Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 28

– Я тебе текст послал, – сказал Андрей, и Глеб прочитал три абзаца обычных поминальных слов, за которыми, как Андрей ни старался, не чувствовалось ни живой, ни мертвой Снежаны. Слова, подумал Глеб, еще хуже цифр: они притворяются, будто могут передавать эмоции.

– Отлично, – сказал он Андрею и принялся мастерить поминальную страничку.

Когда он закончил, в его ящике уже лежало письмо от Вольфсона:

– писал Вольфсон транслитом, -

"Понты кидает", – подумал Глеб. Странно: в нескольких тысячах километров от Москвы человек с помощью опто-волоконного и медного кабеля пытался воссоздать то, что давным-давно умерло. Все эти прозвища могли существовать только в мире, где секс был фигурой речи, а Бродский и Солженицын – запретными именами, в мире, который давно исчез по ту и по эту сторону океана. Разве что в виртуальной реальности подписного листа он мог воскреснуть: там тоже одни слова и никаких тел.

Ниже Вольфсоновской подписи Глеб обнаружил постскриптум: Про Емелю уже знаю. Грустная история.

Глеб нажал на "Reply" и ответил на лист, мол, Абрамова видел несколько дней назад и, если кто увидит, пусть скажет, чтобы связался со мной, – типа, остались кое-какие вещи. Глеб имел в виду карточку Visa, но решил не упоминать – мало ли что, все-таки деньги, пусть и виртуальные.

Хорошо, что нужно помнить об этом: хорошо, что в мире существуют кодировки, русские шрифты, университетские сервера и всемирная сеть Интернет – а не только подъезд дома номер пять по Хрустальному проезду, где только вчера лежала убитая Снежана.

19

Переход на "Павелецкой" такой длинный, что успеваешь подумать о многом. О том, что не знаешь, как будешь искать Олега в "Птюче". Не знаешь, почему от всех воспоминаний о Снежане в памяти остались только черные мухи лакированных ногтей, запутавшиеся в белой паутине чулка, точно так же, как от Тани – всего лишь воспоминание о выцветших на Крымском солнце волосах. Не знаешь, куда мог деться Абрамов.

Переход такой длинный, успеваешь подумать: его ведь могли просто убить. Выкрасть из квартиры – и убить. Непонятно, правда, кому нужен мертвый Абрамов. Успеваешь подумать: надо бы позвонить Ирке. Вдруг он зашел к ней попрощаться? Успеваешь мысленно поставить галочку: "позвонить Ирке".

Переход такой длинный, успеваешь вспомнить, как в школе Феликс размечал поля дневника разнокалиберными звездочками с неровными лучами. Успеваешь вспомнить, как Лажа подозвала его после уроков и зловеще сказала: чтобы этого больше здесь не было, а потом пересчитала кончиком ручки в лучики звезд. Раз, два, три… шесть. У каждой звезды – ровно по шесть, как у магендовида, как на израильском флаге, на сионисткой броне, на карикатуре из "Крокодила". Феликс потом говорил, усмехаясь счастливо и гордо: Гены – великое дело! Был бы узбеком – рисовал бы тогда полумесяц!

Переход такой длинный, успеваешь подумать: вот оно как все сложилось, никому уже нету здесь дела ни до Израиля, ни до лучей тихо гаснущих звезд, разбросанных в школьной тетради. Все изменилось

Выходишь наружу, успеваешь подумать: все изменилось. Два года назад было много старушек, сейчас стало много ларьков. И наверняка еще много чего изменилось. Американцы говорят: мы живем в стране in transition. То есть – на переходе. Переход такой длинный, хватит на всю жизнь.

Началась перестройка, появились кооперативные рестораны и магазины, исчезли сахар и мыло, появились талоны, распалась Империя Зла, всем заправляли бандиты, анекдоты про новых русских, рубли и условные единицы, брокер, дилер, инфляция, гиперинфляция, много новых и умных слов. И какая-то жизнь по ту сторону слов, люди, что голодают, стреляют друг в друга, богатеют и разоряются.

Я читаю о них иногда в газетах, последнее время – читаю в Сети, но признаю: мир, что я вижу, не слишком мне интересен. Куда лучше – прозрачный пузырь монитора, жизнь проводов, байтов и битов, имен и никнеймов. Переход такой длинный, хватит на всю мою жизнь.

Реальная жизнь слишком реальна, чтобы быть интересной.

Интернет – не единственный способ избежать реальности, думает Глеб, стараясь поймать ритм музыки. Его окружают подростки в обтягивающих майках и тяжелых ботинках, они улыбаются и раскачиваются в такт доносившимся со всех сторон звукам. Сразу вспоминались школьные времена, когда родители говорили, что "ABBA" или "Boney M" – вовсе не музыка. Сейчас он лучше понимал их: звуки, под которые танцевали в клубе "Птюч", напоминали скорее писк модема, чем танцевальную мелодию.

В этот момент кто-то дернул его за рукав. Глеб обернулся. Перед ним стояла Настя.

– Ты тоже сюда ходишь?! – Она с трудом перекрикивала музыку

– Нет, – ответил Глеб, – я по делу.

Она сказала что-то еще, но Глеб не расслышал.

– Купи мне воды! – крикнула она громче.

Глеб попросил маленькую бутылку "Святого источника" (ну и цены у них здесь!). Настя выпила бутылку залпом и направилась к танцполу. Музыка неожиданно смолкла (раздались негодующие крики), и объявили, что сейчас пройдет фэшн-шоу. Недовольная Настя вернулась к стойке.

– А какое у тебя дело? – спросила она. Она пританцовывала, дергая плечами и постукивая грубым ботинком по полу – не иначе, в такт внутренней музыке.

– Я ищу Олега, – сказал Глеб.

Настя огляделась:

– Только что видела, а сейчас нет вроде. А ты Снежану давно знал?

– Нет, – сказал Глеб, – пару недель.

– Классная была, – ответила Настя. – Мы с ней как-то на рейв ходили. Закинулись "экстази" и всю ночь колбасились. У тебя нет таблов, кстати?

– Нет, – ответил Глеб, не очень понимая, о чем его спрашивают.

– Сам-то пробовал? Очень круто. Понимаешь, такая вещь… рейв людей объединяет. Наши сознания образуют такую единую сеть, и мы все – как одно существо… во всяком случае, пока диджей винилы крутит.

Слово "сеть" теперь вызывало у Глеба только одну ассоциацию, и на всякий случай он кивнул.

– Это лучшее, что есть в жизни, въезжаешь? Космические энергии – прямо через тебя. Вот Луганов говорил, что рэйв… это… отменил разделение на того, кто создает искусство, и того, кто его потребляет. Мы теперь едины – диджеи, клубные люди, просто случайно зашедшие – как ты.

– А Луганов, – спросил Глеб, – он тоже тут бывает?

– О, – Настя все пританцовывала, – о, Луганов всюду бывает. Он… это… everyman… нет, everywhereman.

Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб и снова кивнул.

– А что вы делали тогда, на Снежанином дне рождения? – продолжил он, радуясь, что Настя в таком приподнятом состоянии вряд ли сможет соврать, – вы все время вместе были?

– Ну, – она наморщила носик, – ну, это такой вопрос… я, наверное, в ванне была… или в туалете.

– А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?