москве на машинах. Вечером сидели с Денисом в "Тибет-Гималаях", пили горячее вино, в котором плавал изюм, и заедали его булочками тинг момо.

– Да нет, – говорил Денис, – все связано с бизнесом. Вот был у меня один клиент, иностранец, пришел я к нему заключать договор. Хороший дом, стильная мебель, жена-красавица, нормальная библиотека, не жлобская, с душой подобранная, полка видеокассет, все путем. Все нормально, хорошо поговорили, но чувствую – не лежит у меня сердце. Дома уже сообразил – фильмы. У него был удивительный набор фильмов. Понятно, три русские картины – "Белое солнце пустыни" и два Тарковских, ну, вечнозеленая классика – "Гражданин Кейн", два фильма Хичкока, а потом "Бонни и Клайд", "Как украсть миллион", "Криминальное чтиво" и еще разное кино в ту же сторону. Вроде как хороший набор для интеллектуала, да?

– Вполне, – кивнула Маша.

– Ан нет, – воскликнул Денис, потирая руки. – Это не просто набор интеллектуала, это набор человека с хорошим вкусом и асоциальными наклонностями. Иными словами, это не человек, который несет деньги в банк, а человек, который грабит банки, понимаешь?

– Вряд ли все так линейно, – сказал Маша.

– Именно линейно, – улыбнулся Денис. – Я как-то затянул договор, клиента кто-то перехватил, а потом я узнал, что через три дня у него взяли, да и угнали новую "ауди". Все чисто, страховой случай, пожалуйте платить. До сих пор уверен, что он сам машину спихнул кому-то налево за полцены, а потом еще срубил куш с "Возрождения".

Маша рассмеялась. Принесли шампиньоны с бамбуком и дулум сонам па, оказавшийся баклажанами в чесночном соусе. Денис ловко орудовал палочками, смеялся и шутил, словно по ту сторону витрины, украшенной двумя фигурами в национальной одежде, не рушилась экономика целой страны. Впрочем, в какой бы ресторан Маша ни пришла, все продолжали радоваться жизни, а не бились в истерике от подступающего все ближе тотального кризиса.

– Да ладно, тотальный кризис, – отвечал Денис, – смотри, уже прошла неделя, и что? Ну, вырос доллар с 6,30 до семи с хвостом. Всего-то на четверть где-то. Разве это кризис? Ты просто забыла, что тут творилось году в девяностом. Все на полном серьезе обсуждали, что зимой мы умрем от голода. А если этого не случится, то лишь потому, что начнутся еврейские погромы и нас уничтожит общество "Память". И такое говорили несколько лет подряд. А никто не умер, даже и не голодал толком, насколько я знаю, не говоря о погромах. Какое-то количество евреев, конечно, постреляли, но, подозреваю, все-таки по бизнесу, а не по национальному признаку. Так что у нас теперь прививка. Мы не боимся кризиса, потому что несколько лет жили в постоянном кризисе. Мы столько раз слышали про голодную смерть и полное разрушение всего, что, кажется, перестали верить даже во второй закон термодинамики. Вместо него у нас другое правило: все как-нибудь устроится. За это и выпьем.

Денис поднял пиалу с вином, они чокнулись и выпили до дна. Слушая рассказы Дениса и его друзей, Маша чувствовала, что пропустила в истории этой страны самое главное, упустила шанс быть свидетельницей и участницей уникальных событий, совпавших с временем ее жизни. Девяностые годы станут мифом – честно говоря, уже стали, волнующим и бодрящим мифом о новых русских в малиновых пиджаках и с золотыми цепями толщиной в палец, о людях, заработавших состояние за одну ночь, о заказных убийствах, которых было так много, что их уже можно считать серийными, о первых биржах, первых страховых компаниях, первых рейвах, даже о первых интернет-провайдерах. Маша чувствовала, что приехала слишком поздно, в буквальном смысле – на поминки, на тризну по девяностым.