Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 31

– Чего творится в Москве? – спросил Горский.

– Все ходят по кафе, – сказала Маша, – и почти не пьют. Во всяком случае, не больше, чем в Израиле.

– А что говорят насчет дефолта?

– Какого дефолта? – удивилась Маша, и Горский рассказал про Кириенко, Ельцина, ГКО, отказ платить внешним кредиторам, прогнозируемый обвал рубля и общий системный кризис: все это Горскому объяснили утром по телевизору.

– Я только встала, – сказала Маша, – не знаю еще ничего.

Новые времена, подумал Горский. Новости о собственном городе узнаешь по телефону, от человека, увидевшего выпуск CNN раньше тебя. Впрочем, так уже было в 1993 году.

– Ты береги себя, – сказал он. – Там сейчас такое начнется.

– Что начнется?

– Тебя не было в этой стране в девяностые, а я был. Они, когда начинают деньги делить, слишком легко убивают. Где, ты говоришь, работал твой Сережа?

– В страховой компании. Нормальный чистый бизнес.

– Чистый бизнес? – засмеялся Горский. – В России? Послушай, даже я знаю, что страховки – это способ обналичивать деньги. Ты понимаешь, что попала прямо в осиное гнездо?

Маша вспомнила про триста шестьдесят тысяч, о которых говорил Иван, и похолодела.

– Ты думаешь, мне что-то грозит? – спросила она.

– А ты думаешь, это случайно, что твоего друга убивают накануне системного кризиса? – спросил Горский. – Ты считаешь, это может быть случайностью? Он знал что-то, чего не должен был знать, а теперь все начнут выспрашивать тебя – знала ли ты, тем более, все уверены, что ты его невеста. И если не сможешь объяснить, что ты ни при чем, отправишься следом за ним.

– Да тут все не так страшно, – сказала Маша. – Мне вообще кажется, они больше заняты своей личной жизнью, чем бизнесом.

– Люди, которые вместо бизнеса сейчас будут заниматься личной жизнью, завершат ее слишком быстро, – сказал Горский. – Не верь видимости: если эти люди – настоящие яппи, деньги для них должны быть первый номер. Мне про это много в Америке рассказывали.

– Как-то непохоже, – усомнилась Маша.

– Ладно, – вздохнул Горский. – У тебя сейчас есть время?

– Сколько угодно.

– Тогда расскажи мне все по порядку. Попытаемся разобраться, что там у вас творится.

18

Вечером все четверо – Денис, Абросимов, Маша и Иван – ужинали в "Гвоздях", русском ресторане на Большой Никитской. Низкие потолки, темные трапезные, деревянный частокол вдоль стен. За столами, впрочем, сидели те же люди, которых Маша видела в "Джонке", "Гималаях" и "Кофе Бине": мужчины в дорогих костюмах, женщины в поддельных дизайнерских туфлях и сарафанах.

– А я правильно понимаю, – сказала Маша, – что вы не носите русских вещей?

Мужчины переглянулись.

– Может быть, носки? – неуверенно сказал Абросимов.

– То есть нет отечественных марок? – спросила Маша.

– Нет, что ты, – махнул рукой Денис. – Конечно, есть. Скажем, есть прекрасный русский человек Том Кляйм… или Кляйн?

– Кляйн – это Кальвин, – сказал Абросимов, – и он не русский.

– Да, значит Том Кляйм… вся Москва в рекламе, деловые костюмы для женщин, кажется. То есть брэнды есть, однозначно.

– Только носить эти вещи нельзя, – сказал Абросимов.

– Нет, кто-то есть приличный все-таки… Игорь Пронин на Пресне, говорят, ничего… ну, и по мелочи еще… – Денис задумался. – Но если уж брать русское, то полный ноу-нейм, неизвестно кто, неизвестно как.

– И носить неизвестно где, – докончил Абросимов.

– Мне все-таки это странно, – сказала Маша. – Во всех странах, где я была, стараются продвигать отечественные марки, а в России с этим как-то тухло. Если, конечно, не считать "Петровича" и "Балтики".

– Еще есть наши "Русские сказки", – сказал Денис.

– То есть их еще нет, – сказала Маша.

– И это не просто сказки, – проигнорировал ее слова Абросимов, – это гораздо больше. Будет фантастический успех…

– …и это даже не главное, – подхватил Денис, – потому что мы заполним таким образом идеологический вакуум. Дадим людям надежду и смысл жизни.

– Какой смысл жизни в Крокодиле Гене? – спросила Маша.

– Смысла жизни, милая Маша, нет ни в чем, – ответил Денис.

– Разве что в любви, – вставил Абросимов, – но тут мы с ним не сходимся.

– Любовь – это хорошо, – сказала Маша и посмотрела на безмолвствующего Ивана.

– Не будем углубляться. – Денис на секунду прикрыл ее руку своей. – Вернемся к идеологии. За десять лет исчезло все: ни коммунизма, ни антикоммунизма, ни демократии, ни прав человека. Все, во что верили в перестройку и при Брежневе, пошло прахом.

– Пустота, – восхищенно сказал Абросимов. – Никаких ориентиров.

– А как же деньги? – заметил Иван.

– Денег, как видишь, тоже не осталось, – сказал Абросимов.

– Но еще недавно они были, – возразил Денис. – Ну да, все эти годы проще всего было найти смысл в деньгах – ну, потому что их, честно говоря, кругом было много.

– Ты это пропустила, а лет пять назад заработать миллион было совсем просто, – пояснил Абросимов.

– А потом обнаружилось, – продолжил Денис, – что деньги нельзя удержать. То есть, может, кому-то и удалось, но я почти не знаю таких людей. Мы вот с Иваном пару раз об этом говорили.

– Всех перестреляли, грубо говоря, – улыбаясь пояснил Абросимов.

– Ну, некоторые счастливчики просто разорились, – сказал Денис, и Иван через стол посмотрел на него, как смотрят взрослые на детей, прочитавших комикс "Анна Каренина" и теперь увлеченно пересказывающих сюжет.

– А почему? – спросил Абросимов.

– А потому! – ответил Денис и сделал паузу, в которой Вадим пропел, немного фальшивя, "ужасно интересно все то, что неизвестно, ужасно неизвестно все то, что интересно" – следующие несколько строчек песни про бабушку удава. – А потому, – продолжал Денис, – что у нас не было не только опыта больших денег, но даже идеи по-настоящему больших денег. Нельзя построить себе смысл жизни начиная с 1991 года…

– …или даже с 1989-го.

– Даже с апреля 1985-го. Смысл должен идти из детства, а не быть новоделом.

– Как лужковская реставрация, – вставил Иван и посмотрел на Дениса.

– Ну, я всегда тебе говорил, что с Москвы не убудет, – сказал Абросимов. – Сколько ни строй, она все переварит. Она же всеядная. Наши дети еще будет играть в скверике около Храма Христа-на-гаражах.

– Для наших детей, может, и деньги станут нормальным, американского типа, смыслом, – сказал Денис.

– Если, конечно, доллар не дорастет до пятидесяти рублей в ближайшие две недели, – сказал Абросимов.

– Даже если дорастет, – сказал Денис, – все равно. Потому что они с детства запомнят их запах.

– А говорят, деньги не пахнут, – сказала Маша.

– Как любит говорить единственный мой знакомый, который свои деньги удержал: "Так считают только те, кто настоящих денег и не нюхал", – парировал Абросимов.

– И как у него сейчас с деньгами? – раздраженно спросил Иван.

Абросимов с Денисом, перебивая друг друга, рассказывали, что давно поняли: современную жизнь можно построить только на том, что было в детстве и не подверглось девальвации за последние годы. Ни политика, ни экономика, ни даже великая русская литература на эту роль не годилась – а вот сказки и мультфильмы, говорил Денис, пришлись в самый раз.

– Но это как-то глупо все, – сказала Маша, – как-то по-детски. Какой в этом смысл – тем более, смысл жизни?

– В том-то и дело, что по-детски! Потому что любая вера – очень детская вещь, – сказал Абросимов.

– Просто есть универсальные архетипы, которые вселяются в кого захотят: то, что называется у нас лисой, у индейцев будет называться койотом, а у чукчей – вороном, – неожиданно серьезно пояснил Денис. – Не так уж много фигур изобрело человечество – просто в советское время для них придумали новые имена. Ведь кто такой Крокодил Гена? Это типичный мессия, который собирает учеников, чтобы построить новую Церковь – свой дом, Дом Дружбы.