Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 47

– А еще, – говорит Андрей, – можно устраивать онлайн пресс-конференции.

– Это будет круто, – кивает Бен. – Алену Апину позовем или даже Аллу Пугачеву.

– Проще все-таки начать с Пригова, – говорит Шаневич, – а потом, скажем, "АукцЫон".

– Или Пелевина, – говорит Андрей, и Глеб, не оборачиваясь, одними губами добавляет: и Тарантино.

33

Глеб вернулся в офис. В ящике лежал ответ Вольфсона: Валерка проснулся и писал, что может сейчас встретиться на IRC. Глеб быстро создал канал и отмылил название Вольфсону.

– Ты ничего не слышал про Маринку Царёву? – спросил Глеб.

– Нет. А что, она в наших краях?

– Да нет, судя по всему – в Москве.

– А ее что, кто-то видел после школы? Я думаю, она давно уже свинтила куда-нибудь, как все нормальные люди.

Глеб подумал: Вольфсон никогда не считал нужным скрывать, как относится к собеседникам. Как все нормальные люди.

– Оксана говорила: Емеля встретил ее незадолго до смерти, – ответил он.

– Это не довод. Мало ли, где он ее видел. Может, она ему приснилась. Теперь же не спросишь.

– Ты прав, – ответил Глеб и подумал, что список вопросов, которые уже некому задать, все растет. Впрочем, кое в чем мог помочь Вольфсон.

– Я тут вспоминал наш десятый класс, – написал Глеб. – И вот решил тебя спросить. Что это за история была, когда тебя забрали? Вы тогда так конспирировались, что я ни хуя не понял, о чем речь.

– Да так, хрень какая-то детская, – ответил Вольфсон. – Мамаша Чака наябедничала директрисе, а та с перепугу позвонила в гебуху. Я уж не помню, чего мне шили.

Глеб разозлился и выстучал на клавиатуре:

– Кончай выебываться. Теперь об этом можно рассказать.

Последняя фраза – название книжки, написанной американскими физиками, которые конструировали, кажется, атомную бомбу или что-то в этом духе. Вышедшая еще в советское время, она все время вспоминалась Глебу во время гласности. Название почему-то казалось грустным: как правило, если о чем-то можно рассказывать, уже не имеет смысла это делать.

– Ну, если тебе так надо, – ответил Вольфсон, – пожалуйста. Хотя я уже плохо помню. Одним словом, я изучал нацисткую мифологию. Был человек, я называл его Учителем, и у него дома было что-то вроде кружка. Началось все с какого-то ксерокса из "Вопросов философии", с фрагментом из книжки каких-то французов… что-то вроде "Заря магии", не помню уже сейчас. А потом Учитель принес полный Самиздатовский перевод.

Глеб быстро перешел в "Нетскейп" и в "Рамблере" набрал в поисковой строке "заря магии". Вылезло девять ссылок – все в меру бессмысленные. По крайней мере, никакого отношения к нацистской мифологии.

– Короче, мы изучали тайную историю нацизма. Секретные ордера, настоящий смысл СС и так далее. Оказалось, что фашисты во многом были правы. Взять хотя бы евгенику: если не заботиться об улучшении генофонда, человечество вымрет. Я, конечно, не имею в виду методы, только общую идею. Короче, для меня как для еврея было очень важно, что не все так линейно, как мне в школе говорили.

– Вероятно, – ответил Глеб, – это были наши, евразийские фашисты.

– В каком смысле – евразийские? – удивился Вольфсон. – А разве африканские бывают? Не считая, конечно, черных пантер.

Глеб изобразил из скобки и двоеточия смайлик – мол, я пошутил, – а Вольфсон продолжал:

– Честно говоря, я все забыл уже. Были какие-то штуки, которые мне очень нравились. Скажем, что война началась 22 июня: не потому, что самая короткая ночь, и удобнее напасть, как нас учили. Наоборот: это самый длинный день в году, и астрологи предсказали Гитлеру удачу. Мол, немцы – солнечная нация, а славяне – холодная, потому в этот день и надо начать.

Только что был разговор про 22 июня. Было бы забавно познакомить Осю с Вольфсоном.

– Вот они обломались, когда зима 1941-го оказалась такой холодной. Они ж думали, что это война солнца против снега. Ну, и просрали в конце концов.

Глеб ответил еще одним смайликом. Теперь ясно, чем занимался Вольфсон. Как писал Чак_из_нот_дэд – нынче это стало модно. Глеба охватила тоска. Еврейские мальчики, увлекающиеся нацизмом. Оксюморон. Смешнее разве что русские, обратившиеся в иудаизм.

– Я вот сообразил, что работаю сейчас в фирме Sun. Двенадцать лет назад я бы точно решил, что ее основали сбежавшие в Америку нацисты. Впрочем, если так рассуждать, то "Белоснежку и семь гномов" Дисней сделал по заказу Сталина.

Глеб замер. Все сложилось. Солярная магия, жертвоприношение, близкое равноденствие… У меня идеальное алиби: я пил и танцевал. Ося в самом деле мог знать Марину и, конечно же, вполне способен изображать мертвеца в виртуальном мире: пошутить, как минимум. Chuck_is_not_dead не случайно выглядело парафразом надписи на майке: Ося уверен в своей безнаказанности, даже ключ дал. Что до убийства – почему бы нет? К тому же, Ося мог знать иероглиф – недаром он так оживился, когда Глеб стал его толковать. И вообще, человек, открыто называющий себя сатанистом, очевидно, нездоров. С него станется принести ни в чем не повинную девушку в жертву.

На экране появилась очередная Вольфсоновская реплика:

– Я думал тут на днях про нашу школу. Мы же были дико умные. Мы, выпускники оруэлловского года, первое поколение без иллюзий. Более того: мы были единственным поколением, которое считало, что живет при тоталитаризме, – а тоталитаризма как раз уже не было. Думаю, у меня все так хорошо сложилось, потому что я был заранее ко всему готов.

У Чака и Емели, подумал Глеб, все сложилось не так уж хорошо. А пресловутый тоталитаризм был всего лишь очередной иллюзией.

За спиной Глеба открылась дверь: Андрей позвал фотографироваться.

Напечатав "/me уходит" Глеб вышел в большую комнату, где расположилась вся редакция. Он встал сбоку, прямо перед Муфасой, и рядом с ним, с самого края, встала Нюра Степановна. Глеб почувствовал запах "Кэмела", вспомнил торопливый секс и захотел еще раз дотронуться до макушки, уловить внезапный детский аромат.

Все улыбнулись, посмотрели в объектив, и тут за спиной фотографа запищал факс. Нюра крикнула:

– Ой, бумага кончилась! – и собралась бежать, но Шаневич ее остановил:

– Ну и черт с ней, с бумагой!

Вспышка, еще и еще. Как маленькое солнце, подумал Глеб. Позади него Ося втолковывал Шварцеру, что никаких хакеров не существует:

– Просто те же люди, что должны охранять большие системы, их ломают, чтобы поднять себе зарплату. А банки списывают на хакеров те деньги, что разворовали сами. Левин вот клялся, что взял всего тысяч сто, а помнишь, сколько на него повесили?

– Тихо! – прикрикнул Шаневич. Еще раз клацнул затвор.

– Готово, – сказал фотограф.

– Круто, – сказал Бен. – Теперь останемся так навсегда. Вы все – и мы с Катькой в обнимку.

Он в самом деле обнимал Катю. Она стояла, склонив голову ему на плечо: сегодня они выглядели влюбленной парой, молодоженами, двумя романтиками в жестоком мире.

Теперь останемся так навсегда. Слово навсегда подразумевает куда больше вечности, чем способен себе представить человек, подумал Глеб. Похоже, они действительно считают, что работают для вечности. А может и нет, может, их просто прет: новое дело, они застолбили свой Клондайк. Их прет, и они чувствуют такой драйв, что воспоминаний о нем хватит если не на вечность, то на всю оставшуюся жизнь.

На этом празднике он был случайным гостем. Он был зван, но не мог принять приглашения. В квартиру на Хрустальном, которая наверняка останется в истории русского Интернета, он зашел лишь для того, чтобы сверстать несколько десятков страниц. По большому счету, Повсеместно Протянутая Паутина и глобальная сеть оставляли его равнодушным. Может, потому, что у Оксаны и у Тани не было мэйлов. Да и Снежане теперь мэйл ни к чему.

34

Феликс работал в ФизХимии на Ленинском, неподалеку от пятой школы. К 1996 году институт опустел, библиотека работала через день, и научную деятельность почти свернули. Говорили, что в других корпусах не работали туалеты и лифты, здесь же поддерживалось какая-то видимость цивилизации. Тем не менее, каждый спасался в одиночку. Последние три месяца Феликс писал на заказ модуль для бухгалтерской программы и сегодня вот уже два часа искал ошибку. Краем глаза он посматривал на часы, отдельным окошком висящие в углу доисторического EGA-монитора, закупленного лабораторией еще в конце восьмидесятых: полпервого должен прийти Глеб. Вот странно: толком не виделись уже много лет, а тут встретились на Емелиных похоронах, и месяца не прошло – сам перезвонил, сказал, хочет повидаться. Собирался зайти вечером, но Никита что-то приболел, и Нинка вряд ли обрадуется гостю. Договорились встретиться прямо в институте.