Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 23

– Поминают они, как же! – бурчит женщина. – Песни они горланят, вот что.

– Поем революционные песни, – соглашается Сидор, – про Ленина, про партию, про советскую родину. Леонид Ильич, – поворачивается он к женщине, – правильно говорил на XXVI съезде нашей партии: «Песня, товарищи, надежный помощник и в радости, и в горе». Именно эти его слова нам хотелось бы вспомнить в этот траурный день, в день, когда весь народ объединяется в своем горе, несмотря на попытки наших врагов посеять раздор, внести разброд, – голос его звенит, взлетает до космических высот, – в наши ряды.

Он переводит дыхание и со значением смотрит на тетку, которая, не переставая бормотать, уходит вниз по лестнице.

– А стекло кто разбил? – спрашивает лейтенант.

– Волосатые какие-то приходили, – докладывает Сидор. – Они и разбили. – И начинает втирать, что если вернутся, сам вломит, потому что со службы таких не терпит. Не посмотрю, говорит, что дембель – вломлю по-нашему, по-армейски!

– Дембель, говоришь? – спрашивает второй мент, и Сидор показывает документы, а потом протягивает полупустой батл:

– Помянешь Генерального Секретаря, лейтенант?

– Да я на службе, – как-то нерешительно говорит мент.

– Возьми с собой, – убеждает Сидор. – Как служба закончится – выпьешь, как все советские люди, за упокой души Леонида Ильича.

Шаги ментов затихают, я вздыхаю облегченно, Альперович шепотом говорит:

– Я всегда подозревал: демократическое общество в России может быть построено только на взятках и кумовстве.

– Да ладно тебе, – отвечает Сидор, – нормальные ребята всегда договорятся. Им тоже в ломы нас винтить, рапорт писать, все такое.

– А Брежнев в самом деле говорил… – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – отвечает он, – Лейтенант что, проверять по книжке будет? – Он смотрит на часы: – Поручик, думаю, так и не придет, пора сваливать отсюда. – А потом смотрит на Женьку: – Пойдем, я тебе одну вещь покажу.

И вот они уходят по лестнице вверх, on a stairway to heaven, Сидор обнимает Женьку за талию, а я думаю: удружили мне пэрента, ох, как удружили, что же это за день рождения, Маринка убежала со своим Крисом, Женька будет сейчас фачиться с Сидором, а я остался как дурак вдвоем с Альперовичем. Все потому, что у меня нет цветика-семицветика, чтобы загадать желание, нет мужества, чтобы в среду утром, в пять часов, закрыть дверь и уйти на свободу, ездить стопом, есть ништяки, жить на случайных флэтах. Я сижу на ступеньке черного хода и представляю себе, как двумя этажами выше Сидор усаживает Женю на широкий каменный подоконник. И что я буду здесь делать? спрашивает Женя. А ты как думаешь? отвечает Сидор и расстегивает первую пуговицу.

– Послушай, неужели ты хочешь делить меня с этим грязным подъездом? – шепчет Женя.

– Ага, – отвечает Сидор и расстегивает вторую.

Женя закрывает глаза и подставляет губы для поцелуя. У нее мягкие губы со вкусом помады, свежее дыхание, рыжие, распущенные по плечам волосы. Ее желания всегда сбываются.

Алена заплакала.

– Еще косячок? – заботливо спросил Горский.

На этот раз их было четверо. Антон уставился на радужные переливы компакт-диска. Горский сидел неподвижно, Олег набивал. Алена плакала.

Антон уставился на радужные переливы компакт-диска, думал, как в очередной раз сами собой разрешились финансовые проблемы: позвонила Лера, предложила денег – беспроцентным кредитом с неопределенным сроком возврата. Поручик как услышал про убийство, тотчас заявился к ней, извинился, сказал: Лерка, прости, раньше думал – ты ей эту дрянь дала, вот держи деньги. Наверное, целый чемодан принес, думал Антон, а Лера дала ему десять стодолларовых бумажек: Тебе тоже процент причитается. Почему – Антон не понял, но все равно: купил самых лучших шишек, привез Горскому: ему тоже причитается процент.

Горский сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, прислушиваясь к внутреннему гулу, стараясь услышать подсказки, подобрать ключи. Истина, да, ради этого мы и принимаем вещества, думал он. Вот и сейчас мне кажется, что я стою на пороге важного открытия, на пороге какого-то нового понимания. Это началось час назад, когда они дунули первый раз и Антон рассказал про игру в королевство. Все сразу встало на свои места: Горский позвонил Алене, попросил приехать – и вот она уже рассказывает. Значит, Семитронье. Пять королей и две королевы. Угу.

Олег набивал деловито, игнорируя советы (табаку побольше клади, крутейшая вещь, ЛСД не надо). Значит, Семитронье, думал он. Странно, что я в школе до такого не додумался. Не придумал себе какую-нибудь пиратскую республику где-то на Гаити, не провозгласил себя императором, не убежал в придуманный мир. Наверное, потому, что папа говорил: мужчина должен быть сильным, воспитай в себе силу воли. Поэтому нельзя убегать. Лучше бы он рассказал, что такое воля, сказал, откуда взять силу. И тут Олег вспомнил: все школьные фантазии были о силе. О том, как в самом обычном человеке вдруг просыпается ярость, энергия ударяет в него, он вырастает до неба, наделенный властью, неуязвимый, почти бессмертный. Амфетамины, понял Олег, фенамин, спид. Вот, оказывается, о чем я мечтал в школе.

Алена плакала. Сидит, в полной офисной выкладке, строгие лодочки, светлые колготки, юбка чуть ниже колена, пиджак, кремовая блузка. Вошла и села, даже пиджак не сняла, Горский сразу спросил: А что это за королевство было у вас с Милой? и сразу губы задрожали, в глазах защипало, а потом – хлынуло ручьем, смывая тушь с ресниц, пудру со щек, смывая тщательно нарисованный образ успешной бизнес-вумен, секретаря-референта. Это все из-за меня, повторяла Алена, все из-за меня. Мы играли в школе, да, а потом я испугалась… я увидела, Мила развоплощается… я бросила ее… потому что она уже стала Имельдой. Имельда и Элеонор, две королевы. Две королевы и пять королей. Заключить брак, образовать круг, восстановить замок, исцелить разрушенное. Я бросила ее, я ее предала, это все из-за меня.

Олег сделал первую затяжку. Исцелить и восстановить, подумал он. Знакомые слова. Магия находит путь в любое сердце. Семитронье? Семь властителей? Заключить брак, образовать круг? Что же тут не понять, тут и к доктору ходить не надо, и без Юнга все ясно.

– Все понятно, – сказал он, – Семь властителей – это семь металлов, соответствующих семи планетам. Солнце – это золото, Луна – серебро, Марс – железо, Меркурий, ясное дело, ртуть, Юпитер – олово или цинк, не помню точно, Венера – медь, а Сатурн – свинец.

Кажется, я начинаю понимать, подумал Антон, семь металлов, семь планет и семь дней недели. В каждый день недели надо носить свой металл… И где-то здесь же – семь лепестков. Решение совсем близко, еще одна затяжка – и вот оно. Одна беда в наркотических прозрениях – когда так называемая реальность вступает в свои права, они теряют убедительность. Значит, семь дней недели, семь лепестков, семь разрушенных тронов…

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он.

– Я специально про дни недели все изучал, – ответил Олег, – потому что в вудуистком пантеоне боги тоже разнесены по дням недели. Эшу – понедельник, Огун – четверг, Шангу – пятница, Барон Самеди, сам понимаешь, суббота и так далее. И, значит, если семь властителей – семь металлов, то Мила и не умирала. Имело место превращение, алхимическая трансфигурация…

– Алхимическая трансфигурация, – повторил Горский, выпуская дым из носа. – Может быть, все может быть. Изящная трактовка. Может, даже верная. Но это – лишь трактовка, а не ответ на вопрос: как случилось, что Мила Аксаланц, двадцати четырех лет от роду, бросилась под машину воскресным утром? Это не ответ на вопрос кто ее убил, кто был тот мужчина, который провел с ней ночь и вышел из ее квартиры за несколько минут до самоубийства. Добавим к этому, что я не верю в инкубов.

– Юлик, но ты же понимаешь, что на некотором уровне… – сказал Олег.

– Все я понимаю про уровни, – раздраженно ответил Горский. – На некотором уровне нет не только смерти и нас, но даже металлов и планет.